Все говорят, что пить нельзя… (гет)

— И вот понимаешь, какое дело, Поттер, — жалуется Драко вполголоса, — я действительно люблю своих детей. Но только не когда каша Скорпиуса оказывается на моей мантии за пять минут до начала рабочего дня!

— Расскажи мне, — Гарри устало морщится. — Я утром чуть не свалился с лестницы, потому что наступил на очередной кусок лего Джеймса. Надо было дарить ему нормальные игрушки из «Тофлитса и Свифтлиса», но нет же, я сам! Сам решил, что дети должны развиваться раз-но-сто-рон-не!

Последнее слово Поттер произносит по слогам, и в голосе его отчётливо слышна мука.

— Новая мантия, — убито отзывается Малфой. — Выложил за неё… да блин, неважно, важно, что другую мне заказывать некогда. Сам знаешь.

— Ну да. Совещание об организации совещаний само себя не проведёт.

— Все претензии к Робардсу, — огрызается Драко. Без особого, правда, энтузиазма огрызается: весь энтузиазм у него закончился ещё в десять утра, когда он наконец добрался до Министерства и был осчастливлен новостью о том, что им идти брать Флетчера на продаже палёного «Огденского».

Будто сейчас какой-то другой бывает.

Флетчера они, конечно, закрыли. Но в процессе Поттер — судьбу не наебёшь — всё-таки навернулся с лестницы, Шеймус вывихнул мизинец, а сам Драко угробил вторую за день мантию, в честь чего добавил в и без того богатый лексикон Наземникуса парочку выражений, назвать которые аристократическими было, мягко говоря, проблематично.

А потом совещание об организации совещаний, да. Куда же без него.

— Претензии к Робардсу? — переспрашивает Поттер. — Отличная идея. Сначала пожалуюсь на Робардса Робардсу, а потом, глядишь, и до Шеклболта дойду.

— Дойди, дойди, — жизнерадостно отзывается Финниган, — может, к Избранному он и прислушается.

— Твой неизбывный оптимизм, Шеймус, когда-нибудь меня в могилу сведёт.

— Куда там мне, — ирландец пожимает плечами. — Тебя и Волдеморт в могилу не свёл, а уж как старался, как старался…

— Волдеморт не угробил, а Министерство имеет все шансы!

На Поттера оборачивается пара случайных прохожих. Закатив глаза, спаситель магического мира понижает голос до драматического шёпота:

— Сухой закон! Какому министерскому идиоту это вообще могло в голову прийти?

— Ткни пальцем в любого — не ошибёшься.

Косая Аллея удручающе безлюдна — будто бы помимо сухого закона ввели ещё и комендантский час. Ну а что, вполне логичное было бы решение на фоне борьбы с повальным послевоенным алкоголизмом: чего уж мелочиться. Драко с тоской вспоминает конфискованную из Мэнора коллекцию вин. И огневиски. И коньяка. И… эх, да что вспоминать-то, если бутылки окончательно залились где-то в министерских подвалах, во всём магическом Лондоне спиртного днём с огнём не сыщешь, а выходы в маггловскую часть города надёжно перекрыты. Между прочим, ими, аврорами, и перекрыты! Пчёлы против мёда…

— У тебя с собой? — негромко спрашивает Драко у Финнигана.

— Обижаешь.

В рюкзаке Шеймуса мелодично позвякивает сегодняшний конфискат. Бормотуху Флетчер гнал, конечно, страшную, но за неимением лучшего… и худшего… и в принципе — за неимением. Формальным, по крайней мере, неимением: за последний год вся Магическая Британия обучилась премудростям дистилляции и ректификации. Спасибо покойничку Снейпу: душу он из них на зельеварении вынимал мастерски — зато и перегонный куб собрать мог любой с горем пополам сдавший СОВ кретин в возрасте от двенадцати до ста двадцати. Хотя ладно, последних явно не Снейп учил… короче, хорошо преподавали в Хогвартсе зелья, основательно.

Магический мир не скучал: одни варили, другие ловили, все дружно употребляли. С употреблением вообще неловко вышло — злосчастный министерский декрет, нацеленный на борьбу с пьянством, достиг прямо противоположного эффекта. Сладкий запретный плод перебродил и был благополучно пущен на самогон… и, к слову, из чего только не гнали! Скажем, большой популярностью в народе пользовалась настойка Ксенофилиуса Лавгуда на сливах-цеппелинах: поговаривали, что маггловский абсент — в смысле, тот, настоящий, из девятнадцатого века, — на её фоне был невинным лимонадиком. Цеппелиновка тоже оказалась своего рода la folie en bouteille⁽¹⁾ — своему создателю под стать.

— Клянусь, — Драко ускоряет шаг, — если их не будет на месте, вернёмся и разопьём прямо в телефонной будке. Нет, сразу в Атриуме! Эта пятница меня доконала.

— Будут, обязаны быть. — Поттер, как и положено Герою, преисполнен мрачной решимости. — Мы с ними за неделю договаривались.

Год назад выход из Косой в Лондон превратился в тупик, в конце которого неприкаянно стоял «Дырявый котёл». Некогда шумный и многолюдный, бар пустовал: изысканной кухней «Дырка» никогда не отличалась, пинту-другую пропустить здесь теперь было нельзя, а привычный всем выход в маггловскую часть города опечатали служки из департамента магического транспорта. Короче говоря, дела у общепита в новых реалиях шли не очень-то хорошо — настолько нехорошо, что Том, бессменный владелец бара, решил, что овчинка выделки не стоит, и несколько месяцев назад продал заведение Ханне. Нахрена убыточная «Дырка» нужна была Абботт — вопрос, прямо скажем, интересный. Философский, да. Сама Ханна говорила, что это такая долгосрочная стратегия: рано или поздно сухой закон отменят, потому что министерский идиотизм вечным быть не может. Последнее утверждение казалось Драко крайне сомнительным, но обламывать Абботт он не собирался. В конце концов, должен же хоть кто-то сохранять оптимизм посреди этого непрекращающегося фестиваля жопоголовых головожопов.

В общем, «Котёл» теперь стоял закрытым. Ханна говорила: до лучших времён. Впрочем, по мнению Драко эти самые «лучшие времена» уже наступили: ну да, теперь все ходят злые и трезвые, но зато хотя бы живые — что ни говори, отрадный прогресс после двух лет войны.

Два длинных стука, три коротких, ещё два длинных — и из-за двери «Дырки» высовывается всклокоченная башка Лонгботтома.

— А чего так тихо? Можно ещё было поорать на всю Косую у нас под окнами, тоже неплохо бы получилось.

И откуда в этом гриффиндорском пентюхе взялось столько сарказма? Всё-таки меняет слава людей, меняет. А ещё сильнее этих самых людей меняют год партизанской войны в Хоге, собственноручное изничтожение волдемортовского крестража и — в порядке исключения — счастливый брак.

— Мы тут это… принесли, — Финниган неуверенно берётся за лямку рюкзака.

— Опять «авророчка»?

«Авророчка» — это такой… зонтичный термин. Собирательное название для всего того алкогольного добра, что оседает в департаменте магического правопорядка после рейдов на Лютный.

— Она, родимая, — Драко пожимает плечами. — Да ты не криви морду, Лонгботтом, не криви. Сам знаешь, увести из-под носа Робардса бухло — задача нетривиальная.

— Нет, Малфой. Пить эту бурду — задача нетривиальная, — морщится Невилл. — А вот Робардс ваш… так. Досадное осложнение на пути к алкогольной интоксикации.

— Красиво завернул! — хмыкает Финниган. — Но поскольку альтернатив нет…

— Это у вас альтернатив нет, — назидательно говорит Лонгботтом, — а у нас есть двенадцатилетний «Блишен».

Поттер уважительно присвистывает. Ещё бы: «Блишен», да пусть хотя бы и трёхлетний — это вам не наземникусово пойло. Вот только достать его по нынешним временам — не просто сложно, а невозможно. Буквально.

— Откуда?.. — только и может выдавить из себя Драко.

— А откуда у папаши твоего в девяносто третьем крестраж выплыл? — без обиняков спрашивает Невилл. — Напоминаю, не у одного тебя есть миленький маленький особнячок с миленькими маленькими тайничками.

И впрямь, чего это он? Лонгботтомы тоже из «Священных двадцати восьми», в конце-то концов, и мэнор у них нефиговый такой — а что до «ой-ой-ой, мы все из себя светлые волшебники и не держим секретов от Министерства»… чушь: Драко уверен, что Августа Лонгботтом, милейшая старушка, хранит за душой такие тайны, что и у самого Дамблдора волосы на груди дыбом бы встали. Не бывает чистокровных семей без скелетов в шкафах… и виски в тайниках.

— Уел, Лонгботтом. Веди давай к своему «Блишену».

Главный зал «Дырки» непривычно пустой. Ни тебе шумных компаний, обсуждающих за кружечкой-другой (третьей, четвёртой, десятой) эля последний квиддичный матч, ни тихо надирающихся огденским заезжих колдунов из глубинки, ни перебравших коктейля «Ведьмополитен» и теперь глупо хихикающих ведьмочек. Тихо. Да ещё чисто, как в Мунго — такой чистоты здесь, конечно, никогда не было и быть не должно. Завидев их, Ханна, зачем-то натирающая за стойкой и без того идеально прозрачные стаканы, расплывается в широкой улыбке:

— Привет, мальчики!

Все-то у неё «мальчики». Правда, у Абботт как-то необидно получается. К тому же до тех пор, пока закрытый для широкой публики «Дырявый котёл» гостеприимно принимает вынужденных борцов с алкоголизмом, Драко Малфой согласен быть для его хозяйки хоть мальчиком, хоть девочкой, хоть квинтолапом в ступе. Умостившись на барный стул, он ставит локти на стойку, кладёт лицо на сцепленные ладони и снизу вверх смотрит на Ханну.

— Мерлина ради, Абботт, плесни ты мне уже чего-нибудь.

— Паршивый день? — сочувственно спрашивает она и тянется куда-то под стойку.

— Не паршивее прочих. Но…

— Но?

— Да бесит. Страдаем какой-то хуйнёй… прости, Абботт… фигнёй страдаем. Вместо того, чтобы делом заниматься — в Абердине кто-то заметил Трэверса, но какой там Абердин, кого вообще ебёт Трэверс, — мы пытаемся контрабандистов ловить. И ладно бы они тёмные артефакты в магический Лондон тащили, но нет, знаешь что? Угадай!

— Что?

— Сахар! — Малфой страдальчески кривится. — Мешки с драккловым сахаром!

Ханна наливает ему шот и усмехается:

— На очереди, как я понимаю, яблоки?

— Яблоки, груши, пшеница и всё что угодно. Хоть одуванчики! Нам Молли Уизли в прошлом месяце такой скандал учинила — дескать, имеет полное право покупать картошку в зиму… знаем мы это её «в зиму», на прошлых выходных Поттер бутылку занёс. Хорошая была картошка. Сорокаградусная.

— Я бы тебе посочувствовала, Малфой, и борьбе вашей за правое дело тоже…

— Ай, Абботт, да иди ты на хер, — отмахивается Драко и одним глотком опрокидывает в себя содержимое рюмки. Глаза немедленно начинают слезиться, а в желудке будто взрывается что-то нехорошее. — Блин, это что такое было?

— Чистая цеппелиновка.

— Лавгуд заходила? — Драко часто дышит открытым ртом в рукав аврорской мантии. Не помогает. От цеппелиновки вообще помогает только не пить цеппелиновку. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. — Она сегодня будет?..

— Нет, они с Рольфом на прошлой неделе двинули в экспедицию. Заглянула вот перед отъездом, оставила бутылку.

— Очень… очень мило с её стороны, — наконец продышавшись, Драко осторожно отодвигает опустевшую рюмку подальше. — Но ты в следующий раз предупреждай, пожалуйста.

— А это тебе за «на хер», — улыбается Абботт.

Хаффлпаффцы, блин. С этими в принципе лучше не связываться: у них вечно сначала вроде всё мило и невинно, а потом ты обнаруживаешь, что тебя либо мило наебали, либо невинно выебали. И ведь хер потом что докажешь — кто же подозревает барсучков? Ну а что те и преданны все, и верны, и терпенья, понимаете ли, с упорством полны… ага. Так-то оно так, только про «везде без мыла пролезут», «своего не упустят» и «в случае чего откусят лицо» Шляпа почему-то не пела.

— Вы там идёте? — окликает их Поттер.

За столом в центре зала уже собралась вся их компания. Ханна как раз выносит из подсобки форму с запечённым мясом — святая женщина, — когда в дверь стучат. Блин, и правда громко. Лонгботтом выскакивает из-за стола, торопливо выходит из зала, а возвращается уже не один, а вчетвером. Не в том смысле, что Лонгботтом волшебным образом умножился, а в том, что вернулся с Блейзом, Тео и ещё какой-то девчонкой. Кажется, с полувейлой.

Ну и дела.

— Драко, друг мой! — даже в полутьме бара белозубая улыбка Забини может ослепить с непривычки. — Не ждал? А я вот решил вернуться на пару недель, повидаться, познакомить тебя с… с… в общем, мы сами только сегодня познакомились.

— С Габриэль, — девчонка как будто и не обижается. — Здравствуйте.

— Габи! — голос Поттера звучит неожиданно укоризненно. Это он умеет. Ему бы в Хогвартсе преподавать, а не штаны в Аврорате просиживать: такой педагогический дар пропадает. — Флёр вообще знает, что ты здесь?

— Гарри, — Габриэль едва заметно грассирует. Француженка? — я уже взрослая, и Флёр с этим совершенно согласна!

— То есть не знает.

— То есть и не узнает, если ты ей не расскажешь!

Блин, ей хоть семнадцать есть?

— Друзья! — Блейз приподнимает ладони в примиряющем жесте. — Давайте не будем портить этот замечательный вечер!

— Кто бы говорил, — вид у Гарри угрожающий, но спорить, кажется, он и впрямь не настроен. — Ладно, но имей в виду, Забини…

— Понял-понял, аврор Поттер! — Блейз снова обезоруживающе улыбается. — Сначала заавадишь, а потом воскресишь и посадишь в Азкабан.

— Два раза, — невозмутимо соглашается Избранный.

— Всенепременно! — Забини излучает прямо-таки нечеловеческий оптимизм, а стоящий за его спиной Тео старательно сдерживает смех.

Неожиданно Драко чувствует, как напряжение этой бесконечной рабочей недели — давило, давило всё-таки, хоть он и сам не осознавал, — вдруг постепенно уходит, отступает. Поднявшись со стула, он порывисто обнимает сначала Нотта, а потом и Забини, хлопает по плечам и спинам. Конечно, это не вполне в слизеринских традициях — но срать он хотел на эти самые слизеринские традиции. К тому же полтора года в обществе патологических гриффиндорцев кого угодно доведут до… ну вот, например, до совершенно немыслимых когда-то межфакультетских попоек в «Дырке».

Какая это всё ерунда, в самом-то деле. После войны Драко вообще многие вещи из прошлого кажутся ерундой. Межфакультетская грызня, статус крови, продуманные политические многоходовки министерских крыс — всё это хорошо только в теории. Практика оказалась уж больно неприглядной и стоила ему… да многого она ему стоила. И всё-таки Драко отделался лёгким испугом и уродливым клеймом на левой руке — как ни крути, настоящее чудо даже для мира, где чудеса были явлением повседневным. Будничным.

С некоторых пор Драко Малфой научился ценить будничные чудеса. Простые, привычные вещи. Людей.

Только что вернувшегося из Италии и прямо-таки неправдоподобно, до черноты загоревшего Блейза. Разливающего по стаканам огневиски Теодора. Серьёзность Поттера. Трёп Финнигана, обещающего, что Дин вот-вот подтянется вместе с маггловской текилой и неизменными рассказами о том, как ему осточертел парик барристера. Переливчатый смех девчонки-полувейлы, опустившей голову на плечо Забини. Пляшущий на стенах свет от десятков свечей, которые Ханна прямо сейчас зажигает, обходя их стол по кругу. Влюблённый взгляд Лонгботтома, которым тот провожает жену.

И леди Малфой, аппарирующую прямо в главный зал бара, минуя промежуточные этапы вроде прогулки по Косой и кодовых перестукиваний через дверь.

— Всё, сил моих нет! — сообщает Гермиона то ли ему лично, то ли всем присутствующим вообще, и плюхается на свободный стул рядом с Драко. — Тео, наливай. Ещё… нет, ещё. И ещё. Ага. Спасибо.

Осушив стакан, она смешно морщит нос и ерошит и без того буйные кудри.

Этот жест Гермионы он тоже любит, хотя он обычно и означает, что она устала. Даже не так: задолбалась. Вусмерть.

— У Скорпиуса, представь себе, режется зуб, — жалуется она, когда Драко ободряюще сжимает её ладошку. — Я честно терпела целый день, но теперь мне совершенно точно надо выпить.

— Ты уже выпила, — усмехается Нотт.

— Значит, ещё выпить! Ещё одно слово, Теодор Нотт, и клянусь — будешь сам со своим крестником сидеть. Завтра же.

— Завтра я не могу. Я занят, — лицо Тео остаётся непроницаемо серьёзным. — У меня в расписании, Грейнджер, так и помечено: «суббота — адское похмелье».

— Я тебе антипохмельное сварю.

— Нет, ну какая же у тебя заботливая жена, Малфой! — Тео всё-таки подливает в стакан Гермионы ещё огневиски. — И где ты такую отхватил?

На собственном суде, разумеется. Впрочем, эту запредельно романтическую историю знают все присутствующие. Что там — они даже приняли в ней самое деятельное участие. Искали доказательства его невиновности и свидетельствовали в его пользу, до хрипоты споря с аврорами. Защищали перед жадными до крови бывших Пожирателей судьями Визенгамота. И впервые все вместе — в этом самом зале — они до зелёных гриндилоу напились именно после того, как его всё-таки оправдали. И именно во дворе «Дырки» слегка пьяная, но всецело — «всецело и полностью, Малфой!» — отвечающая за свои действия Гермиона тогда ещё Грейнджер поцеловала его, совершенно ошалевшего от счастья и свалившейся на него неожиданной свободы. И её губы пахли мятой и огневиски.

Прямо как сейчас.

— Это кто ещё кого отхватил, — улыбается леди Малфой, когда они наконец перестают целоваться под радостное улюлюканье Финнигана и Нотта.

— А ну умолкли оба, — ворчит Драко и крепче обнимает Гермиону, зарываясь носом в её макушку. — Балбесы.

Да, он ужасно везучий. И ужасно пьяный.

А ещё — если уж по настоянию Министерства трезво смотреть на вещи — ужасно счастливый человек.

1) Безумием в бутылке (фр.)

Вернуться к тексту