Опал в чернёном серебре (гет)

Примечания:

Wende — дева

Melisse — возлюбленная

Melindo — возлюбленный

Атто — папа

Аммэ — мама

Золотой и серебряный. Свет двух Древ, смешавшись, окутывал Тирион искрящимся, полупрозрачным облаком, отражавшимся в оконных витражах, хрустале лестниц, струях фонтанов. Можно было даже подумать, будто светится сам воздух, хотя это, конечно же, была иллюзия. Со всех концов города раздавались оживленные голоса. Легкий ветерок откуда-то доносил мелодичное пение флейты, птиц и журчание воды. Час Смешения Света.

Впрочем, Куруфинвэ Атаринкэ шел по улице рядом с братом Тьелкормо и не обращал на восторженную суету эльдар никакого внимания.

— Понимаешь, — говорил Охотник, для убедительности время от времени помогая себе руками, — с этими стрелами из последней партии, что я выменял, просто беда — то не долетят, то лишь оцарапают шкуру и обед, а то еще и ужин из-за этого убегает, а главное — раненый зверь потом мучается, если заденет сильнее.

— Мне это категорически не нравится, — в непривычно веской манере закончил свою речь Туркафинвэ.

Атаринкэ слушал, время от времени сосредоточенно кивал, однако отвечать брату пока не торопился, очевидно раздумывая над чем-то. За разговором они незаметно дошли до одной из многочисленных площадей, окруженных садами, — маленькой и уютной. Бортики фонтана украшали драгоценные камни и узорчатый золотистый мрамор, в тени беседки укрылась статуя девы с корзинкой роз на плече, а листва на деревьях, казалось, тихонько звенела, отдаленно напоминая голоса колокольцев.

Неподалеку сидел молодой темноволосый нолдо и что-то шил из тонких сыромятных ремешков, золотоволосая же дева в тени беседки плела из крупных алых и белых цветов гирлянду. Повсюду царили покой, уют и умиротворение.

Однако не от этой идиллической картины встрепенулось неожиданно сердце Искусника. Он поднял взгляд, очевидно, намереваясь что-то спросить у брата, и вдруг увидел в противоположном конце улицы бегущую деву.

Совсем юная, по виду нолдиэ, она словно летела, и волосы ее, а также подол узорчатого изумрудного платья развевались на ветру. Лицо незнакомки раскраснелось, она звонко смеялась, и можно было легко догадаться, что бегунья достаточно молода — едва ли многим больше пятидесяти лет. Тонкое платье обрисовывало гибкий, стройный стан, маленькие ножки едва касались мостовой. Вся фигура ее дышала силой и радостью, и Атаринкэ невольно залюбовался, остановившись посреди площади, не в силах оторвать от восхитительной, завораживающей картины глаз.

Эльдиэ же добежав наконец до фонтана, остановилась, вновь рассмеялась легко и звонко и кинула какую-то вещицу, что сжимала в руках, молодому нолдо. Тот поймал ее на лету и, осмотрев со всех сторон, спросил:

— Что это, сестреныш? Кулон?

В ответ бегунья весело прищурилась и пожала плечами:

— Угадал. Я поспорила, что смогу сделать подобный, и вот результат.

Нолдо пригляделся к вещице в руках внимательней:

—Дерево, вписанное в круг, на ветвях листья и даже крохотные птички. Кулон двухсторонний, а внутри лунный камень. И что, — он поднял взгляд и пристально, даже слегка оценивающе, посмотрел на сестру, — ты все сделала сама, от начала и до конца?

— Не совсем, — после секундного колебания призналась она. — Я выполнила лишь форму для отливки будущего дерева и подобрала камень. Но саму технику работы с металлом, как ты понимаешь, я прежде не изучала. Поэтому и решила пойти за советом во дворец, в мастерские. Там мне помогли.

Нолдо в ответ покачал головой, впрочем, не пряча ласкового прищура глаз, а золотоволосая дева отложила корзинку, подошла ближе и, украсив волосы мастерицы одной из гирлянд, спросила:

— Но почему ты не обратилась за помощью к кому-нибудь поближе? Зачем же сразу идти к Нолдорану?

Ее черноволосая собеседница рассмеялась, легко крутанулась на месте и заявила:

— Потому что я уже не маленькая, и хотела все сделать сама, без помощи атто.

Сказав это, юная бегунья на одно короткое мгновение расслабилась, прикрыла глаза, слегка повела плечами и вдруг, мечтательно и чуть застенчиво улыбнувшись, смахнула непокорные пряди с лица и начала танцевать. Ее брат взял в руки маленькую ручную арфу и принялся подыгрывать.

Музыка поплыла над площадью, нолдиэ закружилась, то извиваясь, словно волна, то взлетая птицей, и тонкие руки ее тянулись ввысь, к небу, подол же платья, слегка приподнявшись, обнажал стройные щиколотки. Мелодия обвивала ее, окутывала, они двигались в унисон, словно были созданы друг для друга, эта песня и дева. Атаринкэ с трудом подавил желание подойти и присоединиться и просто стоял, затаив дыхание, не сводя сверкающих восторгом глаз с юной плясуньи, с ее улыбки на губах, с длинных, пышных ресниц и серых глаз.

— Курво, — вдруг услышал он голос брата, некоторое время, оказывается, пытающегося его дозваться, — ты идешь или нет? Что ты там увидел-то?

Атаринкэ тряхнул головой, приходя в себя. Очарование момента рассеялось, и он ответил:

— Да, сейчас. Что ты там говоришь?

Однако внимательное ухо могло бы расслышать едва уловимые нотки сожаления. Фэанарионы отправились дальше прежним путем, однако Искусник, уже покидая площадь, все-таки не удержался и обернулся. Он увидел, что та черноволосая дева, закончив танцевать, тоже смотрит на него, вся подавшись вперед, и в глазах ее застыл немой вопрос.

Мысль, ему самому еще не вполне понятная, закралась в сердце, однако стоило сделать еще один шаг — и они с Турко уже скрылись за поворотом, и голос брата ворвался наконец в сознание, вытеснив прочие, не имеющие отношения к делу думы.

— Так что там у тебя со стрелами? — переспросил Курво.

И Турко с энтузиазмом принялся объяснять.

* * *

«Нет, с этим ничего уже нельзя сделать», — решил Атаринкэ, еще раз тщательно осмотрев предъявленные ему Тьелкормо стрелы.

Наконечники, безусловно, были сами по себе хороши, но только для охоты на мелкую дичь. Крепились же они до безобразия плохо, да и в самих древках встречались огрехи. Охотиться с такими стрелами было никак нельзя, а пытаться исправить их значило потратить гораздо больше времени и сил, чем сделать новые.

Последняя мысль и определила исход проблемы. Спустившись в мастерскую, Искусник достал заготовки под новые наконечники, намереваясь заодно придать оным немного иную форму, и работа закипела.

Тем временем за окнами все ярче разгорался Тельперион, и в доме становилось пустынно и тихо — даже неугомонные Амбаруссар отправились отдыхать. Однако Атаринкэ не спалось. Стоило ему прикрыть глаза, как перед внутренним взором вставало представшее ему сегодня днем на площади картина — та самая черноволосая бегунья, смеющаяся вместе с ним на опушке, скачущая рядом по полю и танцующая для него одного на берегу ручья. Он видел ее улыбку, словно наяву слышал ее голос и вскоре, поняв, что отдохнуть ему сегодня точно не удастся, решил встать и заняться стрелами.

Звенел молот, ударяя по наковальне, жарко пылал огонь в горне.

«Интересно, как ее зовут?» — размышлял Искусник, злясь на самого себя за то, что даже не сообразил узнать ее имени. Как теперь искать-то?

В окошко влетел теплый ветер, осторожно, будто неловко, коснулся щеки, и Атаринкэ почудилось, будто вовсе не ветер это, а ее дыхание, ласковое и нежное.

Отложив молот в сторону, он невидящим взглядом уставился в стену. Сам себя спрашивал, пытаясь угадать, какое имя подойдет той деве больше всего? И чудилось ему нечто легкое и звонкое, почти такое же, как ее смех, как тот самый бег.

Атаринкэ покачал головой, и едва заметная усмешка искривила его губы — подобные догадки, конечно же, в поисках ему ничем помочь не могли.

Осмотрев внимательно заготовку, Искусник понял, что та окончательно испорчена и теперь годится разве что в переплавку.

Затушив огонь, он накинул куртку и вышел в сад. Опершись плечом на одну из яблонь, принялся размышлять, как же ему теперь найти ту деву, если он ровным счетом ничего о ней не знает — ни имени, ни где она живет, ни кто ее родные?

Снова перед глазами встала ее улыбка, взгляд… Что же, следовало признать, что попался он всерьез, раз больше ни о чем не в состоянии думать. Он закрыл глаза, вспомнив танец ее во всей полноте, до самых мельчайших подробностей, и на сердце Искусника потеплело. Он найдет ее, непременно найдет, и тогда уж точно спросит и полное имя, и как найти ее дом, и попросит познакомить с родителями. Когда это его пугали трудности?

* * *

В нетерпении и некой долей азарта от предстоящих поисков Атаринкэ дождался, когда свет Тельпериона сменит Лаурелин. Едва наступило утро и на улицах стали появляться первые, пока еще редкие прохожие, Искусник запер кузницу, переоделся, заплел волосы и выбежал за ограду.

Первым делом он решил заглянуть на ту самую площадь, где накануне и встретил красавицу. Может быть, она еще раз придет туда? Вдруг у нее остались какие-то незавершенные дела, или…

При мысли, что она вполне могла бы вернуться из-за него, сердце Атаринкэ как-то по-новому, приятно и взволнованно трепыхнулось, но пока он поспешил отогнать несвоевременные мысли — сначала надо ее найти.

Однако ноги уже сами собой ускорили шаг. Неожиданно вспомнив, что желудок его оставался пустым со вчерашнего дня, Искусник огляделся по сторонам в поисках того, у кого мог бы попросить поесть.

Путь его лежал мимо лавки сапожника, которую хозяин как раз отворял. Решив, что это, возможно, именно то, что надо, он подошел к дому и, полагая, что семья все равно сейчас садится завтракать, попросил кусок хлеба и чего-нибудь попить. Мастер согласился, и скоро его супруга вынесла порядком оголодавшему нолдо пару еще теплых, ароматных булок, солидный кусок ветчины и большую кружку молока.

От души поблагодарив, Атаринкэ уселся на скамейку под деревом и с аппетитом позавтракал. Затем он обшарил карманы, обнаружил там нож, обрывок веревки, а также непонятно как завалявшийся наконечник для стрелы, который тут же и предложил мастеру в качестве благодарности. Тот после секундного замешательства принял дар, и тогда Искусник, простившись с гостеприимными хозяевами, продолжил путь.

Тирион оживал. Народу на улицах становилось все больше, однако в тех кварталах, куда он держал путь, по-прежнему оставалось уютно и тихо.

Девы не было. Атаринкэ огляделся по сторонам и решил, что не стоит пока никуда торопиться, а можно какое-то время просто посидеть и подождать здесь. Вдруг его бегунья еще придет?

Устроившись на бортике фонтана, Искусник принялся размышлять. Интересно, почему она выбрала для прогулки именно эту часть города? Просто потому, что ей здесь нравится, или, может быть, площадь расположена близко к дому?

Последнее предположение, окажись оно в самом деле правдивым, могло бы иметь определенное значение и существенно помочь ему в поисках. Дело как раз заключалось в том, что эта часть Тириона была отстроена одной из первых, и жили здесь в большинстве своем семьи тех, кто прибыл в Аман из Эндорэ. Конечно, они все неплохо друг друга знали, и кто-нибудь наверняка сможет сказать, кто она. Или же найдутся друзья ее брата или другой девы, что была с ними.

Время шло, а вчерашняя красавица все не приходила. Атаринкэ поймал себя на мысли, что данный факт изрядно портит ему настроение. Однако продолжать сидеть на месте больше не имело никакого смысла — пора было подниматься и искать ее.

Для начала, прежде чем обходить один за другим все дома и мастерские, стоило, пожалуй, пойти к деду и поспрашивать у мастеров-верных. Вдруг они смогут что-нибудь о ней рассказать?

Искусник счел идею хорошей и решительным шагом направился в сторону дворца Нолдорана.

* * *

С дворцом короля нолдор у него было связано множество самых разных светлых воспоминаний, в том числе и из детства. Сюда он частенько прибегал совсем юным эльфенком, для того, чтобы поучиться у верных чему-нибудь увлекательному и интересному или полазать по грушам и яблоням и поесть плодов прямо с веток. И, конечно же, для того, чтобы побеседовать с дедом, послушать его истории о жизни в Эндорэ без валар и без Древ. Какие интересные то были времена, и каким замечательным Финвэ был рассказчиком! Устроившись в конце длинного, насыщенного событиями дня у камина, король заводил плавный, неторопливый рассказ. И маленький Атаринкэ сидел рядом, затаив дыхание, и слушал, впитывал, запоминал. А еще он любил частенько заглядывать в дворцовые мастерские. Туда, куда теперь, собственно, и лежал его путь.

Легкие резные своды терялись в вышине, укрытые томным полумраком утра; увитые плющом колонны стояли по обеим сторонам коридора, словно молчаливые стражи.

Искусник подошел к одной из статуй, расположенной на видном месте справа от входа, и некоторое время стоял, вглядываясь в черты той, кого никогда не видел — бабушки Мириэли. На лице королевы, осунувшемся и словно прозрачном, лежала печать неуловимой грусти, из-за чего вся красота ее казалась немного нереальной, непривычной.

Напротив нее расположилось изваяние Татиэ — первой нолдиэ, пробудившейся у озера Куивиэнен. В чертах ее, в глазах, устремленных к небу, читались красота и величие. Она словно пела, и этот мотив был обращена к всему миру, который первая нис приветствовала, очнувшись от грез, в которых пребывала прежде, в думах Илуватара.

Но как же не похожа на них обеих была та, что теперь занимала думы Искусника! При одной мысли о ней на сердце его потеплело и стало вдруг так светло, словно свет Тельпериона прежде времени заглянул и осветил зал, или сердце согрело теплым дыханием весны. Она была ему сейчас ближе, роднее, чем все девы мира, вместе взятые. И не имело никакого значения то, что они пока не успели сказать друг другу ни единого слова. Все еще впереди!

За спиной раздались шаги, и Фэанарион стремительно обернулся. В двух шагах от него стоял, улыбаясь, дед.

— Айя, — поприветствовал он старшего родича.

— Ясного дня, — откликнулся тот. — Рад видеть тебя, хотя и не ждал сегодня. Мне казалось, или ты собирался на охоту?

Только тут Атаринкэ вспомнил, что да, такие намерения действительно были.

— Планы переменились, — ответил он, махнув рукой. — Мне теперь не до охоты — я ищу кое-кого.

Финвэ смерил внука понимающим взглядом, и Атаринкэ вдруг подумал, что тот, должно быть, догадывается о его состоянии. Возможно, он узнал то самое выражение глаз, которое сопутствует обычно влюбленному?

Как бы то ни было, вслух Нолдоран ничего не сказал, только приподнял вопросительно брови, и Атаринкэ принялся объяснять, время от времени помогая себе осанвэ:

— Я ищу одну wende…

В конце концов, внимательно выслушав, Финвэ кивнул:

— Я видел прежде ее. Вчера и чуть раньше, несколько лет назад. Тогда она приходила на один из праздников и была куда более юна; а вчера попросила меня проводить ее в мастерские. Мы случайно встретились в одном из коридоров и оказалось, что она заплутала. Я ее отвел к мастеру Ромениону. Пойдем, у меня тоже есть как раз к нему дело.

И они вдвоем, продолжая разговор уже на ходу, отправились в то крыло, где большую часть времени обитали дворцовые мастера.

* * *

Впрочем, в самих мастерских Финвэ надолго не задержался. Вручив кузнецу фибулу, случайно сломанную во время недавней прогулки, он оставил его наедине с Атаринкэ, дабы не мешать разговору.

В отличие от парадных залов дворца, тут атмосфера царила совсем иная. Не было заметно ни резных балок, ни изящной лепнины. С разных концов раздавались оживленные голоса, пахло раскаленным металлом, окалиной и добавками. Летели на пол стружки и искры, и Атаринкэ против собственной воли приглядывался, что именно делают верные. Наверное, сказывалась давняя привычка учиться всему, хоть сколько-нибудь интересному.

Поймав себя на подобных мыслях, Искусник усмехнулся чуть заметно краешком губ и неожиданно вздрогнул, заметив на одном из столов маленькую гипсовую форму с узором, изображающим дерево.

В полумраке зала было почти незаметно, как кровь отхлынула от его лица. Приблизившись, он бережно взял ее двумя руками и некоторое время разглядывал, представляя, как пальчики девы касаются ее, усложняют узор, устраняют огрехи. Подойдя к свету, он пригляделся к работе внимательнее — та в самом деле была совершенна и выполнена с немалым мастерством. Его бегунья явно была уже не новичок в своей профессии, несмотря на возраст. Настоящее сокровище. Не похожа ни на одну из тех дев, что ему до сих пор встречались. И теперь Атаринкэ сильнее, чем прежде, мечтал найти ее.

Тем временем Нолдоран, закончив свои дела, ушел, а его внук, старательно пряча волнение, обернулся к Ромениону и продемонстрировал ему вещицу, которую держалв руках:

— Я ищу ту, что оставила ее здесь вчера. Ты мне можешь помочь?

Две или три невыносимо долгие секунды мастер-нолдо молчал, а потом кивнул, добавив впрочем:

— Не слишком многим. Она назвала мне лишь свое имя, Тэльмиэль, а также то, что уже много лет изучает столярное и стоительное ремесло у своего отца и попросила помочь с подвеской. Если эта скудная информация окажется полезной тебе, то я счастлив, если же нет, то могу лишь сожалеть, что не смог посодействовать большим.

Искусник, выдохнув, прикрыл глаза и мысленно повторил имя девы, словно пробуя его на вкус. Оно казалось искрящимся, радостным и каким-то звенящим, словно крохотные серебристые колокольчики зазвенели в полях поутру. Тэль-ми-эль. Сердце его готово было выскочить из груди — с такой информацией он, конечно, найдет ее, пусть даже не сразу. Придется потрудиться, обойти мастерские, но в конце концов ему наверняка повезет — кто-нибудь, да узнает либо ее саму, либо брата.

— Спасибо тебе, — от души поблагодарил Атаринкэ и вышел в сад.

Перед глазами его вновь, уже который раз за день, встала ее улыбка, смех, стремительный бег и тот самый танец. Лишь Единый знает, что именно из всего перечисленного так запало ему в душу, что он вконец утратил покой. Быть может, это был образ, скрывающийся за обыкновенными с виду действиями? Он не знал — до сих пор у него не было возможности спокойно и обстоятельно подумать над этим вопросом. Да и не все ли равно, если сердце несомненно чувствовало — это она? Та, с кем хотел бы он принести клятвы любви, с кем хотел бы жить бок о бок до конца Арды и воспитывать детей? Искусник остановился под цветущей сливой и некоторое время просто задумчиво рассматривал лепестки. У него появился замысел серебряного венца, который лучше всего бы подошел его красавице-бегунье, его melisse.

Последнее слово отозвалось в душе восхитительной песней сладкозвучной гармонии. Словно кто-то невидимый тихонько заиграл на арфе, и музыка эта шла из самых сокровенных глубин, из сердца фэа. Возлюбленная.

Лаурелин разгорался тем временем все ярче и ярче, и пора было поторапливаться, однако в этот момент Атаринкэ пришла в голову мысль попробовать позвать любимую осанвэ. Вдруг она откликнется?

Закрыв глаза, он сосредоточился, вызвав в памяти образ той, о ком думал сейчас и о ком мечтал, и позвал. Еще и еще раз, все настойчивей. Однако ответа не было. Быть может, занята чем-нибудь и не чувствует, как ее зовут? Усилием воли Искусник подавил сожаление. Что ж, значит, он просто действует по прежнему плану.

Глубоко вздохнув, он решительным шагом направился к выходу.

* * *

Путь, который наметил себе теперь Атаринкэ, уводил его в сторону от центральных улиц. Конечно, имелась немалая вероятность, что его Тэльмиэль живет не в самом Тирионе, а где-нибудь в пригороде или вовсе в одной из усадеб, во множестве разбросанных по всему Аману, но он решил положиться на удачу и на собственное везение.

Миновав главную дворцовую площадь, Искусник свернул в тенистый, поросший цветущими сливами переулок и подумал, что как раз в подобном окружении его wende смотрелась бы наиболее органично, словно опал в черненом серебре. Картинка, будто живая, встала перед глазами — Тэльмиэль танцует, счастливо улыбаясь, на голове ее и на плечах лежат лепестки, упавшие с цветущих деревьев, а в волосах венец. Тот самый, что уже приходил к Атаринкэ в видении. А это значило, что уже сегодня он отправится в мастерскую, чтобы воплотить замысел в жизнь.

Со всех сторон доносились ароматы сдобы, пряностей, кож и дерева. Искусник шел и ловил себя на мысли, что улыбается. Однако, чем больше проходило времени, тем заметнее становилась складка между бровями, а взгляд становился все серьезней.

Сначала он заходил лишь в те мастерские, которые имели непосредственное отношение к строительному делу, потом и в другие начал заглядывать. Но ни плотники, ни каменщики, ни пекари — никто из них не мог сказать ему ровным счетом ничего. Атаринкэ нервничал, и вот тогда, когда он уже почти совсем потерял терпение и намеревался уйти, чтобы поискать в других частях города, ему наконец повезло.

Толкнув калитку, на которой был прибит знак столярной мастерской, он вошел и, не заметив никого, крикнул:

— Есть кто дома?

И прислушался, не последует ли ответ. Через несколько секунд раздались шаги, и из-за поворота на мощеную камнем дорожку вышел хозяин. Выглядел он так, словно только что оторвался от работы — волосы перехвачены налобной лентой, рукава закатаны.

— Vande omentaina, — приветствовал Атаринкэ мастера. — Я могу обратиться к вам с просьбой о помощи?

Тот вопросительно посмотрел на гостя:

— А что случилось?

— Я ищу одну эльдиэ, и вы, вероятно, смогли бы ее узнать.

И сын Фэанаро, уже который раз за день, показал осанвэ запавшую ему накануне в душу картину. И начал, с трудом сдерживая нетерпение, ждать ответа.

А мастер хмыкнул, покачал головой и почесал бровь, чуть заметно улыбаясь при этом.

— Что это вы ходите друг за другом? — спросил он в конце концов. — Да, я знаю ее. И она тоже тебя сегодня искала.

Атаринкэ резко подался вперед.

— Может быть, мы пройдем? — предложил хозяин. — Там и поговорим.

И, конечно, Искусник не стал отказываться.

— Да, кстати, меня зовут Пармион.

* * *

Мастер провел Атаринкэ во внутренний двор, со всех сторон окруженный деревянными резными колоннами и вьющимися цветами.

— Ты не против, если я немного поработаю? — спросил он, усаживаясь и беря в руки восковую пасту. — Я тут одну вещицу заканчиваю, шкатулку, и сегодня вечером за ней как раз должны прийти.

Искусник, конечно же, нисколько не возражал, в чем и заверил хозяина.

На столике, посреди инструментов и стружек дерева, стоял кувшинчик с яблочным соком. Пармион сделал приглашающий жест, недвусмысленно предлагая угоститься, а сам взял в руки крышку от небольшого резного ларчика и принялся полировать. Атаринкэ с нетерпением ожидал рассказа.

— Ту девушку, что ты мне только что показал, — заговорил мастер вскорости, — я действительно знаю уже много лет, и зовут ее Тэльмиэль Лехтэ. Ее семья живет здесь, в Тирионе, недалеко от дворца. Отец — Ильмон, из пробудившихся, столяр и архитектор. Добрую половину зданий в этом городе возвел именно он.

— Тогда почему я ее не видел раньше? — не удержался от вопроса Искусник.

Пармион поднял голову и посмотрел, пряча лукавую улыбку за легким прищуром:

— Вот уж не знаю. Может быть, прежде было еще не время? К тому же она долгое время отсутствовала в Тирионе — семья путешествовала, странствуя по Аману и возводя самые разнообразные постройки.

«Что ж, теперь понятно, почему мне до сих пор не везло», — подумал Атаринкэ.

Он кивнул, давая понять, что слушает по-прежнему очень внимательно.

— Теперь они вернулись, — продолжил мастер, — как говорят, навсегда. Впрочем, ее брат Тарменэль и сестра Миримэ сделали это уже давно, поскольку обзавелись собственными семьями. Малышка же Тэльмиэль по-прежнему остается в доме отца.

Атаринкэ слушал и чувствовал, как в груди его растет нетерпение. Хотелось вскочить и бежать к Тэльмэ немедленно, прямо сейчас, хотя прежде следовало, конечно же, как минимум поблагодарить Пармиона.

А тот, закончив полировать, отложил работу и подробно объяснил, как пройти к дому Ильмона.

— Ты говоришь, она тоже спрашивала обо мне? — задал последний, самый важный вопрос Искусник и затаил дыхание, ощущая непривычно сильное волнение в груди.

Мастер кивнул:

— Да, сегодня днем, буквально с четверть часа назад. Пришла и, подобно тебе, показала осанвэ. Спросила, не известно ли случайно мне твое имя? И я назвал его.

Атаринкэ вдруг почудилось, будто его обдало волной жара из горна. Она здесь, рядом!

Он поспешно распахнул осанвэ и почти сразу ощутил осторожный, тонкий, будто бы несмелый, серебряный укол; послал зов навстречу, и тот превратился в мощный бурлящий, говорливый поток.

— Melisse! — воскликнул Искусник, и заветное слово сорвалось словно само собой. — Тэльмиэль! Я здесь!

И в ответ в сердце зазвучала радость, столь бурная и яркая, что он не смог разобрать, собственные ли это эмоции или той, что его искала. Да и какая, в сущности, разница?

— Атаринкэ! — был ему ответ, и почти сразу он почувствовал, как дева смутилась.

Что, в общем-то, было нисколько не удивительно.

— Где ты? — спросил он ее. — Как мне найти тебя?

И словно эхо донесло до него отголосок, ее нежный, ласковый, такой манящий голос:

— Я приду на ту же площадь, где была вчера, через полчаса.

— Я буду там! — ответил ей Искусник и завершил осанвэ.

* * *

Всю дорогу до площади он прикидывал, что следует сделать в первую очередь. Признаться в тех чувствах, что испытывает к ней? Пригласить на прогулку? Или лучше сначала познакомиться с ее родителями?

Сердце его колотилось, норовя вырваться из груди, однако голова как будто оставалась спокойной и рассудительной. Или ему так только казалось? Атаринкэ то шел размеренным, степенным шагом, то едва не бежал. К тому моменту, когда впереди показались заветные фонтан, беседка и дерево, он уже ни в чем не был уверен.

Рванувшись вперед, он выбежал на площадь, но тут же убедился, что Тэльмиэль еще не пришла, и, переведя дух, устроился на скамейке, и принялся ждать.

Прямо над головой пышным розовым пологом раскинулись цветущие сливы. Атаринкэ прикрыл глаза, вызвал в памяти образ Тэльмиэль и почти сразу почувствовал, как непонятное, непривычное волнение в груди испаряется, а вместо него приходят покой и счастливое умиротворение. Она его melisse, его половинка, а это значит, что все у них обязательно будет хорошо!

Едва он успел об этом подумать, как в звенящей, одухотворенной величием мгновения тишине раздался легкий, быстрый топот ног. Искусник сразу узнал этот звук. Он вскочил, нетерпеливо всматриваясь вдаль, и, не прошло и нескольких секунд, как на площадь из переулка выбежала его Тэльмиэль.

А дальше все произошло словно само собой. Все расчеты и планы оказались лишними и бесполезными. Атаринкэ распахнул объятия, и его любимая бросилась к нему навстречу. Впрочем, не добежав всего пару шагов, остановилась, и тогда он не сомневаясь ни мгновения, сделал эти два последних шага сам. И его Тэльмиэль, улыбнувшись нежно, взволнованно и чуть-чуть смущенно, спрятала лицо у него на груди.

Атаринкэ обнял ее, всем сердцем, всей душой ощущая, что здесь и сейчас, в это самое мгновение он достиг наконец самой полной и совершенной гармонии, каковая существует на свете, а мир обрел целостность.

— Melisse, — прошептал он и замолчал, не зная, что еще добавить. А главное — надо ли?

Несомненно, потом он скажет все, что требуется, однако здесь и сейчас вместо него говорила фэа, и он чувствовал, что находит живой и горячий отклик в сердце девы.

Слегка отстранившись, Искусник внимательно и чуть вопросительно посмотрел ей в глаза и протянул руку ладонью вверх.

Пели птицы, весело, говорливо журчал фонтан, а над головами их по-прежнему все так же цвели сливы. И Атаринкэ даже на миг удивился этому факту — ему-то казалось, что прошла уже целая вечность!

Тэльмиэль вложила пальцы в его ладонь и осторожно сжала. И тогда он накрыл ее пальчики второй рукой и поднес к губам. Слова сами слетели с его уст:

— Познакомишь меня со своими родителями? Я хотел бы пригласить тебя на прогулку, но ведь прежде следует спросить у них позволения.

Тэльмэ кивнула и, вновь улыбнувшись нежно, ответила:

— Конечно.

Однако влюбленный даже не собирался скрывать нетерпение:

— Когда же? Прямо сейчас?

В глазах ее блеснуло лукавство:

— Почему нет? Melindo…

И в этот момент Искусник понял, что время до свадьбы будет чарующим, запоминающимся и волшебным. Время, когда он лучше узнает свою любимую.

Конечно, завтра же или даже сегодня нужно будет рассказать обо всем атто и аммэ, и он уже заранее предвкушал веселый праздник, что те устроят.

А пока они шли по улочкам к дому Тэльмиэль, и Атаринкэ готовил слова, которые скажет ее отцу и матери, и чувствовал гармонию в сердце и в душе и единение со всем миром.

С миром, который сейчас был заключен для него в серых глазах юной нолдиэ. Самой прекрасной девы на свете.