Билет в международный вагон (джен)

Теплым бухарестским вечером 1945 года под окнами антикварного салона "Константин Семака" прогуливались двое в неплохих костюмах и нехорошо косились на окна. Можно было подумать, что вы попали в американский фильм, герои которого замышляют ограбление.

— Хотите взглянуть на Семаку в его гнездышке? Вон он идет, с бородой и усами, — подмигнул один из них, комиссар полиции Тудор Миклован, другому из них, комиссару полиции Михаю Роману.

Гнездышко короля преступного мира Бухареста, организатора десятков дерзких ограблений и громких убийств, было обустроено на славу. В уютном приглушенном свете под легкую музыку босс всех боссов трудился во вторую смену, скармливая поднажившимся на войне спекулянтам подержанную дорогую мебель и амурчиков без крылышек, которые отбил в гимназическом детстве покойный министр Брэтиану.

— Довольно респектабельный... — изумился Роман, до сей поры имевший дело только с угрожающими рожами "пролетариев" столичного дна.

— Вполне. Я всегда сомневался в правильности теории Ломброзо. Обаятельный человек, с хорошим вкусом, вращающийся в хорошем обществе, богатый, конечно... И вдруг преступник. Хотите знать, как он дошел до жизни такой? — продолжил Миклован.

— Я слышал, будто он поднялся на золоте русских великих князей, контрабандой вывезенном из Одессы через Днестр. Скупил по дешевке у какого-то проходимца, выдававшего себя за сбежавшего от ГПУ профессора... — с налетом брезгливости сказал Роман.

— Примерно так, да не так, — вмешался Миклован. — Я неплохо помню эту историю. Она произошла лет пятнадцать тому назад. Тогда Семака был еще молодым и тощим, а я — всего лишь младшим инспектором полиции, и занимали меня совершенно другие дела и люди...

... В ту романтическую эпоху дела братьев Семака шли совсем не так уверенно, как перед, после и во время второй мировой войны. Жан Семака был средней руки валашским помещиком, размеренно и злобно судившимся по всем инстанциям с обветренными мужиками. А его брат Константин слонялся под голыми каштанами на теплом ветру весеннего Бухареста, тщась подражать великим столичным прожигателям жизни.

Сперва Семака прожигал то, что кропотливо отсуживал у степенных Ионов и Маринов в посеревших рубахах его хозяйственный брат. Но постепенно и Константин вступил в трудовую жизнь. Этот бойкий молодой джентльмен, похожий на начинающего грызуна, обучился главным великосветским бухарестским наукам — шулерской игре и безвозвратным займам у знакомых. Он сеял заведомо подмоченные векселя, как кукурузу, но мог позволить на них себе больше, чем на настоящий урожай. Он превратился в постельного клопа, сосущего кошельки несвежих, но жизнерадостных дам из общества.

В какой-то момент Константин Семака ощутил прилив творческих сил. Он понял, что созрел для большой аферы, которая заложит фундамент его будущего беломраморного дворца с райскими птицами, монументальным швейцаром, нежными гетерами и полным блестящих "кадиллаков" гаражом. Ночами, когда его посещала муза, он вскакивал с постели и записывал на манжетах прямо в темноте схему комбинации-эпопеи. Семака чувствовал себя графом Толстым, готовым создать "Войну и мир" от мошенничества.

Классики уезжали творить в деревни. Семака уехал в Кишинев. Его манили удаленность от бухарестской полиции и дух контрабандных приключений. Прибой истории выбрасывал в кишиневские квартиры, ломбарды и меблирашки немало злата, жемчугов, смарагдов да и просто алмазов яхонтовых, запрятанных в недрах чемоданов осколков старого режима. Они то и дело просачивались в Румынию, притягиваемые уходящей буржуазной натурой.

В Кишиневе Константин не преминул заглянуть на чашку кофе к мадам Подлинник — крупнейшей в Бессарабии торговке краденым, которую защищали отборные адвокаты бойцовых пород и дружба с сигуранцей. Семака вдохновенно врал, что замышляет открыть в Бухаресте собственное дело по торговле антиквариатом и учредить с мадам капитал на паях.

— Ах, господин Семака, этого — сколько угодно! — растаяла мадам Подлинник. — На днях в городе остановился такой интересный мужчина! Прибыл с ценным грузом из-за советской границы. Красавец, явно бывший офицер! Когда мы с ним договоримся, вы можете рассчитывать на монопольное право перепродажи! Только для вас!

"Да подавись ты, старая курица", подумал Семака, который не хотел рассчитывать на монопольное право перепродажи. Он хотел рассчитывать на большее и потому направил стопы к Трубинеру.

В те годы, если у бессарабского обывателя не было валюты, чеков Национального банка, белого билета или паспорта другой великой державы, он шел к Трубинеру, покинувшему Черноморск вскоре после угара нэпа, и получал искомое — неотличимое от настоящего и вдвое дешевле, чем у румынского производителя. В Кишиневе ходила молва, что долларами кисти Трубинера правительство выплачивает Антанте военные долги, и союзники еще ничего не подозревают.

— Вам? — спросил лаконичный Трубинер Семаку, просунувшемуся в окошко его полуподвальной мастерской.

— Удостоверение конторы!

— Пятьсот лей! И деньги попрошу вперёд!

Так Семака стал сотрудником сигуранцы. В новом качестве он поторопился в меблированные комнаты Барбакару к бывшему офицеру, не дожидаясь, пока новые коллеги узнают, что он теперь работает на них.

Остап Бендер, задвинув плюгавую шторку, пересчитывал выручку при свете электрической лампочки. С одной стороны, испохабленные гимназистами часы Сереженьки Кастраки и тому подобный хлам большего и не стоили, а настоящие драгоценности нужно было запускать в оборот позже. С другой стороны, результат неприятно удивлял великого комбинатора.

"Эти слезы дадут мне только проезд в уборной вагона третьего класса до югославской границы, — думал Остап. — Нет, это не Рио-де-Жанейро. Заморенный румынскими боярами Кишинев не удовлетворяет потребностей интеллигенции в моем лице!".

В дверь требовательно постучали.

— Закрыто! Учет! — не солгал сын турецко-подданного. Но учета незнакомец не побоялся.

— Именем закона — откройте! — прибавился к стуку искусственно зловещий голос.

Бендер всегда чтил уголовный кодекс. Поэтому перед Семакой вскоре открылась невзрачная дверь, ставшая для него вратами великих возможностей...

— Полиция безопасности, капитан Семака, — сунул будущий великий человек Остапу под нос свою корочку. — Зачем вы сюда приехали?

— Я ждал этого вопроса, господин капитан, — Остап возложил на плечо Семаки покровительственную руку раньше, чем тот оправился от неожиданности. Великий комбинатор уже распознал в "агенте охранки" собрата по высокому искусству.

— Я нахожусь в Румынии с секретным поручением от союза Меча и Орала! Отечество в опасности! — пророкотал Бендер. В Кишиневе от нечего делать он вычитал в газете, что членов союза большевики в полном составе закопали в снег где-то в бескрайней тундре бывшей Старгородской губернии, и снова решил разыграть эту карту.

— Как? Разве они остались живы? — опешил Семака.

— Живы! И взывают о помощи к ближайшей культурной нации! Мне поручено снабдить центральный подпольный комитет валютой для перехода границы и продолжения борьбы в эмиграции! И только вы, как стойкий борец, как неглупый и чуткий старший товарищ, можете спасти последние силы русской демократии! — Видя, что румынский коллега теряется под его напором, Остап спросил прямо. — Вы вступаете в пайщики-концессионеры или нет?

... — Вы совершенно правы, господин Бендер. В Кишиневе первоначальным накоплением можно заниматься до облысения и ничего не заработать. Нас тут развелось слишком много. Ваша идея с благотворительным аукционом здесь пройдёт на ура. В Румынии сейчас пройдёт любая фабрикация, лишь бы против советской России. Но для организации такого предприятия в Бухаресте нужны связи в обществе. Их-то я вам и предлагаю, — с жаром говорил Семака, когда все взаимные недоразумения были улажены.

— Дайте честное купеческое слово, ваше степенство, — ответил Остап.

— Даю, — не моргнув глазом заявил Семака, для вящей убедительности положа руку на телефонный справочник, где страница с номерами домов терпимости была несколько засалена.

Два дня спустя в "Универсуле", "Диминеаце", "Дунарие" и остальной свободной печати румынского королевства появились объявления.

ТОЛЬКО 1 АПРЕЛЯ

в большом зале "Колизеума"

ЕДИНСТВЕННАЯ

ОФИЦИАЛЬНАЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНАЯ РАСПРОДАЖА

СОЮЗА МЕЧА И ОРАЛА

В ПОЛЬЗУ МУЧЕНИКОВ

ОСВОБОЖДЕНИЯ РОССИИ

Действительные, патентованные драгоценности дворцов Петрограда!

Культурные ценности, спасенные от забвения и поругания!

Устроитель торгов — уполномоченный СМиО

профессор

О. Бендер

Семака действительно предоставил свои бухарестские связи в полное распоряжение делового партнера. Одна из них — недурно сохранившаяся во всем довоенном блеске графиня, едва смерив взглядом медальный профиль великого комбинатора, проявила самое активное участие в предприятии, сняв для проведения аукциона один из популярнейших столичных залов.

— А мы не ошиблись с местом? Эта пижонская атмосфера оскорбляет память павших борцов, — покосоротился профессор О.Бендер.

— Бог с вами, коллега! Это лучший вертеп во всем Бухаресте, вечером публика просто по привычке сюда придет! — развеял опасения компаньона Семака.

— Да, должен признать, вы юноша не без способностей, — ободрил его Остап. — Слушайте, я вас потом выпишу из Рио-де-Жанейро к себе в секретари! Полно вам киснуть на строгой диете из мамалыги с чесноком!

Наконец к назначенному часу в "Колизеуме" собрался весь столичный бомонд: игроки; адъютанты мадам Лупеску; дивы полусвета; маленькие и лысые, как младенцы, промышленники с укутанными в мех супругами; фотографы из местных газет и "Иллюстрированной России". Поодаль стояли неуместные здесь коротко стриженые молодые люди в черных куртках и крестьянских молдаванских рубахах. Они сразу вручили Остапу пачку лей в неприятных бурых пятнах "от капитана Кодряну на святое дело защиты от коммунизма" и самыми страшными клятвами заверили, что любого советского провокатора сотрут в порошок.

— Охотно верю. Но за меня не переживайте, соратники. Верный парабеллум со мной, — отбоярился от них Бендер.

— А вы часом не еврей будете, профессор? — нехорошо посмотрев на нос великого комбинатора, сказал самый крупный патриотический юноша с нижней челюстью, похожей на гроб.

— Мой папа был турецко-подданный. Неужели в Румынии не знают имя Берта-Мария Бендер-бея, лучшего ума Константинополя, за чью голову Мустафа-Кемаль-паша назначил два миллиона серебряных динаров и чашу шербета?

Наконец занавес раздвинулся, и взору изумленной бухарестской публики предстали все культурные ценности, которые успел спасти на себе и протащить через румынскую границу турецко-подданный профессор. В свете софитов резали глаза бриллианты, золотые портсигары и архиерейские кресты, переливался сказочный мех двойной бендеровской шубы, пылал, как сердце опереточного тунеядца, орден Золотого руна.

— Дамы и господа! Мы, союз Меча и Орала, счастливы видеть в вашем лице протянутую стенающему народу руку помощи великой Румынии! Кутузов и Румянцев освободили вас от турок — теперь их потомки ждут, что Миронеску⁽¹⁾ избавит их от членских взносов и шестидневки! Я — старый профессор, чудом вырвавшийся из московской Чека...

— Простите, профессор! Что вы думаете о бессарабском вопросе? — перебил Бендера какой-то писака.

— Этот вопрос я решу на обратном пути в рабочем порядке, — ответил Остап и продолжил вступительную речь.

Бендер был в ударе. Он приписывал свои богатства императорской фамилии, Троице-Сергиевой лавре, князьям Васильчиковым или хотя бы бывшему владельцу кондитерской фабрики "Красный Октябрь" господину Эйнему. Архиерейский крест стал вдруг последней реликвией гусара-схимника Алексея Буланова, чья история дошла и до румынской светской хроники, а шуба — подарком, брошенным к ногам польской красавицы Инги Зайонц фабрикантом Опостыловым, не желавшим уступать гордую польку Коле Остен-Бакену.

— Эти несметные сокровища мне вверил центральный комитет союза Меча и Орала на помощь беспризорным детям, доведенным до отчаяния гонениями ГПУ! Вы даже не представляете, какая судьба ожидала их, дамы и господа! Вы только вдумайтесь!...

Великий комбинатор не щадил в своей речи ни женщин, ни стариков, ни детей. Гусара-схимника в риторическом пылу он дважды расстрелял без суда и следствия за отказ чистить клозеты. Княгиню Белорусско-Балтийскую — изрубил на куски комбайном и скормил совхозным свиньям. Неистощимая фантазия Остапа неслась вскачь, и щелкоперы уже не успевали записывать, как в новолуние члены ВЦИК под бубен остяко-вогульского шамана шестого разряда товарища Папсуйкина мазали губы гипсового Маркса кровью великого князя — кавалера ордена Золотого Руна, что предлагался к продаже по начальной цене в жалкие сто тысяч лей.

— Судьба великой России в ваших руках, дамы и господа. Объявляется лот первый!

Орден ушел к камердинеру мадам Лупеску за полмиллиона. За столько же она сторговала архиерейский крест гусара-схимника, который тщетно пытались перекупить бойцы капитана Кодряну. Константин Семака не успевал стучать молоточком.

Но главной сенсацией аукциона неожиданно стал дрянной эмалевый медальон, на котором неизвестный художник начала двадцатого века изобразил похмельной рукой голубя и дышло.

— Это таинственные масонские знаки, по преданию, полученные князем Андреем Болконским от уездной подпольной ячейки братцев-трезвенников к юбилею Льва Толстого! Мне их уступил даром друг моего детства Коля Остен-Бакен, лишь бы избежать неприятностей с органами, — с видом заговорщика подмигивал покупателям Бендер.

В итоге из толпы выделился некто в сером и приобрел юбилейный презент ордена трезвенников за миллион с небольшим, на прощанье показав Остапу сложную комбинацию из пальцев. Семака и Бендер сплавили все трофеи последнего в течение трех часов.

— Святой Гервасий, три миллиона! — восхитился Семака и отсчитал сыну турецко-подданного пачки облачно-серых румынских лей, на которых статные волоокие бабы кормили младенцев и маялись с веретеном. — Ваша половина, мосье Бендер, как условились.

— То есть пятнадцать тысяч долларов, — разочарованно оценил выручку Остап. — Я за чаевые не работаю, дорогой Семака!

— Вы плохо представляете себе реальные цены в Европе, Бендер, — покачал головой его румынский коллега. — Этого хватит, чтобы добраться отсюда и до Рио-де-Жанейро исключительно первым классом. А если даже и не хватит... — Будущий антиквар выхватил маленький черный револьвер, похожий на жирную кусачую муху. — Свою половину я уже прибрал.

— И что вы с ней будете делать? Я тоже навёл о вас кое-какие справки, господин Семака... При вашей общественной нагрузке трофеев вам хватит на неделю за рулеткой в Синае. И как вы дальше думаете?

— Знаете, я сегодня понял главное: антикварное дело — это по мне. Сама атмосфера, знаете ли, завораживает. Я вместо рулетки открою лучше свой салон на приличной улице. С клиентурой у меня проблем точно не ожидается.

— Проблемы я вам обеспечу по другой линии, уважаемый капитан Семака, — раздался язвительный голос.

На пороге люкса отеля "Палас" стоял господин в штатском, источающий неприятные уголовно-процессуальные флюиды. За ним двери закрывали плечи двух жандармов, серых и неподкупных, как несгораемые шкафы.

— Пардон, господа, но мы всецело на вашей стороне, — попытался убедить их Остап. Но предводитель жандармов особо не слушал.

— Майор Константинеску, полиция безопасности. В отличие от вашего партнера, настоящий, — неприятный представился и перешел к делу. — В том, что коммунизма в вас нет ни на сантиметр, мы и не сомневаемся. Равно как в том, что весь ваш союз меча и... как его?

— Орала, — подсказал Бендер.

— И орала — это лучшая липа в истории человечества со времен древа познания добра и зла. Со своей стороны я предлагаю вам возместить материальный ущерб и не давать делу хода. Как представителю государственной безопасности, мне причитается сорок процентов от сборов вашего домашнего спектакля.

— Это грабёж! — дуэтом воскликнули Остап и Семака.

— Тридцать три процента, и это последняя цена. Из уважения к трагедии поверженной России, — не уступал Константинеску. — В противном случае господин директор сигуранцы получит от меня полный рапорт по делу без изъятий. А вы — по пять лет исправительных работ в Марамуреш.

— Майор, зачем вам столько денег? — задал ему Остап свой любимый вопрос.

— Господин директор уже распорядился назначить меня куратором союза Меча и Орала и выделил на финансовую помощь организации два миллиона лей. Из них определенную сумму я уже потратил. Подумайте о мучениях Коли Остен-Бакена, господа, — майор даже прослезился.

— В такие минуты, господин майор, мне хочется быть женщиной. Вы бы не взяли с меня ни копейки, — обезоруженно улыбнулся Остап. В обмен на полмиллиона Константинеску вручил ему билет в международный вагон.

— Ночной экспресс, Белград-Вена-Мюнхен-Страсбург-Париж. Там вы легко сможете заказать место на пароходе из Гавра.

— А мне взамен ничего и не положено? — обиделся Семака.

— Полагаю, на антикварный салон вам хватит, — и майор Константинеску прекратил дозволенные речи.

Той же ночью убаюкивающе мягкий вагон понес Остапа Бендера на запад. Чувствуя, что с каждым стуком колес он приближается к райской землице мулатов в белых штанах, сын турецко-подданного пересчитывал все, что у него осталось после сигуранцы, и вздыхал:

— Ну, Семака! Ну, Румыния! Гогенцоллерны⁽²⁾ несчастные! Угнетатели единоличников-миллионеров! Нет, это не Рио-де-Жанейро! Видел бы меня Корейко — умер бы со смеху!

А через неделю Константин Семака уже вешал вывески на окнах торгового помещения на улице Викторией, снятого им под антикварный салон имени себя. Практически вся дверь была залеплена аншлагом:

СКОРО ОТКРЫТИЕ!

— Интересно, где сейчас этот Остап Бендер? — задумался Роман. — Видно, крупной марки был жулик...

— Скорее всего, чистит плантаторов у себя в Бразилии. Аферистов такой пробы Румыния не интересует, — махнул рукой Миклован. — А жаль. Это была бы славная охота!

1) Премьер-министр Румынии во времена "Золотого телёнка"

Вернуться к тексту

2) Боковая ветвь дома Гогенцоллернов правила Румынией в 1866-1947 годах.

Вернуться к тексту