Немилый дом (гет)

По улицам вечернего Плезантвью Лилит блуждает, подслеповато щурясь — настолько быстро она выскочила наружу из светлого дома, что глаза не успели как следует привыкнуть. А этим вечером быть дома ей хочется ещё меньше, чем обычно — не хватало только слушать, как стены ходуном ходят от родительских выяснений отношений и визгов сестры.

Решив прогулять последний урок и вернувшись раньше, Лилит оказалась первой, кто обо всём узнал — не то чтобы она и раньше не замечала сальные взгляды, которыми Дэниел провожал их горничную. Матери говорить она не собиралась, но та приехала буквально двадцатью минутами позднее и сама всё увидела.

Кайлин не казалась женщиной, которую будут волновать пересуды, а вот для Мэри-Сью Плезант мир в тот момент рассыпался прахом.

Спрятав руки в карманы наскоро схваченной с вешалки джинсовки, Лилит ускоряет шаг — болтаться по городу в столь поздний час идея сомнительная, но лучше, чем вернуться в этот гадюшник.

Хотелось злорадствовать над непутёвой матерью — мол, посмотри, чего ты своим отношением добилась, не знаешь даже, что в собственном доме творится.

Получается чувствовать только жалость — слабую, но очевидную.

Ни малейшей жалости, однако, она не испытывает к Дэниелу, несмотря на его извечную меланхолию — ладно мужем он оказался паршивым, жена опостылела, но отец ведь из него тоже получился скверный — и как он ещё не брезговал хотя бы Анжелу на горшок сажать?

Лилит понятия не имеет, какой Дэниел человек: она лишь знает, что футбол он смотрит исключительно по привычке и со скуки, и что над ним любит когда по-доброму, когда не очень посмеиваться его сестра, если судить по обрывкам их редких телефонных разговоров.

Ах, точно, мать раньше (когда они ещё разговаривали) упоминала его нелепые шутки. Возможно, именно Дэниел ей имя и дал — в качестве одной из таких, ведь родившуюся первой Анжелу и назвали раньше.

Ранее не обращавшая внимание на окружение Лилит понимает, что оказалась около дома Дримеров, в спешке заворачивает на перекрёстке и быстро уходит дальше по Главной.

Не хватало только сорваться и вывалить все свои проблемы на Дирка.

Мысль о парне заставляет осознать — дальше его выручать она вряд ли сможет. Дэниела мать наверняка вышвырнет вон, её саму буквально несколько часов назад вышвырнули с работы, а бабушка с дедушкой каждую копейку считают. Лишних денег больше не будет, не сказать бы хуже. Можно попробовать наняться на подработку, но наверняка откажут — завалят на собеседовании или просто посмотрят на табель успеваемости, множественные проколы в ушах и тёмные круги под глазами.

Лилит шмыгает носом: воздух становится всё холоднее, а мысли — всё более мерзкими.

С другой стороны дороги возникает чей-то силуэт, поэтому девушка прибавляет шагу: город у них крохотный, но если воры возникают как из ниоткуда, почему бы не найтись маньякам или просто извращенцам?

Добравшись до круглосуточного магазина на Главной, Лилит не заходит внутрь — играть на автоматах не хочется, еды купить не на что. Остаётся только брать с уличного стенда журналы — стоящий за кассой парень из параллели, к счастью, не собирается делать ей замечаний.

Нарастающе тревожные мысли мгновенно вытесняют из памяти слова и картинки, и девушка, оставив в покое стенд, садится на скамейку и откидывается на спинку, немигающе таращась в небо с редкими первыми звёздами, пока в уголках глаз потихоньку скапливается непрошеная влага.

Заставляет её снова сесть прямо только звук приближающихся шагов — сердце Лилит едва не пропускает удар, когда свет тусклых фонарей выхватывает из темноты очертания лица Дирка.

* * *

Вдвоём они приходят в Тенистый парк — Дирк распереживался, что Лилит не отвечает на его звонки, а потом увидел её в окне, решил найти и поговорить.

Глядя с высоты моста на гладь пруда, Лилит то и дело испытывает тягу прыгнуть. Наваждение сходит быстро: утопиться не выйдет, зато выйдет что-нибудь сломать или заболеть, и жизнь станет ещё более невыносимой.

Давить приходится и вопрос о сигаретах: Дирк не курит, нет смысла надеяться.

Лилит и сама курит чисто ради поддержания имиджа, но, кажется, сегодня наступил тот день, когда ей это искренне необходимо.

— Домой пойдёшь?

Девушка поворачивается на голос Дирка: даже в глубоких сумерках она видит написанное на его лице беспокойство.

— А куда я денусь? Не на улице же спать. До Даунтауна ехать не на что. Дед с бабкой тоже домой отправят. Барбо вряд ли вообще вспомнят, кто я. Один хрен придётся.

Дирк тоже опускает глаза на воду, задумчиво постукивая пальцами по ограде моста.

— Я бы к себе позвал, да у папы… гости.

— Кто? — любопытствует Лилит, чтобы отвлечься от неприятной темы.

— Кассандра Гот.

Не ожидавшая такого ответа Лилит вытягивается, поднимает брови.

О скандале на сорвавшейся свадьбе в поместье Гот слышали даже те, у кого побывать там не было и возможности: неудивительно, что окна в доме Лотарио тёмные.

— Плакаться пришла?

— Типа того. Они же с папой вроде… друзья.

Лилит хмыкает — такими взглядами, какими Даррен пожирал Кассандру, друзей не провожают, но взаимными эти взгляды не были. По крайней мере раньше.

— И что же, жизнь твоя скоро наладится?

Дирк пожимает плечами; довольным он тоже не выглядит.

— Не знаю.

Помолчав, добавляет куда откровеннее:

— Да и не очень приятно, когда твоего отца подбирают как… объедок какой-то. Удобный запасной вариант.

— Зато тебе самому питаться чужими объедками нормально, так, что ли? — выпаливает, не успев подумать, Лилит; раскаяние тут же сжимает внутренности. — Прости.

С деньгами у Дримеров в последнее время настолько туго, что питается Дирк действительно практически одними остатками той еды, которую Лилит успевает перед школой утащить из холодильника или прямо со стола; если везёт, и Дэниел уходит болтаться по городу, мать спит после очередной тяжёлой смены, а Анжела убегает гулять с Дастином, она даже может привести его домой и накормить заодно и ужином.

Дирк пошёл бы работать, но тогда к поступлению будет готовиться некогда, а за домом смотреть — некому.

Прежде, чем Лилит успевает стыдливо отойти, Дирк накрывает её ладонь своей, уже такой же прохладной.

— Нормально всё. Да и твоих объедков мне теперь тоже, судя по всему, не видать.

Лилит вспоминает свой недавний страх предстоящей бедности, но теперь, когда меньше чем в шаге от неё стоит Дирк, жизнь которого пропитана бедностью даже в хорошем доме, и который никогда на неё не жалуется, жар стыда разгорается в ней ещё сильнее.

— Ничего, ничего, — бормочет она, потупившись, не решаясь ему в глаза смотреть, но не убирая руку, — перебьёмся. Работу найду, хотя бы судомойкой взять могут. Счета вряд ли покроет, но на какую-то еду хватит. Да и мать сидеть без дела не будет, придумает что-нибудь.

— А учиться тогда как? Ты что, в колледж не собираешься?

Искренний вопрос Дирка заставляет её покраснеть не только от стыда.

Он слишком сильно в неё верит.

— Ты издеваешься, какой мне колледж? Меня отсюда-то турнуть в любой момент могут.

— Потому что ты не стараешься, а вовсе не потому что ты глупая, — возражает Дирк, аккуратно сжав её ладонь и придвинувшись чуть ближе.

— Может быть. Но я всё равно не привыкла учиться. Даже если поступлю, наверняка отчислят.

— Зато из дома хоть ненадолго выберешься. Куда нам ещё отсюда деться?

Лилит не решалась бы и дальше, но слово «нам» заставляет её встретиться с парнем взглядом.

— Нам?..

Дирк поводит плечами и ненадолго отворачивается, смутившись.

— Я думал, что в общаге в одной поселимся. А там, если бы со стипендий накапало, и дом бы сняли.

Спустя секунды тишины Лилит прижимает ладонь к задрожавшим губам, торопливо сходит с моста, убегает на самую окраину парка и, опустившись на колени, приваливается плечом к шершавой, царапающей куртку коре ели. Нагнав её, Дирк садится рядом и кладёт ей на спину ладонь, и тогда она не выдерживает — развернувшись, прячет лицо в его груди, обнимает так крепко, что тянет руки, а он даёт на себя опереться, поглаживает по шее, пока девушку душат отчаянно-злые рыдания. Пару раз сам с усилием, будто сквозь ком в горле, сглатывает, но Лилит не может даже поднять головы.

Редкие горожане окончательно расходятся, и низко нависшие еловые лапы прячут теперь лишь молча вцепившихся друг в друга Лилит и Дирка.

* * *

— Всё равно неплохо выходит. Он-то её любит. Или тебе настолько… принципиально?

Даже успокоившись, Лилит и Дирк продолжают сидеть в обнимку, облокотившись на ствол ели, сокрытые её ветвями и темнотой вечера от тех, кто мог сюда забрести даже в столь поздний час.

Разговор снова зашёл о Даррене, Кассандре, их возможном будущем, и Лилит старается быть осторожной — миссис Дарлин Дример, мать Дирка, она ещё помнит: несколько раз в детстве Дирк, когда отец семейства был на работе, звал подругу поиграть у него дома, где она и сталкивалась лицом к лицу с этой ласковой, обходительной и внимательной женщиной, на суетливую Мэри-Сью мало чем похожую.

Будь у Лилит такая мама, ей и самой не захотелось бы её ни на кого менять.

Дирк вздыхает, подбирая слова.

— Да не то что принципиально, просто… Не знаю я, насколько ей самой это нужно.

— Очень нужно, — как можно увереннее заявляет Лилит. — Особенно после этого мудака Лотарио. Старик ему теперь жизни не даст.

— Это да, но устроит ли его папа как… замена?

Дирк с Дарреном был не очень близок, особенно после смерти Дарлин, когда горе вынудило их обоих уйти в себя, а повода восстановить доверие так и не нашлось.

Лилит понимает, что пропасть между ней и Дэниелом гораздо шире: его она даже отцом не может назвать, тогда как Дирк продолжает считать ставшего почти чужим человека папой.

— Смотря кто ему нужен. Лотарио, вон, далеко не последние штаны донашивал, подать себя умел, может, так к ним и притёрся. Твой… — непривычное слово на миг сдавливает горло, с трудом выходя, — папа на вид тоже мужик солидный, опрятный. Мечтательный правда, слишком.

Мечтательный — сказано очень мягко, и Лилит с удовольствием разобрала бы в малейших подробностях всё, что не устраивает её в оторванном от реальности Даррене кому угодно, кроме Дирка, который и без её гневных тирад всё прекрасно понимает, но никакого другого отца, к сожалению, в запасе не имеет.

— Но если уж он знал, какой Лотарио блядун, и всё равно дал добро, уж твой его тем более в плане репутации устроит. Хотя бы не надо бояться, что налево пойдёт. Или думаешь, дед теперь всем допросы с пристрастием устраивать будет?

— Он может, — невесело усмехается Дирк. — Если вообще теперь добро на новый брак даст.

Лилит морщится.

— Я тебя умоляю, ей сколько лет? Она что, по-твоему, шагу без папкиного разрешения сделать не может? Взрослая женщина, сама разберётся, что ей надо.

— Кто знает, как у богатых в семьях это делается, — снова пожимает плечами Дирк, глядя куда-то вдаль.

И кто знает, все ли взрослые такие самостоятельные, какими должны быть.

Кайлин верёвку на шее Дэниела не завязывала, не тянула за собой; Дэниел мог просто взять и сказать честно, что брак его тяготит — разводы сейчас вполне законны; наконец, Мэри-Сью могла бы спрашивать мужа хоть о чём-то.

Оба выбрали молчаливое недовольство, оба надеялись, что стерпится-свыкнется, и теперь их привычный мирок трещит по швам.

В тщетной попытке его утешить Лилит доверительно кладёт голову парню на плечо.

— На дурочку она не похожа, так что если с горя дров не наломает, нормально всё будет. А там, глядишь, любящий папочка без наследства тоже не оставит.

Дирк фыркает, но Лилит слышит и вполне искренний смешок.

— Да Мортимер пока умирать не торопится. Надеюсь.

Лилит могла бы обвинить его в излишнем прекраснодушии, но у неё самой нет причин старого Мортимера как-то презирать — любить, собственно, тоже, но точно уж не желать ему смерти только чтобы у её парня деньги наконец появились.

* * *

Лилит стоит в дверях, не в силах приблизиться хоть к кому-то из них, и ей хочется не браниться, ей хочется материться, не думая о последствиях.

Она давно перестала тешить себя надеждой, что матери не всё равно, но оставить её в этом доме с Дэниелом — всё равно что выжечь её портрет из семейного древа.

Дэниел ведь частью семьи больше не будет, а если Лилит должна остаться с ним, значит, её тоже считают чужой.

Наконец пересилив себя, Лилит стискивает зубы и, не глядя на уставившегося в приглушённый телевизор отца, проходит широкими шагами прямо мимо застывшей около лестницы матери — бледной и осунувшейся, с плотно сжатыми губами и мутным, безразличным взглядом под устало опущенными бровями. Она даже пучок после работы так и не распустила — у Лилит от одного взгляда на причёску Мэри-Сью всегда начинали побаливать лоб и виски.

Прямо возле лестницы она натыкается на сестру, и в руках у неё — одна из пустых коробок с чердака.

Собирает вещи.

Слова, которыми мать её встретила, звенят, отражаясь от стенок черепа.

«Останешься с отцом. Мы с Анжелой поживём у родителей. Когда поступите, тогда со всем разберёмся».

Анжела вскидывает голову — уже умылась, но глаза до сих пор красные, а веки подёргиваются.

— Где тебя опять носит?!

Хрипит, явно вымоталась. Лилит это никак не волнует.

— А тебе какая нахуй разница? — привычно огрызается она: всё сочувствие к сестре, что успело в ней проснуться за время прогулки, растворилось, стоило ей переступить порог дома.

Анжела тоже боялась неопределённого будущего; её мир тоже разрушился.

Но только её считают достойной лучшего обращения; её почему-то не бросают в одном доме с отцом, который даже макароны сам себе сварить не может. Спасибо и на том, что он зарабатывал и зарабатывает больше матери — хотя бы бедности можно больше не бояться!

В одном доме с матерью, бабушкой и дедушкой ей наверняка будет тесно и душно, вот только Эрб и Корал достойную внучку наверняка постараются окружить если не любовью, то хотя бы заботой. Лишь бы не расстроились слишком сильно, узнав, что мутит она с Дастином Броком, которому только сторчаться для полноты образа не хватает, ибо вряд ли они захотят вникать в то, что он парень совсем не плохой.

О Лилит никто не вспомнит — Лилит оставили изгнанному из семьи отцу.

Чтобы совсем её добить, мать и сестра разве что должны сменить фамилию на Олди.

Анжела возмущённо открывает было рот, и не сорваться на крик стоит Лилит неимоверных усилий.

— Отвали, умоляю, блять, отвали. И так отсюда сваливаешь, так не стой хоть над душой. Бабке только слишком на меня не жалуйся, а то врать придётся неприлично много. Хорошим девочкам не положено.

Не дожидаясь ответа, Лилит разворачивается к Анжеле спиной и, покрыв расстояние до своей комнаты, демонстративно громко захлопывает дверь. Пока состояние позволяет, запирает и прислоняется к ней затылком, надеясь, что отпустит.

Привычные тона комнаты окружают уютом, дарят уверенность: это ведь единственный во всём доме её уголок, где она может спрятаться и быть собой. Колени всё равно предательски слабеют, поэтому Лилит падает на застеленную кровать, поддаваясь всем порывам глухо рычит в подушку и бьёт кулаками по скрипучему старому матрасу.

Когда сил на вымещение обиды не остаётся, она утирает одеялом слёзы, заводит будильник и, наскоро переодевшись, ложится спать: суетиться наверняка будут ещё долго, мать хочет уехать завтра же, а значит, придётся всеми приготовлениями заниматься рано утром.

* * *

Поднявшись в половине пятого утра, Лилит берётся за дело: тщательно заправляет кровать, выбирается в ванную, чтобы забрать свои зубные щётки, опустошает скудные заначки, вытаскивает самую нужную одежду и бельё из шкафа, старательно утрамбовывая их в рюкзаке, напоследок заглядывает в холодильник и прихватывает оладий и яблоко для себя и Дирка — Анжела давно уже заметила пропадающую еду, так что вряд ли поднимет шум.

Закончив с приготовлениями, Лилит запирает дверь и, одевшись и накрасившись, прислушивается: недавно проснувшаяся Анжела, судя по звукам, перетаскивает коробки на первый этаж, где уже вовсю расхаживает мать, с кем-то разговаривающая по телефону — заказывает такси и разбирается с вопросами о багаже?

Зато об отсутствии Лилит никаких вопросов не возникает, поэтому никто не удивляется, когда она выходит из комнаты только в восемь часов и идёт прямо на автобус.

На секунду ей кажется, что Анжелу так и снедает разузнать, чего же она напихала в свой рюкзак. Ускорив шаг, девушка запрыгивает в автобус и занимает самое дальнее место — Анжела терпеть не может тряску и вряд ли сядет рядом.

* * *

— Ты уверена? — спрашивает Дирк без намерения её разозлить, поэтому Лилит сдерживает рвущийся наружу раздражённый вздох.

У неё тоже вызвала бы недоумение просьба о приюте от человека, живущего в двухэтажном доме с бассейном, но только при отсутствии контекста ситуации.

— Да. Но только если можно. И если ты не против.

Почему-то вероятность отказа от Даррена пугает её куда меньше того, что она может надоесть Дирку.

В ободряющей улыбке Дирка Лилит видит и неподдельную радость: неужели ему нравится эта идея?

— Конечно можно. Всё равно мы теперь мало времени будем проводить дома.

Лилит уже рассказала ему об окончательном намерении устраиваться на работу. Но кого ещё он имеет в виду?

Не успевает она спросить, как Дирк сразу же предоставляет ответ.

— Я тоже работать пойду.

Хорошего в этом мало, ведь видеться они теперь будут куда реже.

Ещё меньше хорошего в том, что Даррен сегодня же может указать ей на дверь без лишних разбирательств; в том, что Дэниел из какого-никакого чувства ответственности может силком вернуть её домой, и никто не сможет (и никто, кроме Дирка, не захочет) ему помешать; наконец, пекущаяся о репутации и мнении соседей мать, и без того вляпавшаяся в чёрную полосу, может потерять терпение и претворить в жизнь угрозы сплавить её в какое-нибудь учреждение для трудных подростков, либо просто затащить в своё новое гнездо и вместе с бабкой (и Анжелой в сторонке) задушить окончательно бесконечными упрёками и морализаторством.

Сердце Лилит всё равно наполняется надеждой.