Проводник (гет)

Он знал, что Рэд очень стойкая.

Стойкая, умная, красивая — солнечный луч во плоти… Он любил ее за все это. За ангельский голос, за пронзительный взгляд, за огонь волос.

Но, что его девочка еще и настолько сильна духом, он не догадывался — хотя следовало.

Ему казалось, что он хорошо ее знает — его Рэд. Знал, что вызывает у нее улыбку, а что огорчает. Знал, какой чай она любит по вечерам. Знал, что заказать на ужин после очередного концерта, чтобы она взбодрилась. Знал, что кроется за каждой строчкой ее песни.

А что кроется за прямым взглядом распахнутых глаз — не знал.

И, когда Рэд отказалась убегать из города, спасая себя и то, что осталось от него, она удивила его до невозможности.

Он сам скорее всего сделал бы так же — куда проще встретить беду лицом, имея возможность ударить на удар. Но, что и она предпочтет драться до последнего — не ожидал.

Тот факт, что в первую очередь она пошла на это ради него, поразил до глубины души, потряс до основания того, что осталось в Транзисторе.

Хотя, придя в себя, он снова подумал — следовало ожидать.

Та, что имеет храбрость стоять лицом к лицу с целым залом ожидающих чуда, не дрогнет ни перед чем.

Глядя на нее такую, — сильную, ловкую, в порванном для удобства платье, с растрепанной прической, — он чувствовал, как влюбляется еще сильнее.

До этого казалось, что дальше некуда — итак в свое время влюбился как мальчишка, только услышав голос и краем глаза зацепив милое лицо.

Но чувства все усилялись и углублялись, вызывая почти боль одной только мыслью, что она там сейчас бьется за него, а он не может ее даже обнять.

Ради нее — ради только ее голоса — хотелось порвать весь мир. Разрушить целиком и создать заново, собрав из того, что заставляло ее улыбаться.

Но желание ничего не меняло, и Рэд, непривычно молча, сосредоточенно уничтожала Процесс, а он непривычно много говорил, пытаясь помочь хоть как-то.

Это все, что он мог — быть проводником. Говорить… Говорить и бесконечно молиться всем небесам любого, черт побери, цвета, чтобы она осталась в порядке, цела, здорова, чтобы она могла улыбаться и петь.

Молиться и благодарить одновременно, что хотя бы так — в таком виде, — он может быть с ней рядом.

Видеть, как она устало вытирает капли пота со лба после очередного боя. Слышать ее сбитое дыхание после долгого бега. Чувствовать через ладони на рукояти ритм ее сердца — удивительно спокойный, ровный, уверенный.

Он не сбился ни на секунду — этот ритм.

Ни когда ее раз за разом ранили, ни когда она узнала, что в ее руках.

Ни когда тихонько напевала, понемногу, по капле восстанавливая город, ни когда уверенно подняла движением ладони меч над собой…

— Рэд?.. Эй. Что ты делаешь? Не делай этого. Не смей. Рэд, прошу, не надо!..

Он не подозревал даже насколько его девочка сильна. Насколько решительна ее воля и ее желания.

Он сам никогда Клаудбанк не любил, жил им и в нем только ради одного — его солнечного луча с ангельским голосом и пронзительным взглядом.

Так что на город ему было совершенно наплевать, и Клаудбанк остался забыт, возможно навсегда. Рэд сделала, что хотела и что смогла, оставив кисть самому городу — пускай рисует себя сам.

И стояла напротив, улыбаясь и глядя так знакомо — прямо, искренне.

Такая родная и любимая, сияющая огнем в теплых солнечных лучах.

Он не знал, от чего именно навернулись слезы на глазах — от слепящего солнца или же от чего-то еще.

Сморгнув пелену перед глазами, он шагнул вперед, касаясь ладонью ее лица. Только ощутив ее кожу под пальцами, понял, что задерживал дыхание на эту секунду — до дрожи боясь, что это всего лишь предсмертная жестокая галлюцинация.

Рэд рассмеялась, придвинулась еще ближе, обхватывая теплыми, живыми ладонями его руку в ответ.

Клаудбанк мог умирать до конца или же пытаться жить дальше, им было совершенно не важно.

Главное, то, как они безбожно были счастливы, обнимая друг друга.