Пять ступеней боли (джен)

Клинтон Фрэнсис Бартон, он же Соколиный Глаз или Хоукай, всегда был готов к боли.

Жизнь у него была такая, что боль казалась если не верной спутницей, то как минимум старой знакомой.

Он не жаловался, нет-нет, в конце концов он сам выбрал такую жизнь.

Но кто же знал, что однажды он столкнется с такой болью, какую не унять никакими анальгетиками…

Когда у него фактически на глазах исчезла вся семья, Клинт наверное впервые в жизни искренне растерялся.

Вместе с непониманием пришла паника.

И Наташа дозвонилась до него ровно в тот момент, когда Бартон был на грани с истерикой. Натуральной такой истерикой.

После ее звонка легче не стало, ничуть. Наоборот, окончательно опустились руки. Вместо холодного разума — комок спутанных нервов. От бессилия хотелось орать, крушить мебель, бить посуду.

Все это и сделал Хоукай в первые два часа. А потом методично напивался, сидя прямо посреди разгромленного дома, давясь сквозь алкоголь слезами, которые жгли горло сильнее спирта.

Вдова навестила его спустя три дня.

Точнее, так она сказала — что три дня прошло.

Сам Клинт не знал, сколько минуло времени — для него все слилось в мутную пелену. Он пил, плакал, снова пил, заедая все это какими-то первыми попавшимися таблетками в надежде, что так ударит по голове сильнее. Но блаженное отупение все не приходило, натренированный разум упорно отказывался вырубаться, и сердце все также болело.

— Что ты с собой сделал? — со вздохом спросила Наташа, оперевшись плечом о развороченный косяк двери. — С каких пор ты такой?

— С тех самых… — прохрипел Клинт, закрывая глаза и откидывая голову. Он сидел прямо на полу в гостиной, оперевшись спиной о диван.

Вдова поморщилась от ароматов, царивших в просторном зале, осторожно переступила развалы бутылок.

— Ты же знаешь, что мы из тех, кто не сможет заглушить никакую боль алкоголем… — Романофф снова вздохнула, присела рядом с другом, коснулась его волос.

— Я и наркотики попробовал, — горько хмыкнул Бартон, не открывая глаз.

Наташа на секунду замерла, потом решительно притянула к себе безвольного друга, обхватив его за плечи.

— Мы найдем шанс все исправить, — прошептала она. — Мы что-нибудь придумаем.

Клинт уткнулся в шею женщины, и она почувствовала как по коже потекли горячие капли.

Бартон знал, что шанса нет.

Так и жил в итоге в состоянии помутнения около года. Пытался пить, пытался курить, пытался принимать таблетки. От всего воротило, облегчения не наступало ни на миг.

Глядя на мир, разрушенный, тоскующий, потерянный, Клинт признавал, что примерно так же сейчас выглядит его душа — одни руины. И только тошнота волнами подступает к горлу.

Однако сидеть на месте, тихо умирая, было невыносимо.

Спустя год Соколиный Глаз решил — если он не может сделать ничего для тех, кого потерял, то сделает хоть что-то для остатков мира.

И пошел убивать.

Убивать он умел всегда, в любом состоянии, но неожиданно оказалось, что от звона стали и капель крови на клинке боль тупеет.

Не утихает, не оставляет израненное сердце, но хоть немного заглушается.

Бартон знал, что его искала Наташа, искали Мстители. Он не прятался от них, но и встречаться ни с кем не собирался. Не хотелось, чтобы товарищи, помнящие его язвительным и веселым, увидели, что сейчас им движет исключительно жажда смерти.

Не столь чужой, сколько своей.

Они все пытались что-то делать. Как-то жить. Двигаться.

А он не мог. Залип в своей боли, как муха в янтаре — и никуда не дернуться.

Поэтому четыре долгих года Клинтон методично, равнодушно уничтожал тех, кто был откровенно недостоин пережить щелчок Таноса.

А потом к нему снова пришла старая подруга.

С легкостью выследив, Наташа появилась за спиной так неожиданно, что у Бартона дернулся узкий клинок катаны в руках. Но выдержка взяла свое — и Вдова этого даже не заметила, либо решила не комментировать.

С ее приходом Клинтон Фрэнсис Бартон узнал, что даже у такой сильной боли есть несколько ступеней.

Это была вторая.

Соколиный Глаз знал, слышал не раз, что надежда иногда причиняет боль куда сильнее, чем ее полное отсутствие.

Слышал, смеялся — надо же, какой романтизм!

Оказалось — не романтизм. Суровая реальность, до дрожащих рук, до остановки сердца, до черноты перед глазами.

Было больно так, что Бартону казалось — ещё чуть-чуть, и умрет, прямо стоя, глупой статуей самому себе.

Но нет, не умер. Выдержал, выстоял, выдышал. Встал и пошел следом за Наташей, ведомый только ее решительной рукой. И колючим словом «надежда».

Третью ступень боли Клинтон Фрэнсис Бартон познал не сильно позже.

— Отпусти меня, я все решила, — уверенно, чуть ли не с улыбкой говорит Вдова.

«Нет!» внутри Клинтона все кричит, захлебываясь. «Нет, я не могу потерять ещё и тебя!»

«Так надо.» Наташа молчит, просто смотрит, аккуратно выкручивая руку из стальной хватки Соколиного Глаза. «Тебе есть ради кого жить. А мне есть ради кого умереть. Так надо.»

Ее тонкая, сильная кисть делает последнее движение, пальцы Бартона, казалось стиснутые капканом, предают, тяжесть двух тел дает о себе знать.

Когда Клинт приходит в себя в теплой воде под алым небом, в его руке сияет Камень Души.

«Будь ты проклят!» Клинт молчит, закрывает глаза мокрой ладонью. «Будь ты проклят!»

Четвертая ступень боли Клинтона Фрэнсиса Бартона была наполнена болью и счастьем одновременно.

Ужасное, горько-сладкое сочетание, оно било под дых, выдавливая весь воздух, останавливая мир вокруг.

В голове только звон мелодии, что стоит на вызовах от Лауры, и стальное «Так надо».

Пятая ступень боли Клинтона Фрэнсиса Бартона тягучая, монотонная и равномерная. Он эгоистично и безобразно счастлив, обнимая жену и детей, с которыми успел попрощаться сто тысяч раз, но каждое мгновение на подкорке крутится «это не честно».

Он не готов терять это счастье.

Он не хочет помнить цену этого счастья.

— Она все знает, — говорит Ванда, вздыхая и поднимая голову к небу. — И он тоже…

Несколько жизней в обмен на триллионы — кажется простая и логичная математика, но Бартону не нравится так думать.

Боль от потери человека, что был рядом полжизни, уже почти привычная, ровная.

Но Соколиному Глазу хочется кричать о ней, чтобы о жертве Наташи знал весь мир. Чтобы помнил весь мир.

Чтобы он сам помнил.

«Я не забуду. Я найду шанс все исправить.» сам себе шепчет Клинт, обнимая жену и детей. «Я что-нибудь придумаю.»

Клинтон Фрэнсис Бартон знает, что шанса нет.