Цветы умэ (гет)

Нерастаявший снег

лежит на соцветьях душистых -

кто решится теперь

отломить цветущую ветку

и единство это нарушить.

Ки-но Цураюки

Ветер, по-зимнему холодный, вместе с тяжёлыми запахами постоялого двора принёс этим утром новый пряный, терпкий аромат... И долгожданные вести.

Синоби выследили того, кто охотился за печатью Мэй.

Он же знал теперь имя и глаза того, кто лишил жизни его господина.

Его путь — устремлённый и прямой, подобный уверенному полёту пущенной твёрдой рукой стрелы. Путь ронина, ищущего мести и успокоения...

И её — петляющий, лисий, минующий капканы и западни, лёгкий и ловкий, путь жизни...

Их пути, стремительно разошедшиеся разлётом журавлиного клина, вновь стремились к единству, не нуждаясь в согласии и не позволяя выбора...

Вот и Мэй, так просто пришедшая в его покои накануне, вовсе не казалась чем-то неправильным и чужеродным.

— Завтра я умру, — словно заклятье защиты, произнёс он.

— Могу умереть и я, — прозвучал тихий ответ кицунэ.

— Ты не понимаешь, для меня исход предопределён.

— Но ведь завтра будет завтра. Так будем жить, пока у нас есть время нашей жизни...

И сердце его билось так же отчаянно, как в ночь испытания, назначенного отцом, когда он, двенадцатилетний мальчишка, должен был оставить белые ленты на кольях с головами казнённых преступников.

Билось, трепетало, словно веер в её руках. Она танцевала. Для него. Изящно и остро. И каждое её движение, поворот головы, взмах веера, рассекающего воздух, были полны магии, чарующей, завораживающей, останавливающей время и изменяющей их неизбывную данность...

И все тревоги, все сомнения прошелестели и пали к ногам шёлком её кимоно...

И пахла она морозной сладостью, розовым перцем с пряно-древесными нотами, словно распускающиеся под шапкой снега хрупкие, но сильные цветы умэ¹.

И была послушной его рукам, словно гибкие, упругие ветви ивы.

И не обратилась матовая, драгоценная нежность её кожи чёрно-бурым мехом под его пальцами.

И уже не был он ронином, она — кицунэ. Он мог улыбаться почти безнаказанно, ей не нужно было убегать... Он просто отдавал — она принимала. Дрожь отблесков пламени очага, дрожь тела, изогнутого лебединым крылом...

И сладко сводившая их судорога казалась единственной сутью, а не дорогой, ведущей дальше...

Но магия ночи не всесильна. А путь стрелы — стремиться к своему завершению...

Ночью они не сказали ни слова о том, куда они придут.

Ночью зацвели умэ.

И Араи, опершись на забор, словно впервые созерцает этот прихотливый каприз природы — белоснежные, обманчиво уязвимые, невинные цветы с дурманящим запахом и укрывающие их крупные, белые хлопья снега...

* * *

Они свободны.

Кицунэ не от кого больше прятаться. А его даймё отмщён.

Теперь с улыбкой на лице он может последовать за своим господином. Не ронин.

Самурай, вернувший себе честь. Умереть с честью.

Отчего он не чувствует лёгкости в своём сердце? Отчего перед его глазами в клубах взбесившейся вьюги грациозный женский силуэт? И затуманивающий ясность мыслей, головокружительный аромат... И взмах веера...

И взмах вакидзаси² отточенным росчерком слева направо и вверх...

* * *

Всю ночь хозяину постоялого двора в завываниях февральской вьюги чудилось

беспокойное лошадиное ржание, тявканье и скулёж (удивительное оттого, что собак он не держал)...

А наутро на заднем дворе нашли уже остывшее тело вчерашнего постояльца.

Окровавленный меч. Перегрызенную лошадиную привязь. И следы, подозрительно напоминавшие лисьи, хотя лисиц в этих краях и в помине не водилось. И веером — брызги крови, обагрившие девственную белизну снега и низко склонённую под тяжестью цветов ветвь умэ...

_______________

¹ Японская слива, зацветающая во второй половине февраля.

² Вакидзаси — самурайский короткий (30-60 см.) изогнутый, заточенный с одной

стороны меч, который носился в паре с катаной и образовывал с ней комплект