Река (гет)

Они не виделись больше полугода. И теперь у них лишь несколько часов, чтобы встретиться и снова проститься. Утром Влад и Аслан вновь отбывают в поход. И Лале, пряча за улыбкой рвущиеся наружу слёзы, по очереди обнимает друзей, один из которых уже давно стал для неё гораздо большим.

Да, они оба изменились. Но если Аслан с готовностью отвечает на объятия подруги, то Влад кажется совершенно чужим, отстранённым и закрытым. И это разбивает, рвёт на части сердце...

— Схожу на конюшню, навещу старого приятеля! — усмехается Аслан, понимая, что времени и для двоих ничтожно мало, а третьему здесь и вовсе не место...

Оставшись наедине, Лале и Влад в абсолютном молчании доходят до берега реки. Разнузданный шум и гогот до утра предоставленного самому себе воинства остался далеко позади. Здесь стоит почти хрустальная тишина, изредка нарушаемая щёлканьем и трелями ночной птицы и плеском волны о каменистый берег. Девушка почти бессильно опускается на поваленный ствол дерева, по-прежнему не отрывая полных страха (наивно и нелепо думать, будто у него за эти месяцы никого не было, он мужчина, воинам достаются пленницы, воинам доступны продажные женщины...) и надежды (и всё же!) глаз от своего молчаливого спутника. Валашский пленник спускает на воду одну из лодок, украдкой любуясь Лале, тонкой, гибкой, словно тростинка. Помогает девушке взобраться в неё, затем запрыгивает сам и отталкивается веслом от берега.

Только они достигают середины реки, Влад откладывает весло, предоставляя течению самому нести лодку. Он смотрит на ту, что недвижно замерла напротив. И всё чаще отводит в сторону огромные, влажно блестящие, как у оленёнка, загнанного на охоте, глаза, осенённые густыми ресницами... Как лунное серебро струится с волнистых каштановых волос, тонких девичьих плеч и падает в моляще раскрытые ладони...

— Лале... — наконец произносит он её имя, и сама хищная линия тонких губ смягчается, и крошится толща льда в холодной глубине жестоких глаз. — Прости меня.

— За... что? — она в равной степени боится и желает услышать ответ.

— За то, что позволила мне мечту. За то, что вскоре я предам её. И тебя.

— О чём ты, Влад? Ты собираешься бежать?

— Тебе опасно быть со мной. И здесь, сейчас. И вообще, Лале. Нам нельзя.

— Почему?

— Потому что с каждым мгновением я привязываюсь к тебе всё сильнее. А я твой

враг.

— Нет.

— Скоро стану им.

— Никогда уже, Влад.

— Ты не понимаешь...

— Это ты не понимаешь. То, как сердце замирает от одного звука имени. То, как иссыхает оно в разлуке. Как поёт при каждой встрече. Как знает тебя, как жаждет... И если ты уходишь... Забери меня с собой!

— Ты не знаешь, о чём говоришь, Лале. Ты лишишься всего. Дома...

— Мой дом за твоим плечом и рядом с твоим сердцем.

— Чести...

— Участи стать наложницей знатного вельможи?

— Даже, возможно, жизни...

— Эти месяцы я жила надеждой на встречу. Если ты отнимешь у меня надежду, чем мне жить?

— Лале... Что может дать племяннице султана пленный варвар?

— Себя. И я могу отдать тебе себя. И я готова. Пусть между людьми наш союз невозможен, но я возьму в свидетели эту ночь, луну и звёзды. Я твоя. Душой и сердцем. И телом хочу быть твоей...

— Нет. Если наша связь раскроется... тебя забьют камнями и предадут позору...

— Что мне смерть и всеобщее презрение? Если перед собою я буду чиста. Если

тело своё отдам тому, кого люблю всей душой?.. А если я больше тебя не

увижу?.. А если меня...

— Лале... — он отстёгивает накидку и бросает на дно лодки, встаёт на колени, протягивая ей раскрытую ладонь.

Девушка безбоязненно вкладывает свою руку, делая шаг и опускаясь рядом.

Безжалостные пальцы воина, привыкшие забирать чужие жизни, до мозолей от меча и секиры, шершаво касаются шёлка её щеки. Каких богов молить ему, чтобы его проклятая любовь не принесла ей гибели?

— Душа моя, мой свет, Лале...

— Мой господин...

И только ночь, и луна, и звёзды видят, как путано и неумело грубые пальцы справляются с покровами, хранящими таинство женского тела. Откуда берётся нежность, с которой касаются они драгоценной, девственной бронзы, пахнущей розовым маслом и сандалом, теряются в тяжести змеящихся волос. Как всегда рядом с ней, учится он не жестокости и кровожадности, а чуждой его жизни любви, любви, по которой втайне тоскуют его душа и тело. Он учится её любить... Только ночь, луна и звёзды слышат стон боли, слетающий с мягких, покорных девичьих губ и тут же заглушаемый жалеющими поцелуями. Они

безмолвные и бесстрастные свидетели его клятвы.

— Я вернусь за тобою, Лале. Я заберу тебя. Любой ценой. Верь мне!

Одинокая лодка тихо покачивается, увлекаемая течением, хотя со стороны кажется: она совершенно застыла в жидком серебре лунного света. Ею давно

никто не управлял...

* * *

Влад всей душой ненавидит нелепый плед, в который он прячет от ночной прохлады, от боли своей, от обжигающего телесного контакта хрупкую девичью фигурку. Ненавидит. И благодарен. За возможность коснуться её — пусть так — через плотную, плюшевую ткань, сквозь века кровавой кромешности, беспробудного мрака, безверия, чёрной безысходности, выжженной дотла, до мёртвой золы одиночеством, проклятьем своей чудовищной природы, тёмной своей души... За возможность вернуть. И на сей раз он не повторит прежних

ошибок. Он исполнит данную им клятву. Потому что сегодня она его Хранительница. Потому что сквозь утончённый, изысканный аромат дорогих французских духов упрямо пробиваются дикие, пряные ноты сандала. Потому что и она примет его всё так же отчаянно и беззаветно. Потому что, спустя

столько столетий, глядят на них всё те же ночь, и луна, и звёзды...

— Влад, смотри, там огни!

И он выпускает её из объятий для того, чтобы взять в руки весло...