Метафоры (гет)

Электрический свет не позволял клубившемуся за окном мраку проникнуть в помещение. Бликовал голубой кафель, а на кушетке покоилась зелёная клеёнка, за угол которой то и дело цеплялся взгляд. Стул под ним, несмотря на мягкую обивку, казался куском льда. Обычно бледная кожа окончательно потеряла краски, на фоне ярко-красного пиджака делая его похожим на мертвеца.

— В гроб краше кладут, — язвительный голос раздался у самого уха и горячий воздух приятно опалил мочку, заставив невольно вздрогнуть.

На плечо легла маленькая ладошка, несильно сжав. Только она сейчас удерживала его на поверхности, не позволяя утонуть. Сердце билось, как сумасшедшее, но кровь, казалось, застыла, перестав циркулировать. Предательски подрагивали ледяные руки, покоившиеся на коленях. Никита периодически вытирал непривычно влажные ладони о чёрную ткань брюк, сосредотачивая на этом действии все внимание, чтобы не позволить взгляду даже случайно пробежаться по окружающей обстановке, иначе остатки выдержки мгновенно покинут его, а он этот мир.

— Трусливому зайке и пенёк — волк, — с издёвкой заметил голос рядом, и кончик косички защекотал шею.

— Смотри своим ядом не подавись, — в тон ей отозвался он и скосил глаза на изогнувшиеся в едкой ухмылке губы.

Они были неприлично близко. Податься чуть вперед, и он сможет стереть эту дразнящую усмешку. Фантомная боль от пощечины уже успела опалить щеку, когда заскочивший в помещение сквозняк неприятно резанул по коже. Никита силой заставил себя не оборачиваться на вошедшую, продолжая прожигать взглядом чужие губы, которые теперь были недосягаемы, мгновенно превратившись в плотоядную улыбку, неизменно красовавшуюся на личике, когда Кира отстаивала свое мнение.

В душе, потеснив страх, заворочалось привычное удовлетворение. Он знал и любил все ее улыбки, и нотки гордости зарождались всякий раз, как она хищно улыбалась в лицо страхам и препятствиям, с явным намерением грызть глотки всему, что попытается встать у нее на пути. Была ещё солнечная искренняя улыбка, которой удостаивались только избранные. И Никита не просто хотел входить в этот круг, но и, чтобы эта улыбка принадлежала только ему. Пока, правда, удавалось красть лишь ядовитые ухмылки да оскалы. Они ему, конечно, тоже нравились, но внутри все начинало будто лавой выжигать, когда теплая улыбка расцветала на чужом лице, и карие глаза лукаво блестели из-под ресниц.

Он не слушал и не слышал, о чем приторно-вежливо, что аж сводило скулы, щебетали представительницы прекрасного пола, но ладонь до сих пор не пропала с плеча, а значит выгнать его группу поддержки пока либо не смогли, либо не пытались. Фоновый разговор мозгом отчаянно не воспринимался. Руки автоматически смяли ткань брюк, когда сквозь шум в ушах прорезался отчётливый звон чего-то ударившегося о металлический лоток, в гробовой тишине сравнимый с раскатом грома. Лёгкая тяжесть пропала с плеча и с него бесцеремонно начали стягивать пиджак. Совершенно не готовый, он тут же вскинулся, обхватив теплую ладошку, настойчиво тянувшую ткань, за что получил лёгкий подзатыльник.

— Руки, — гневно прошипели на ухо, одним рывком сдернув одежду.

Воспалённый мозг некстати подкинул ряд шуток типа «мы не так близки» и «ну не здесь же», но язык не повернулся озвучить хоть одну. Тело будто парализовало, а стоило верхней одежде пропасть, оставив его в одной черной тонкой рубашке, прохлада помещения неприятно заколола кожу, вызывая непроизвольную дрожь. Но этого мучительницам показалось мало, потому что следом паникующий мозг уловил брошенную безразличным голосом фразу:

— И рубашку тоже.

Ладошка предусмотрительно закрыла глаза, не позволив вскипевшему внутри возмущению, заставить хотя бы одарить женщину уничижительным взглядом. Руки все ещё дрожали, поэтому ловкие пальчики с немого разрешения принялись расстёгивать пуговки, пока истерящий мозг, пытаясь справиться с паникой, генерировал шутки одна пошлее другой. Будь они в другой ситуации, он, наверное, даже смутился бы, пусть и не показал этого. Сейчас же кроме страха никакие больше эмоции его не посещали.

Рубашку стянули не так резко, наоборот, медленно, будто услужливо растягивали время, давая ещё немного морально подготовиться. Но и она, в итоге, покинула его, оставив совершенно беззащитным в холодной процедурной. По телу прошла судорога, когда на периферии зрения, словно призрак, мелькнула белая фигура, решительно метнувшаяся в его сторону. Острие иглы, неудачно попавшее в поле зрения, опасно блеснуло на свету, и отвести взгляд было уже невозможно.

— Не смотри, идиот, — снова раздалось над ухом раздражённо шипение, и теплые пальчики, вцепившись в подбородок, настойчиво повернули голову в сторону.

Шоколад карих глаз столкнулся с потемневшими, как море перед штормом, голубыми. Смотревшие обычно надменно или с насмешкой, в них она впервые видела плескавшийся животный страх. Ледяная рука, отчаянно ухватилась за ее ладонь, как за спасательный круг. Кира смотрела, а взгляд против ее воли теплел, отзываясь на такую редкую для человека напротив искренность и доверие.

Она не знала, не понимала его. Мысли в голове постоянно путались, как и чувства. Что-то в душе не прекращаясь, металось беспокойной птицей в позолоченной клетке, ища не то свободы, не то успокоения. Билась крыльями о прутья, теряла перья, но не сдавалась, сама не понимая, чего ей нужно. А он наглым котом сидел напротив, наблюдая за чужими страданиями. Вдоволь насмотревшись и словно удовлетворив какие-то свои моральные потребности, он исчезал также незаметно, как и появлялся, долгое время шастая где-то с другими кошками, а нагулявшись возвращался к клетке. Смотрел с издёвкой, после снова нахально протискивая лапу между прутьями, волнуя птицу. Он словно не мог видеть ее спокойствие. Ему, казалось, было невыносимо смотреть на нее такую близкую, только коготь протяни, и в тоже время недосягаемую для него. Осторожная и гордая птица не подпускала его, боясь лишиться перьев, но одинокая в своей безмятежной и скучной жизни, кот оказывался единственным развлечением. Тем, кто давал надежду на то, что ещё не всё потеряно, и она может быть интересна, любима. Но птичья осторожность, инстинкт, заложенный с рождения, не позволял слепо довериться хищнику. Подпуская пушистую лапу к своим крылышкам, она ни на мгновение не забывала, что мягкие подушечки скрывают острые когти, уничтожившие уже не одну глупую соплеменницу. И кот сам периодически выпускал их, не царапал, но открыто демонстрировал, вызывая испуг и злость. Будто получал садистское наслаждение всякий раз, как острый клюв больно жалил, стоило хоть одному когтю оказаться в опасной близости хотя бы к краю нежного перышка. А птица, вновь взволнованная, начинала биться в своей клетке, не имея сил успокоиться, чтобы не доставлять лишней радости наглому коту, с довольной ухмылкой наблюдавшему за ее метаниями. И она знала, что могла прекратить эту непонятную, кажется, им обоим игру. Достаточно лишь клюнуть чуть сильнее, чуть больнее и больше не позволять даже просунуть лапу межь прутьев, но почему-то не делала этого. Душа, как бы она не отрицала, требовала внимания, развлечения, хоть чего-то в этой монотонной жизни, от которой волком выть хотелось.

Гордая и осторожная птица в позолоченной клетке умными глазами, в которых то и дело мелькала мучительная тоска, смотрела в наглые кошачьи, и всё мерещилось ей, что за самодовольной улыбкой отчаянно скрывалась такая же всепоглощающая тоска.

Кира пару раз моргнула, отгоняя непрошенные мысли. Бледная, словно трупная, рука продолжала сжимать ее, а в синем шторме глаз медленно тонула мольба.

— Не ссы, я рядом, — усмехнулась она, встав перед ним и пустив медсестру с оружием пытки ему за спину.

— Это и пугает, — привычно отозвался он, явно храбрясь.

Слова поддержки были так себе, но для него стали бальзамом на душу, потому что ее бесцеремонная манера речи была усладой для его ушей. Никита был безмерно благодарен ей за то, что не посмеялась, не бросила. Когда Кира вихрем влетела в женскую раздевалку, где он малодушно прятался от медсестры с ее плановой вакцинацией, то мысленно смирился с тем, что он окончательно падёт в ее глазах и потеряет с трудом завоеванную репутацию. Но Кире, как обычно, нужно было перевернуть все с ног на голову.

Никита не понял, что за огонек блеснул в ее глазах, когда он, скрипя сердце, честно признался в своем страхе, только привычная защитная усмешка сменилась той его любимой искренней улыбкой. Сердце болезненно дрогнуло, когда она, едко шутя, опустилась рядом на скамейку и ласково погладила по плечу, скрытому красным вырвиглазным пиджаком. Они, сколько он помнил, всегда общались колкостями и язвительными фразами, в редких случаях переходя на человеческий язык. Но короткие, осторожные касания, движения, которыми они неосознанно обменивались, говорили сами за себя.

Кира любила его дерзость, силу, уверенность и даже алый пиджак в тон крови из часто разбитого носа или костяшек пальцев, появившийся несколько лет назад вопреки школьной форме и сначала казавшийся ей глупым, потом забавным, а теперь она не представляла, как можно обойтись без него. Никита пользовался вниманием со стороны учениц. Его уважали учителя, многое спуская с рук. Боялись самые отбитые хулиганы, обходя стороной. Но он тем не менее продолжал тянуться к ней, словно примагниченный. Только хрупкая птичья душа предусмотрительно пряталась в безопасной позолоченной клетке, отчаянно боясь быть разбитой, не имея возможности отличить искренность от лжи.

Никита любил ее непосредственность, язвительность и открытость вместе с двумя косичками, призванными обмануть, создать образ наивной девочки, тогда как внутри скрывался самый настоящий демон. И казалось, что эти два мышиных хвостика не давали ему покоя с первого взгляда, поэтому сначала он дёргал за них, неизменно получая в лоб, а все, кто пробовал повторить за ним, разбитые носы. Потом, после угрозы отстричь их, только невесомо касался шелковистых прядей, сгоняя любого, кто безрассудно занимал парту прямо за ней. А сейчас ухитрялся подгадывать моменты ее хорошего настроения и уговаривать, разрешить заплести длинные волосы, чтобы как можно дольше расчёсывать русые пряди и украдкой вдыхать приторный запах шампуня. На большее его не хватало. Упрямая кошачья натура позорно поджимала хвост всякий раз, как сталкивалась с кофейной радужкой, и спасаясь от стыда, спешила яшкаться с другими, в попытке сохранить остатки собственного достоинства, потому что рядом с ней он почему-то чувствовал смятение.

— Детям, обычно, советуют вспоминать в уме таблицу умножения, — с лёгкой насмешкой заметила она, вложив в его ладонь вторую руку, при этом ястребом наблюдая за медсестрой.

— Какая таблица умножения, когда все мысли заняты тобой, — елейно протянул он, зная, как бесит ее эта интонация, но голос предательски дрогнул, выдавая его чувства.

Мышцы невольно напряглись, когда леденящий ветерок от фигуры в белом скользнул по спине. Челюсти неприятно заскрежетали в гробовой тишине помещения, а напряжённая атмосфера, которую руками можно было пощупать, шлакоблоками давила на струнами натянутые нервы, грозясь их порвать.

— Я рада, что могу отвлечь тебя от угнетающих мыслей, — томно прошептала Кира, и горячее дыхание опалило губы, вырвав из реальности.

Дразнящая улыбка. Такая близкая, только наклонись вперёд, но недосягаемая, потому что он не чувствовал за собой права оскорблять ее. Сосредоточившись на чужом лице и мягких поглаживаниях его ладоней большими пальцами, Никита пропустил момент, когда холодная ватка обработала широкий участок кожи, наполнив помещение резким запахом спирта, и иголка ужалила под лопатку, заставив вздрогнуть.

— Не дергайся, припадочный, — процедила Кира сквозь зубы, придержав его за плечо, и он сделал вид, что беспокойные нотки в ее голосе ему просто померещились.

Паника снова встрепенулась внутри, и он ухватился за Киру, как напуганный ребенок, за маму, ища защиты и поддержки. Только мамы он никогда не знал, а перед отцом давно перестал показывать свои слабости, считая, что так он будет видеть в нем равного себе.

Никита инстинктивно притянул не сопротивляющуюся Киру ближе к себе, почему-то не получив по загребущим рукам, обхватившим талию, и растеряв остатки здравомыслия, бессовестно уткнулся лицом ей в район живота. Пушистый свитер приятно щекотал щеки, а пальцы, стиснувшие до побеления костяшек ткань на спине, начали согреваться. Под лопаткой все свело. Лекарство, словно нарочно, впрыскивали неумолимо медленно, и оно неприятно жгло под кожей, выбивая позорный скулеж.

— Не драматизируй, это не больно, — заботливо фыркнули где-то над головой, и ладонь прошлась против роста волос.

Она любила его короткую стрижку, при любом удобном случае игриво проводя по голове.

— Больно, — процедил он, сильнее вжимаясь в мех свитера.

— Терпи, — отрезала она, сместив ладонь на затылок и почесав пальцами, словно кота.

— Ты всегда такая агрессивная?

— Только когда ты рядом!

Неимоверно захотелось куснуть ее, желательно в районе шеи, чтобы больше не огрызнулась, но это было чревато последствиями в виде разбитого носа и недели игнорирования, что для него приравнивалось к пытке.

Сосредоточившись на своих мыслях и плавясь от того, как ласково короткие ноготки почесывали затылок, он пропустил момент, когда экзекуция закончилась, продолжая унизительно жаться к девушке и с трудом пытаться подавить образовавшийся в горле колючий ком. Непонятно был ли он вызван жалким страхом, жгучей обидой на свою слабость или ноющей, невыносимой болью нежного сердца от проявленной заботы. Его окружали лицемеры, фальшивки, пустые обертки, готовые близких предать, лишь бы сохранить свои жалкие жизни. Он знал, каким прогнившим является мир. И хоть отец научил его, как постоять за себя, не позволять втаптывать в грязь, это не приносило удовольствия.

Никита чувствовал себя бабочкой среди искусственных цветов, из которых только один был живым, но закрытым: не показывал беззащитной сердцевинки, и он понимал, не винил. И вот, этот цветок, словно поняв его страдания, приоткрыл лепестки. Нерешительно, с опаской. Позволил почувствовать пьянящий, сводящий с ума запах, всколыхнувший хищный голод. И бабочке нужна вся выдержка, чтобы не сорваться, не предать оказанное доверие, иначе она упустит единственный шанс на спасение, погибнет от голода и тоски в этой фальшивой среде, а цветок завянет следом. Одинокий, не способный поделиться ненужной ему пыльцой.

Никита чувствовал, как на него осторожно принялись натягивать рубашку. Лопатка до сих пор ныла и отдавала тянущей болью при малейшем движении. Страх постепенно отступал, позволяя мозгу выйти из состояния анабиоза и начать выполнять свою основную функцию — думать и анализировать ситуацию. Выходило с переменным успехом, поэтому Никита, воспользовавшись услугами сердца, а не разума, разрешил ей вести, робко передал контроль в чужие руки, почему-то не испытав привычной тревоги. Было всего несколько людей, которым он слепо доверял, и позволял отпустить рядом с ними ситуацию. И Кира не осознала, что она только что вошла в этот круг, а сам Никита не понял, что впустил ее.

Пиджак просто накинули на плечи, не заставляя лишний раз двигать руками, и дружелюбно щёлкнули по носу. Его услужливо избавили от необходимости вести диалоги с медсестрой, снова обменявшись любезностями, и потянули за рукав, выводя из кабинета. Стоило оказаться в коридоре, мозг резко включился, активировав следом находившиеся в спящем режиме органы чувств. Взгляд сфокусировался, прошел шум в ушах, а щеки неожиданно залил стыдливый румянец, по цвету почти догнавший ткань пиджака.

Пространство вокруг оставалось безмолвным и, глянув на часы, Никита с ужасом осознал, что от урока, с которого они ушли, прошло меньше десяти минут. Ему время показалось вечностью. Кира стояла рядом, снова что-то читая в телефоне и явно потеряв связь с реальностью. Он ожидал, что она не упустит возможности отыграться за все нелепые шутки, но ни насмешек, ни привычных едких комментариев почему-то не было. Никита сбился со счета, какой раз за этот день, он ощутил себя беспомощным ребенком, которого оставили стоять в очереди, и он оказался у кассы. Кира явно не собиралась ничего говорить и вообще не выглядела заинтересованной. От этого Никита почему-то чувствовал себя неловко. Все его существо требовало что-то сказать, прервать эту бестолковую тишину, прерываемую лишь отдаленными криками физички, доносившимися из соседнего крыла, но в голове впервые не находилось слов, только мартышка отчаянно била в тарелки.

— Спасибо, — негромкий, чуть хрипловатый от долгого молчания голос эхом разнёсся по пустым коридорам, кажется, согнав где-то в горах лавину.

Кира резко оторвалась от телефона, вскинув голову и удивлённо подняв брови. Она заозиралась по сторонам, словно не веря, что это и вправду сказал он, но в коридоре никого больше не было. От такого неверия на душе неприятно заскребли кошки.

— Кажется, у меня слуховые галлюцинации, потому что я только что слышала, как ты сказал…

— Да, я сказал спасибо тебе, за заботу и внимание, — раздражённо повторил он, игнорируя стремительно алеющие щеки.

Гордость ворчала, но увидев растерянность на покрывающемся румянцем лице напротив, заткнулась, ради такого зрелища готовая терпеть любые лишения. Как оказалось, подобные жесты сносят маску невозмутимости даже быстрее, чем обычные пошлые шуточки, вызывающие не ожидаемое смущение, а раздражение и колкости в ответ. Застенчивой Кира не была, скорее, наоборот, и это на него действовало, как красная тряпка на быка, поэтому он постоянно пытался смутить ее, что выходило с переменным успехом. Никита понимал, что слишком явно его желание обратить на себя ее внимание, но ничего сделать с этим не мог.

— Кто ты и что сделал с Некитом? — скрывая смятение и тщетно пытаясь подавить расплывавшуюся на лице улыбку, насмешливо спросила она.

— Я умею удивлять, — забавляясь, он игриво вскинул бровь.

— Ты решил меня до инфаркта довести, — покачала головой Кира. — Потрясение на потрясении. В таком случае, сегодня информатичке на голову просто обязан свалиться кирпич.

— Не поможет, — поморщился, как от зубной боли Никита, — у нее мозга нет, поэтому на место там ничего не встанет.

— Справедливое заявление, — поддержала Кира, видимо, тоже не знавшая, как вести себя в сложившейся ситуации, поэтому ухватилась за смену темы, как за спасительную соломинку.

Она бесцеремонно подхватила его под руку, убедившись, что не потревожила ноющую лопатку, и решительно двинулась в сторону женской раздевалки. Никита послушно последовал за ней, игнорируя мурашки, бегающие по коже от прикосновения и даже не собираясь напоминать, что у них химия. Кира принялась что-то привычно щебетать, пользуясь тем, что он не был настроен на очередную перепалку и вел себя, как она говорила, «нормально».

— Обращайся, если что, — между слов обронила она, заглянув ему в глаза и солнечно улыбнувшись так, что, казалось, могла ослепить его. Никита, сосредоточившись на своих ощущениях и пропустив всю болтовню, именно это услышал и понял, а взгляд, как цепями, приковался к такой долгожданной улыбке, ставшей его главной слабостью. Если она сейчас о чем-нибудь попросит, он точно не сможет отказать.

В этот момент что-то в их отношениях изменилось. Неосознанно, незаметно, неуловимо. Они словно перешли какую-то невидимую грань, без возможности вернуться обратно, и обоих это, кажется, устроило.

Умный кот открыл позолоченную клетку и в ожидании уставился на птицу, продолжившую сидеть на месте, но смотреть с интересом.