Сказка одной ночи (джен)

Кромешную темноту, словно кинжал, разрезал тонкий луч света, и грозный голос приказал:

— Выходи! Ты свободен.

Пленник просочился изнутри наружу сквозь узкую щель и наконец-то расправил широченные плечи. Конечно же, годы заключения в крохотной полости, сокрытой под рубином золотого перстня, не доставили его гигантскому телу неудобств, ибо было это тело не человека, а дива. Но от яркого света по старой людской привычке он все же зажмурился.

— Всенижайший милует тебя, Варэна, — провозгласил див-визирь, пряча перстень в складках одеяния. — И возлагает надежды на то, что отныне ты будешь беспрекословно следовать своему предназначению.

— Повинуюсь Всенижайшему! — проскрипел Варэна. Будь он человеком, попросил бы попить, чтобы промочить иссохшее горло. Но дивам не нужны ни вода, ни пища. — Какова Его воля, о, почтенный визирь?

— Воля Его неизменна — ты должен соблазнять и пленять невинных дев, чтобы становились они женами дивов и приносили во тьму их потомство. В прошлый раз ты не справился и был наказан заточением, и продлилось оно три тысячи лет. Хорошенько поразмысли, прежде чем ослушаться вновь.

— Трех тысяч лет мне вполне хватило, о, визирь! — воскликнул Варэна.

Будь он человеком, покрылся бы с ног до головы мурашками. Но дивы не чувствуют страха. Лишь подумал: целых три тысячелетия! Это что там нынче за девы? Они и раньше-то не особо его привлекали, а уж теперь…

Но Варэна послушно пал ниц и согнулся в почтительном поклоне перед ближним приспешником Всенижайшего.

— Я тотчас займусь этим, почтеннейший из почтеннейших! — торжественно изрек он.

Слова дались ему легко, но это было даже не полдела. Оставшись один, Варэна тяжко вздохнул. Дивы не ощущали тоску, им были чужды сомнения и доброта. Но он побыл дивом всего ничего, чтобы сполна ощутить в себе всю их лютую жестокость или ледяное хладнокровие, непомерную гордыню или тягу вкусить людской плоти.

И тем более — желание соблазнять дев.

Еще каких-то три тысячи лет назад был он простым парнем, сыном лавочника, который на свою беду однажды влюбился в царевича и возжелал его. Иной, не обделенный благоразумием муж на его месте почел бы за великое счастье всего лишь издали лицезреть прекрасноликого царевича во время его выездов в нижний город. И поначалу Варэна так и делал, пока однажды не отважился броситься под ноги белоснежного скакуна царевича. За свое отчаянное безрассудство, принятое юным повелителем за божественное почитание и поклонение, он был вознагражден рубиновым перстнем с изящного изнеженного пальчика.

Иной, имевший хотя бы толику благоразумия, в этот раз точно унял бы свой пыл и радовался щедрому дару, пряча подальше от людской молвы свои потаённые чувства. Но, видать, не благословили боги Варэну сим благом. Или вожделение его было столь велико, что затмило разум, но в одну из ночей пробрался он в покои своего «пери», чтобы признаться в любви. Ответ возлюбленного узнать ему было не суждено, как и взглянуть на него ближе, чем обычно: стражники, охранявшие безмятежный сон царевича, скрутили Варэну, вытащили под стены дворца и так отходили палками, что там же и простился он со своей недолгой жизнью.

Но случилось так, что душа его, терзаемая неутоленным желанием, не упокоилась. Вместилищем ее стал подаренный царевичем перстень. А сам Варэна возродился между миров, — ни раем, ни адом, ни землей то место было не назвать, — в уродливом обличье дива: хвостатое тело, подобное человеческому, но куда большего размера и силы, на голове рога, островерхие уши и грива жестких волос, напоминавших конские, на руках безобразные когти, во рту — кривые кабаньи клыки. Вдобавок он оказался способен на нехитрое колдовство, чтобы пленять смертных.

В наказание за земные искушения плоти стал он дивом похоти и получил имя Варэна.

Но невезение не покинуло Варэну и в новой жизни. Вместо того чтобы исполнить наказ Всенижайшего и соблазнить деву, едва очутившись среди смертных, он вновь поддался запретной страсти — густо подведенные краской глаза чернее ночи, загорелая бархатная кожа и звон серебряных браслетов на тонких запястьях юноши-раба пленили его. И пусть на сей раз не было места любви — чистой и горячей, лишь похоть грязнее лужи, помноженная на его силу и магию дива, Варэна снова потерял свою рогатую голову и позабыл обо всем. Но не успел он опутать чарами вожделенную жертву и одурманить ее разум, чтобы немедля овладеть, как был перенесен назад во владения Всенижайшего. А после заточён во вместилище своей падшей души на долгие тысячелетия…

Варэна снова вздохнул, медленно и глубоко. Кого волнует, что к девам он равнодушен? Так же медленно он выдохнул, прикрыл огромные, похожие на плошки, глаза и обратил взор вовне — в мир людей. Мелькнули редкие огоньки погруженного в сон селения. Повезло: в той части, куда пал его выбор, была ночь — время дивов.

Маленькое окошко с хилыми деревянными рамами, за которым теплится свет ночной лампы. Покрывала неокрашенного льна над кроватью, а за ними — тонкий силуэт в легких одеждах. Волны длинных волос под полупрозрачной накидкой… Дева!

Варэна собрался с духом и шагнул вперед, на сухой песчаный пол маленькой спальни. Вообще-то дивы не должны роптать, с их-то мощью и силой, но он вдруг на мгновение оробел и затаился в тени одного из углов. Но потом, осмелившись, вышел к хозяйке комнаты во всей красе — огромный, нагой, рогато-хвостатый — и приготовился наложить на девушку чары безмолвия, если вдруг она закричит.

Но девушка, совсем еще юная, только тоненько пискнула и стыдливо прикрыла половину лица накидкой. Глаза же ее так пытливо глядели на Варэну, что великий стыд обуял и его. Он прикрыл нагую промежность широкими ладонями и попятился обратно в тень, намереваясь улизнуть в свой мир.

— Ты кто? — звонким голоском, не таившем и тени страха, спросила девушка. — Какой-нибудь демон, да?

— Всего лишь див, прекрасная пери, — ответил Варэна, воодушевленный ее смелостью. Раз уж это невинное дитя его не страшится, и ему негоже показывать перед ней свой трепет.

— Ого, див! А что ты делаешь у меня в спальне? — Девушка отпустила накидку, и Варэна увидел ее личико, и впрямь сравнимое с красотой вечно юных пери. О такой жене мечтал бы любой див. Но не Варэна. Через себя ведь не переступишь.

— Не бойся, моя пери, я не причиню тебе зла. Я ухожу, — произнес он грустно.

— Я и не боюсь, хоть и впервые вижу дива. — Девушка на мгновение замялась. — Не уходи, пожалуйста. Скажи, как тебя зовут.

— Мое имя Варэна. А как зовут тебя, о, прекраснейшая из прекраснейших? — спросил он.

В ответ девушка смешно фыркнула:

— Слышала бы тебя сейчас моя сестра! Эта вредина все время твердит, что я дурнушка, и замуж меня никто не возьмет. А если возьмут, то калым будет в одну медную монету, большего я не стою. Меня зовут Айгюль. Приятно познакомиться, Варэна.

— И мне, прекраснейшая.

— Ты какой-то грустный. — Айгюль коснулась ладошкой кровати, приглашая его сесть. — Почему?

Варэна осторожно сел, подтянул к груди колени, чтобы спрятать за ними наготу, и сказал:

— Я не выполнил своего предназначения. Не соблазнил невинную деву, то есть тебя, и не перенес в мой мир, чтобы ты вышла замуж за дива.

Айгюль снова фыркнула, в этот раз возмущенно:

— Почему обязательно нужно замуж выходить? Может, я не хочу.

— Чего же ты желаешь, о, Айгюль? — спросил ее Варэна.

— Учиться хочу, путешествовать. Свободы хочу! — вздернув вверх острый подбородок, заявила Айгюль. — И мужа сама хочу выбрать.

— Свободы и я хочу, — вздохнул Варэна. — Но меня снова ждет заточение в перстень.

— О, это как с джиннами, да? — воскликнула девушка. — Только джинн пленник лампы, а у тебя перстень. Так тебе нужно этот самый перстень похитить, отдать кому-то, и тебя освободят.

Варэна не знал, кто такие джинны, но подумал, что это несправедливо — держать каких-то несчастных в плену. Но разве див может знать что-то о справедливости или сочувствии?

— Чтобы похитить его, мне нужно вернуться не с пустыми руками, — пробормотал Варэна и еще сильнее сник.

— А можно сделать так, будто здесь тебя одолели? — не унималась Айгюль. Во что бы то ни стало она вознамерилась помочь незваному ночному гостю. — Помешали бы исполнить наказ?

— Если колдовство будет сильнее моего… — Варэна задумался. Попробовать стоило, но стало боязно. — Или можно наложить на меня мои же чары на остаток ночи. Но… Ты не причинишь мне вреда, пока я буду бессилен, о, добрейшая Айгюль?

— Нет, что ты. Просто посижу с тобой, пока не наступит утро, — заверила его Айгюль. — Хочешь, почитаю тебе что-нибудь?

— Только не священные тексты, молю тебя, прекраснейшая. — Варэна ухмыльнулся, а Айгюль тихонько рассмеялась.

— Я украла у сестры одну книжку. И в ней совсем не священные тексты.

Девушка достала из-под матраса потрепанную книгу, поудобнее уселась и раскрыла ее.

— Сначала чары, — напомнил Варэна. — Сможешь повторить, о, прекраснейшая?

Он медленно произнес заклятие обездвиживавших пут. Для ушей человека оно наверняка прозвучало тарабарщиной. Но Айгюль была не только красива, но и смышлёна не по годам: она с легкостью запомнила заклинание и смогла повторить его без единой ошибки. Массивное тело Варэны тотчас опутали легкие как паутина, но прочные нити, не дававшие пошевелиться. Рот его тоже оказался завязан — по случайности он добавил и чары безмолвия.

— Ты как? Все хорошо? — спросила Айгюль, с опаской разглядывая итог неведомого колдовства.

Варэна уверенно кивнул: дивы ведь не чувствуют неудобств, где бы ни очутились. Айгюль начала читать, и время остановилось…

— Сказал я: «О, кипарис⁽¹⁾ высокий и прямой, дай мне персик⁽²⁾!» А Хассан рассмеялся и сказал: «О, Мустафа, на кипарисе не растут плоды!» И мы провели с ним ночь в блаженстве, и наши тела переплетались, а моя источавшая жемчужные слезы плоть вновь и вновь жаждала вкусить его сладкий плод. Я целовал белизну его шеи и пил вино из его темно-красных губ, пока уста рассвета не улыбнулись нам…»

Была ли это сказка или быль, безмолвный Варэна спросить не мог, но заворожено внимал каждому слову девушки, а дух его метался внутри, пока не сорвал с сомкнутых губ громкий стон.

Айгюль замолчала и сонно прошептала:

— Варэна, ты так всех перебудишь! — Она подняла глаза от книжки: черный бархат неба за окошком сменился синим, алмазы звезд давно погасли, а серебряный лик луны стал бледнее. — Ой, уже утро. Ты… плачешь?

Дивы не должны лить слезы, но Варэна чувствовал, как жгучая соленая влага орошает его щеки. Айгюль осторожно коснулась пут на его лице, и чары тут же спали.

— Бывает ли такая сладость и нега меж мужами? Он говорит: «Не думай, что моя любовь к тебе это грех и зло… Знай, что эта страсть к тебе — одно из величайших достоинств и лучшее из благочестивых деяний!» Но разве не запретны они в людских глазах? — спросил он. А потом воскликнул, не дав Айгюль и слова молвить. — Я знаю, для чего нужна свобода! Я тоже хочу вкусить этой сладости. Украду перстень, даже если придется томиться в плену еще три тысячи лет.

— Через три тысячи лет меня уже не будет, — уже засыпая, произнесла Айгюль и прикрыла ладошкой широкий зевок. — Лучше давай сделаем это побыстрее.

Она опустилась на подушки и тут же уснула. Варэна укрыл девушку краем покрывала и, перед тем как вернуться в свой мир, прихватил оставленную ею на кровати книгу. Читать он не умел и будучи человеком, но подумал о том, как, прижимая ветхий томик к своей широкой груди, будет вспоминать услышанную этой ночью историю чьей-то нежной любви.

Примечания:

Использованы фрагменты текстов средневековых восточных поэтов в очень вольном авторском пересказе)

1) кипарис — синоним для возлюбленного

Вернуться к тексту

2) в оригинале «дай мне шефталу» — персик, означает также «поцелуй»

Вернуться к тексту