Всё будет хорошо (джен)

Рядом ахнуло. Земля задрожала. С потолка посыпалась штукатурка. Свет замигал. Мрак и сырость. Завыл ребенок. Детский плач. Кто-то зашептал молитву. Еще раз бухнуло. Наверху выли сирены, заглушенные землей.

Вере не хотелось плакать. Молитва не шла в ее голову. Там было пусто. Но ей было страшно, она знала это по тому, как тряслись руки и ноги. Но этот страх был уже некой привычкой и никак не отзывался в ней. Мама прижимала ее к себе. Вера стояла около стены бомбоубежища, уткнувшись женщине в ноги. Мамины руки дрожали, поглаживая Веру по голове. Всегда нежный и такой успокаивающий голос матери трепетал и шептал Вере:

— Все будет хорошо... Все будет хорошо.

Вере было все равно: хорошо или нет — побыстрее бы это закончилось. А пока бомбы взрывались над головой, хотелось есть. Вера злилась на все: на маму, которая только врет ей, на бомбы, так часто бухающие рядом, на убежище, наполненное грязью, на этих людей, что постоянно плачут. Ей так хотелось, чтобы все было как раньше. Она бы ждала маму с работы, глядя в окно на их улочку, а потом они вместе болтали бы о всякой ерунде. Разве она так многого просит?

Бомбоубежище не проветривалось, в нем было полно народу, поэтому вскоре воздух стал спертым. Вере казалось, будто она дышала не воздухом, а пылью.

Большой удар заставил Веру прижаться к маме еще сильнее. Земля сильно завибрировала. С потолка стали падать внушительные куски штукатурки. Одна из ламп погасла.

Через достаточно большой промежуток времени, показавшийся Вере бесконечностью, бомбежка стала утихать и, наконец, совсем прекратилась.

Вера с надеждой взглянула маме в лицо и тихо спросила:

— Мама, это значит — мы пойдем наверх?

Мамино истощенное голодом лицо покрылось тонкими морщинами от короткой натянутой улыбки:

— Я не знаю, Вера. Наверное, да.

Улыбка не успокоила Веру, а наоборот еще более встревожила: глаза мамы были затянуты страхом.

Вскоре они поднялись наверх. Город разрушен взрывами. Родную улочку Веры было не узнать: здесь больше не было ровной дорожки, выложенной битым камнем, не было красивой аллеи из аккуратных кустов. Были развалины, безобразные ямы и серость.

Они пришли домой. Фоторамки на полу с разбитым стеклом. Шкаф повален. Из окон вылетели стекла. Мама быстро принялась убирать осколки. Вера сначала кинулась ей помогать, но мама испуганно посадила ее на стул.

— Мам, я хочу есть.

— Есть? — убито переспросила мама. — Сейчас посмотрим, что у нас есть.

У них был один хлеб. Маленький кусочек. Мама дала его Вере:

— Вот, ешь.

— А ты?

— Я не голодна, — мама грустно улыбнулась и продолжила уборку.

Веру съедала тревога за мать. Она чувствовала, что маме очень трудно, что мама боится, что маме хочется есть. От этого хотелось плакать. Но Вера не должна.

Вера посмотрела на кусочек хлеба. Он был маленький, маленький кубик пять на пять сантиметров. Она посмотрела на него и подумала, что не так уж сильно хочет есть. Вера улыбнулась и поломала кусочек на две половины. Одну она съела, а другую положила на противоположный конец стола. Вере стало так легко и хорошо от своего решения, что она значительно повеселела, заболтала ногами и действительно стала забывать про голод.

Когда мама закончила уборку, она заметила приподнятое настроение дочери и сама заулыбалась:

— Что это ты так развеселилась?

— Да так, просто.

Мама села за стол и увидела на своем конце стола кусочек хлеба:

— Что это?

— А это тебе, — Вера широко улыбнулась.

Улыбка исчезла с лица мамы, глаза ее заслезились, но она не заплакала:

— Вера, котеночек, но я не буду, это все тебе, — и она подвинула кусок Вере.

Вера наигранно разозлилась и посмотрела на маму:

— Нет, мама, это все тебе. Ты же тоже хочешь есть, я знаю.

— Но...

— Мама, это тебе.

Вера упрямо смотрела на мать. Ее маленькие бровки съехались к курносому носику, крохотные губки чуть вытянулись. В детских зеленых глазах заиграла невинная злоба.

Мама умиленно заулыбалась, уголок ее губ дрожал.

— Ладно, я оставлю этот кусочек, — она поднялась его прятать.

— Нет, мама, я хотела, чтобы ты съела его, — Вера испуганно и просяще смотрела на маму. — Съешь его, пожалуйста.

Вера взялась за мамину юбку и слегка притянула к себе.

Мама опустилась на колени перед Верой и, мягко улыбаясь, посмотрела Вере в глаза:

— Вера, я не могу его съесть.

— Но почему?

— Потому что... — мама растерянно заморгала, она не хотела говорить своей девятилетней дочери правду, но выбора не было: — Потому что у нас больше ничего нет.

— Но как же те бумажки, мама? Тётеньки и дяденьки дадут тебе в обмен на них еще хлеба.

— Вера, у нас сейчас нет этих бумажек, — мама встала и стала прятать хлеб. Её лицо было отрешенным.

— Тогда... тогда... — Вере очень хотелось помочь матери, чтобы мама снова стала веселой, ведь только так Вера сможет быть счастливой: — Тогда давай я сделаю их тебе.

Вера спрыгнула со стула и побежала в комнату.

— Стой, Вера! — мама кинулась за ней.

Вера уже достала бумагу и ножницы и вырезала карточки.

— Вера, твои бумажки не примут.

— Но почему? Я сделаю точь-в-точь такие же, как и те. Я помню их. Те дяденьки не заметят разницы, — Вера принялась разрисовывать первую бумажку.

— Нет, Вера, не надо, — мама взяла дочь за руки и с глазами, наполненными болью, проговорила: — Это не поможет.

— Но как же...?

— Все будет хорошо, мы справимся, — мама прижала Веру к себе.

Вера не понимала, почему ее бумажки не подойдут. Она не понимала, почему мама не позволяет помочь ей. Она не понимала. Она чувствовала, как плохо было матери, из-за этого сердце Веры сжималось и распространяло по телу щемящую пустоту. Она знала, что то же самое чувствует мама. От собственного бессилия Вере хотелось плакать. Но она боялась, что этим еще больше расстроит маму. Поэтому она прижалась к маме сильно-сильно и прошептала, стараясь придать голосу как можно больше радости:

— Я люблю тебя, мамочка!

— И я люблю тебя, — тихий голос мамы подрагивал.

* * *

Прошло множество бомбежек, Вера сбилась со счета, когда они с мамой однажды возвращались с выдачи продуктов. Мама держала Веру за руку. Вера была рада: у них была еда, а значит сегодня уже намного лучше, чем вчера. Вера очень хотела есть и предвкушала обед дома. Вера прыгала от счастья. Мама была спокойна, а значит и Вере не о чем было волноваться. Иногда мама говорила ей вести себя потише. Вера не понимала почему, но усмирялась, правда ненадолго. Они шли какими-то очень узкими незнакомыми Вере улочками, но девочку это не беспокоило: мама была рядом, а остальное неважно.

Улочки уже стали более знакомыми, и Вера постепенно узнавала дорогу. От этого она еще больше развеселилась, стала прыгать и даже что-то напевать себе под нос.

Неожиданно мама остановилась, ее руку прошила мелкая дрожь, она рывком затянула Веру за себя. Под аркой стояли двое солдат в темной форме. Они гадко улыбались, смотря на мать Веры. Вера наблюдала за ними из-за маминой юбки. Солдаты ей не понравились. Они загородили маме с Верой дорогу. Мама натянутым ровным голосом, который грозил вот-вот сорваться, проговорила:

— Разрешите пройти.

Солдаты ухмыльнулись. Один из них спросил грубым тоном с акцентом, наступая на мать:

— Далеко направляетесь?

Мама Веры побледнела, она трясущейся рукой передала Вере продукты и оттолкнула ее от себя туда, откуда они только что пришли. Вера поняла: мама хотела, чтобы Вера убежала. Но Вера мотнула головой и прижалась к маминым ногам еще сильнее.

— Домой, — немного дрожащим голосом ответила мама.

— Что ж, за проход нужно платить, — солдат был на расстоянии шага от мамы Веры. Второй солдат тоже стал приближаться.

Мама оттолкнула от себя Веру и севшим голосом приказала ей:

— Иди домой. Всё будет хорошо.

Солдаты глухо засмеялись. Первый схватил маму за руку.

Веру пробрал озноб. Холодный пот пробежался по телу. На глазах навернулись слезы. Она кинулась домой. Уже заворачивая в один из проулков, она услышала мамин короткий вскрик.

* * *

Вера лежала в их квартире на кровати, свернувшись калачиком. Из глаз катились слезы. Она хотела бы перестать плакать, но не могла. Мамы не было уже очень долго. В голове Веры постоянно менялись различные ужасные картины, которые могли случиться с мамой после того, как Вера убежала. Зачем Вера убежала? Зачем послушала маму? Но могла ли она чем-то помочь ей?..

Вера проснулась, вздрогнув, от стука двери. Она, напрягшись, прислушалась. Редкие шаги по коридору в кухню. Затем тихий мамин плач. Вера встала, прошла на кухню, подошла к матери, сидящей к ней спиной, и обняла ее.

— Ох, Вера... — мама накрыла Верину руку своей и заплакала еще сильнее.

* * *

После того случая постепенно, с малыми успехами, но все стало налаживаться. Еды стало чуть больше. Бомбежки прекратились. Вера решила, что все стало как прежде. Она чинила рамки с фотографиями, развешивала их по стенам. Они с мамой чаще разговаривали.

Но вот однажды Вера заспорила с мамой о папе, настаивая, что тот жив. Вера сильно злилась на мать из-за того, что та не хотела верить, что папа жив. Вера наговорила маме гадостей, назвав ее бессердечной и ничего не понимающей, выбежала из дома.

В злых слезах она долго бесцельно бежала по улицам, все больше удаляясь от дома. Потом она перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась. Чем дальше шагала Вера от дома, тем больше сердце сжималось от мысли, что Вера неверно поступила с матерью. Вере стало очень плохо от осознания того, что она наговорила маме. Она хотела и не могла пойти назад. Ей хотелось кинуться к маме в ноги и умолять о прощении, но глубоко засевшие злоба и гордость заставляли настаивать на своем и идти дальше от дома.

Вдруг над головой у Верой засвистело. Недалеко бухнула бомба и разорвалась. Земля заходила ходуном. Свист усиливался. Вера испугалась. Молнией ее прошила мысль, что она так далеко от матери во время бомбежки. Она кинулась к дому. Только бы, только бы, только бы с мамой все было хорошо. Пусть все будет хорошо. Пожалуйста. По щекам усиленно текли слезы. Здание позади Веры разорвалось. Она упала, поцарапав руки, но быстро вскочила, отряхнулась и бросилась бежать к матери. Еще взрыв где-то неподалеку. Она выбежала на свою улицы. Дом, один из первых по улице, совсем недавно бывший целым, был разрушен. В середине его зияла дыра. На дороге валялись камни. Тела, заваленные камнями. Вера пробежала немного. Вдруг ее взгляд зацепился за знакомое коричневое простое платье. Женщина лежала на дороге. Веру прошил озноб. Она подбежала к женщине в коричневом платье. Это была мама.

— Мама! Нет... Прости меня, мама, прости... — она зарыдала.

Из живота мамы текла кровь, уже большая лужа окружала ее. Мама была еще в сознании, но с каждой секундой все больше бледнела. Она протянула руку к лицу Веры и прошептала, улыбаясь:

— Все хорошо, Вера. Все будет хорошо. Все будет хорошо…

Рука мамы ослабла и медленно опустилась. Губы пропустили последний вздох. Ее взгляд остекленел.

Веру колотило, ее губы шевелились. В ушах все еще звучало: "Все будет хорошо". Она смотрела на побледневшую мать с остановившимися глазами и не могла понять. Она не могла это принять. Это не могло случиться с ней. Нет. Только не с ней. Только не сейчас. Только не с ее мамой. Нет. Нет. Нет!

Вера услышала чей-то детский крик. Ее рот открывался в ужасном крике. Но кричала будто не она. Это не могло быть с ней. Не могло быть с ней. Она взяла мамину руку и прижалась к ней...

Ее кто-то трогал за спину. Вера не хотела вставать. Не хотела поворачиваться. Не хотела отвечать. Она ничего не хотела.

Мужчина оторвал ее от матери. Вера отбивалась и кричала. Он выдернул из ее рук холодную руку мамы и унес. По улице разносилось надрывное "нет". Вера долго рыдала.

В этот день в ней что-то оторвалось. Оторвалось и умерло навсегда. Осталось только одно. Осталась фраза, каждый раз причинявшая боль Вере, но от этого не менее родная: "Все будет хорошо."