Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Примечания:
Это должен был быть драббл. Во всём виноваты эдиты по мги. Я не можу.
Неожиданное возвращение. Я не видела мги и не собираюсь смотреть (хольт пытается меня переубедить. может быть, прочту её на вики и буду любоваться ходячим пылесосом), но мой тт заполнили эдиты, и я просто не сдержалась (и стала готкой).
Предупреждение: убийство, токсичные отношения (не с нашими мальчиками), насилие (чу-чуть) (убийство в предупреждениях: кого ты пытаешься наебать, милая?), полиамория
Весь фф у меня играла:
BAHROMA — Пока-пора
"Ночь-полночь, ты не спишь
За порогом ночи мы, огни
Так легко потерять
А потом с огнём и днём не сыскать
Так смотри, я как сталь
Закаляй меня, о-о, закаляй
За гроши обнажай
Нищая душа, смотри, нищая
Пока, пора
Завтра точно будет лучше, чем вчера
Пока, пора
Разбиваемся о стены бытия
Пока, пора
Стены слышат наши голоса
Пока, пора
Завтра точно будет лучше, лучше, лучше"
«Не важно, сколько нам лет, нам всегда нужно место, которое можно назвать домом, потому что без людей, которых ты любишь больше всего, ты всё равно будешь чувствовать себя одиноким».
«Сплетница»
«Ты могла уйти». Люди почему-то всегда так говорили после. После того, как труп той, что могла уйти, уже лежал в земле. Они, конечно, знали больше. И с самого начала видели, что он был за человек. Там на лбу было написано. Тут только ты была глупой и слепой, не заметила, не поняла, опустила защиту, пустила в сердце.
Надо было уходить, когда он в первый раз назвал тебя «бесполезной идиоткой». Надо было уходить, когда он впервые толкнул тебя. Надо было уходить, когда он убеждал тебя, что твои друзья скорее терпят тебя, чем любят. Надо было… Надо…
А потом уже не надо было, да? После синяков и швыряний об стену, после трясущихся при его приближении рук и хромой походке… после было уже поздно.
Ты шла за ним преданной псиной и верила его обещаниям. Он не стеснялся пнуть бездомную собаку — с чего бы ему было стесняться разбить тебе губу? Ты ведь хуже какой-то твари(1), тебя Бог создал, чтобы молчать и делать, как говорят. Как ты это своими куриными мозгами не поняла? Улыбайся, глупая! Дура, блять. Улыбайся, красься (но не как шлюха), смейся и будь хорошей на публике. Ты ведь когда-то метила в актрисы — тебе не сложно. У вас ведь всё было хорошо, да? Красивая обложка. Ты идеальная девушка, из тех, кого не вывозят в лес и отрубают руки(2). У тебя в доме всегда идеальный порядок, все вещи выглажены, а его рубашки сочно хрустят.
Вы идеальна пара.
Нож так легко входит в плоть. Ты даже не чувствуешь сопротивления, когда заносишь руку снова. Он не кричит: его горло испачкано чем-то красным. Оно стекает на рубашку, и ты отстранённо подмечаешь, что нужно будет застирать. Холодная вода и перекись. Или, может, лучше сразу с крахмалом? Тогда точно отойдет(3).
Нож входит снова. Он вроде бы что-то мычит или булькает. Ты едва не забыла, что нужно покормить рыбок. Ты их ненавидишь, но тебе же не сложно?
Он вдруг валится на пол, ты смотришь на красные разводы на полу и невольно вздыхаешь, представляя, сколько придётся это отмывать. Таскать тяжёлое ведро с водой, вычищая швы между кафелем щёткой, вдыхая едкий запах хлора. Ведь пол — это лицо женщины, хозяйки. Если он будет грязным, что о тебе подумают? Нет, ты не можешь этого допустить.
Он пытается ползти.
Ему нравилась поза наездницы. С такими жирными ляхами, как у тебя, было полезно подвигать бёдрами. Ты садишься сверху и снова заносишь руку. Кончик лезвия отламывается, застревая в лопатке, и ты недовольно морщишься, понимая, что придётся покупать новый нож, а выделенных тебе на месяц денег и так осталось немного. Что же делать? Ты пристально рассматриваешь лезвие, пытаясь понять, насколько всё плохо.
Он затихает.
Иногда он отключается прямо в коридоре и тебе приходится нести его в постель, молясь, чтобы он не проснулся. В этом больше нет необходимости.
Ты возвращаешься на кухню, включаешь чайник и достаёшь с верхней полки пачку зефира. Она нужна была для гостей, а тебе следовало бы закрыть рот, чтобы не растолстеть ещё сильнее.
Лицо горячее. В отражении сотейника оно тоже красное. Заболела что ли? Сейчас не время. Скоро ехать к его маме на дачу, кабачки копать. Ты не знаешь, как их готовить, но не отказывать же ей в помощи.
Ты наливаешь чай, размешиваешь сахар и открываешь пачку зефира. У него странный привкус, но сладость приятно растекается по языку, и ты довольно стонешь, наслаждаясь вкусной едой. Звонит телефон, и сенсорный дисплей немного глючит, но скоро всё же раздаётся хриплый голос:
— Привет.
И так приятно в груди. Вы мало виделись в последний год. Ты же не шлюха, чтобы с бывшими общаться, да и Олег только вернулся из армии и заново устраивал свою жизнь. Не стоило ему мешать, бередить старые раны и напоминать о себе.
— Привет, — отвечаешь ты, рассеянно размешивая уже и так сладкий чай.
Просто само действие успокаивает.
— Как ты?
Вы говорите о чём-то. Если честно, в какой-то момент ты перестаёшь улавливать смысл слов. Это просто звуки, которые издаёт твой рот и на которые реагирует сердце.
Когда чай остывает, кто-то звонит в дверь. Ты рассеянно открываешь, даже не смотря.
— Снова при… — слова застревают у Олега в глотке.
Что-то не так?
Ты не совсем понимаешь его. Неужели твоя дурья башка опять сделала что-то не так?
Олег выглядит шокированным всего секунду, прежде чем закрывает за собой дверь и проходит в квартиру. Конечно, ты всегда ему рада, да и твой парень здесь. Было бы неприлично встречаться без него.
Ты снова упускаешь из виду его слова, хлопаешь глазами, пока тебя усаживают на диван и вертят в стороны. Зачем он это?
Олег кому-то звонит. Ты различаешь интонации. Грубые, командные и обрывистые. Он возвращается с кухни с мокрым полотенцем, тщательно протирает твоё лицо и руки, как маленькому ребёнку; надевает сверху чистую толстовку и…
В квартиру входят какие-то люди. Олег что-то говорит им, и тебя уводят. Просто ведут за руку, а ты и следуешь, послушная и глупая.
Серёжа как-то странно смотрит на тебя в Башне. Ты растерянно крутишься, пытаясь понять, что случилось. А. Точно.
— Извини за мой внешний вид. Мне так неловко, — ты улыбаешься, не забывая, что должны участвовать ещё и глаза.
Маленькие морщинки в уголках, чтобы тебе поверили. Серёжа выглядит так, будто вот-вот заплачет. С чего бы ему плакать? Всё ведь хорошо. Теперь точно.
— Ты хочешь принять душ? — мягко спрашивает он, будто ты какое-то пугливое животное, которое убежит от любого неосторожного движения.
Как та псина, что вечно тёрлась возле вашего детского дома. Она тоже была пугливой и глупой. Серёжа её прикормил, хотя самому всегда мало было, и она привязалась.
Дети забили её камнями. Она скулила и мучилась, захлебываясь кровью. Ты опустила последний камень. Из жалости. Кто-то должен был.
Тебя тоже стоило бы? Всем стало бы проще. Особенно тебе. Ты смотришь на свои руки и думаешь, что у Серёжи должна быть здесь бритва. Нужна только пара продольных разрезов.
— Mon amie(4), ты в порядке? — Серёжа стучится в двери ванной.
Ты не отвечаешь, и стук становится всё более настойчивым. Даже каким-то пугливым. Это всё происходит где-то на фоне. Твой взгляд прикован к стеклянному шкафчику над раковиной. Интересно, Серёжа всё ещё пользуется бомжатскими «Джилет» или перешёл на что-то подороже? Хотя с его детскими пушком это, наверное, не нужно.
Ты хмыкаешь. Забавно. Вы выросли, а волосы на теле начали расти только у тебя и Волкова.
Ты подходишь к шкафчику и протягиваешь к нему руку, когда слышится ругань и треск. Огнетушитель выламывает дверную ручку вместе с замком. Серёжа распахивает дверь.
Немая сцена. Ты нагая и мокрая, покрытая шрамами, которые никогда не должны были украшать твою кожу, и Серёжа, напуганный и красный от стыда. Или не стыда. Он смотрит на тебя внимательно, слишком пристально, чтобы это выглядело приличным. Какой-то части тебя это даже льстит, пока Серёжа не начинает плакать, молча, глотая слезы и не переставая глядеть.
Ты смотришь на него непонимающе. Для тебя он всегда был загадкой, но теперь кажется, что собрать этот кубик Рубика тебе не под силу. Оттого твой вопрос полон искреннего удивления и непонимания:
— Отчего ты плачешь?
Всё же хорошо.
Серёжа цепляется за дверной косяк, он тяжело дышит, но не перестаёт на тебя смотреть. Такое чувство, что он боится отвести взгляд, будто стоит ему отступиться и ты исчезнешь, улетучишься, как сигаретный дым. Тебя засосёт в мощную вентиляцию башни, прогонит через фильтры и выплюнет в серое питерское небо. Ты полетишь. Что же тут плохого?
Тебе обрезали крылья. Когда-то очень давно, может, даже не в этой жизни.
— Мне больно за тебя, — надрывно шепчет Серёжа.
В его голосе вой и война с самим собой, там понимание мешается с острой болью. Это такой правильный подбор слов, думается тебе. Просто правда, без обременительного сочувствия, на которое нужно обязательно что-то ответить, и унизительной жалости.
Ты заторможенно киваешь.
— Позволь, я… — Серёжа откашливается, силясь взять себя в руки. — Полотенце. Можно я тебе помогу?
Он вновь осторожен, будто ступает по минному полю. Ты просто киваешь.
Движения Серёжи похожи на едва заметное порхание бабочки. Он тщательно протирает твои волосы, каждую прядку, аккуратно, чтобы не спутались, чтобы было не больно. Хотя, каково это, ты не совсем помнишь.
После настаёт очередь тела. Его движения методичны, только руки чуть дрожат на твоём животе и бедрах. Серёжа кусает губы. Ты делаешь вид, что не замечаешь его слёз. Мужчины ведь не плачут?
Он заворачивает тебя в большой банный халат. Он велик тебе, и от него пахнет мужским гелем для душа. Всё той же дешманской хренью «100500 тысяч в 1», что и раньше. Тебе великовато, ткань норовит съехать с плеч, и Серёжа подвязывает пояс плотнее.
В спальне уже темно, только город виднеется за окном. Вы двигаетесь почти на ощупь. Кровать самая удобная в твоей жизни. Ты втайне копила на нормальный матрас, потому что тебе всегда доставалась самая продавленная сторона. Позвоночник, кажется, принимает своё нормальное состояние, и твои плечи не сводит судорогой.
Так мягко. Так тепло. Так хорошо.
Ты не слышишь Серёжи. Может, он даже ушёл. Ты закрываешь глаза, и мир исчезает. Ты не замечаешь капельницы, не видишь обеспокоенного Серёжу, сидящего в самом углу комнаты с включённым ноутбуком. Иногда его глаза сверкают чем-то опасно рыжим в холодном свете. Это всё не важно, потому что тебе, наконец-то, легко.
Ты летишь.
Утро подёрнуто лёгкой вуалью. Ты слепо щуришься, но не открываешь до конца глаза. Кажется, стоит тебе проснуться, сорвать эту лёгкую поволоку — и всё сразу станет явным. Обретёт какой-то серьёзный и очень взрослый смысл, который принесёт с собой что-то слишком тяжёлое. Его очертания уже проглядываются через полупрозрачную ткань: чистые мысли без защитной поволоки и такие же чувства. Они, наверное, едва заметно скрипят, если к ним прикоснуться. Тебе хочется смять их, как лист бумаги, и спрятать под кровать, забросить в самый дальний угол.
— Доброе утро, ma chérie(5), — голос Серёжи тихий.
Он не пытается ворваться и сорвать покрывало одним резким движением или стащить тебя с кровати. Вуаль едва заметно трепещёт на ветру, и ты невольно жмуришься, силясь продлить это мгновение.
— Я знаю, но ты спишь уже семнадцать часов, я волнуюсь.
Сколько? Ты удивленно распахиваешь глаза и садишься в кровати. Серёжа сидит в кресле. Он выглядит уставшим, заплаканным и таким взъерошенным, словно вы вернулись во времена детдома.
— Ты выглядишь убого, Рыжик, — замечаешь ты как ни в чём не бывало.
Серёжа только закатывает глаза, но на его лице появляется едва заметная улыбка. Это что-то очень старое, но приятное, одно из немногих приятных воспоминаний, которое вы унесли с собой.
— Я знаю, — он качает головой и протягивает к тебе руку, но замирает, не коснувшись.
— Можно?.. Температуру померить, — спрашивает он.
Это какой-то странный вопрос. Почему он вообще спрашивает? Ты хмуришься. Мыслительный процесс даётся тебе трудно, как и всегда, но потом киваешь. Можно же просто кивать, да?
— Тебе придётся сказать, — настаивает Серёжа.
Такой странный с утра.
— Да.
У него рука нежная. Всегда была, как у девчонки. И как только получалось оставаться таким нежным?
— Вроде обошлось, — Серёжа расслабленно выдыхает. — Идем завтракать? Олег лазанью сделал, как ты любишь. Я ему немного помог, но к духовке меня не пустили, не волнуйся.
Ты рассеянно киваешь. Только тебе нужны вещи и зубная щетка, которые остались в… Ты убила человека. Осознание почему-то запаздывает, и ты понимаешь это только сейчас.
— Я человека убила, — шёпот вырывается сам собой.
— Я бы не назвал это человеком, — в голос Серёжи закрадываются птицевые нотки. — Твои новые вещи уже привезли, только база, решил — остальное выберешь как-нибудь сама.
— Новые?
Ты призналась в убийстве, а больше всего тебя волнуют какие-то вещи?
— Твоя квартира сгорела. Всё же засыпать с непотушенной сигаретой — это опасная идея, — теперь ты точно уверена, что плечами пожимает Птица.
У тебя против воли появляется улыбка. Слабая и едва заметная. Никогда бы себе не призналась, что скучала по нему.
— Пепельница разбилась, а он тушил окурки о мои бедра, — ты пожимаешь плечами, будто это всё объясняет.
Птица напрягается всем телом, открывает рот, чтобы что-то сказать, но неожиданно замолкает и весь расслабляется. На тебя смотрит уже Сергей.
— Так что насчёт завтрака?
Это возвращение к нормальному поведению снова выбивает тебя из колеи, и ты пытаешься понять, как дошла до этого.
— Я человека убила, — повторяешь ты так, будто это должно что-то значить.
— Я знаю, это была самозащита, — пожимает плечами Серёжа или Птица, сложно сейчас сказать, кто за главного. — Мы всё решили — к тебе вопросов не будет.
Ты заторможенно киваешь, понимая, что они буквально сделали это ради тебя.
Если отношения Олега с моралью были изначально сложные, переломанные войной и привычкой считать людей по количеству патронов в магазине винтовки, то Серёжа был правильным. Принципиальным. Наивным. Он стремился сделать мир лучше, справедливее. Птица, конечно, имел на это свое мнение, но с годами, казалось, смирился. Теперь Серёжа предавал собственные принципы и наступал себе на горло. Ради тебя. Моральные ориентиры вообще оказались очень продажной штукой.
Тебе почему-то от этого больнее всего, от того, что им приходится пачкаться. Ради тебя.
Хочется плакать, но ты только кусаешь губы и закрываешь лицо руками. Серёжа касается тебя осторожно, ласково поглаживает локоть. Почти невесомо. Заботливо. Остро.
— Пойдем завтракать?
Ты киваешь, утирая влажные почему-то глаза. Серёжа выходит, а тебе приходится подойти к шкафу. Там и правда только базовая одежда. Ты достаёшь белье, и оно такое… удобное. Косточки не впиваются в твои ребра — их нет; ткань мягко облегает, а кружева не раздражают кожу и тебя, потому что их тоже нет. Ткань простая, мягкая, но эластичная, спокойного бежевого цвета.
Тебе всегда хотелось надеть велосипедки и большую футболку. Знаете, этот пинтерест вайб? Ты неуверенно смотришь на них, размышляя о том, можешь ли ты позволить себе их надеть. Это так… вульгарно? На языке ещё чувствуется вкус того зефира.
Ты отворачиваешься от зеркала и молча одеваешься. Так проще. Не видеть, не говорить, не слышать. Обезьянки всегда проповедовали о не-деянии зла и не-сворачивания с пути Дао, а тебе они казались просто равнодушными мартышками(6).
Ты надеваешь носки, большие мягкие тапочки, чистишь зубы, разминая мышцы лица перед зеркалом. Эта вбитая давным-давно привычка въелась в твои кости и засела так крепко, что уже было ничем не выбить. Даже его тяжёлые удары не могли проникнуть так глубоко.
На кухне и правда пахнет лазаньей. Противень стоит на столе и пышет жаром. Олег выглядит таким же заёбанным, как и Серёжа. Лохматый, сонный и хмурый. Мятый пиджак висит на стуле, и ты отстранённо подмечаешь, что его нужно отгладить. Его лицо разглаживается, когда он смотрит на тебя, как будто все тени исчезают и остаётся только бесконечный солнечный свет. Ты слабо улыбаешься, вдруг чувствуя себя до странного неловко.
Вы были когда-то не разлей вода, а теперь тебе кажется, что всё давно потерялось, исчезло или просто покрылось толстым слоем пыли. Жизнь раскидала вас, заставив самостоятельно учится плавать.
Ты здесь лишняя. Давно уже. Это ведь правда. Им просто жаль тебя, они делают это просто по старой дружбе, просто в память о былом. Маленькая услуга человеку из прошлого, а потом дверь, такси и старая квартира. Обещание «ещё обязательно встретиться», которое никто никогда не выполняет.
У тебя дрожат руки. Ты едва не роняешь кружку с чаем. Олег успевает в последний момент придержать её и поставить на стол.
— Җаным… — мягко зовёт Олег, как раньше, как будто ничего не изменилось, как будто ты всё ещё дорога ему, как будто ты имеешь какой-то смысл.
Тогда приходят слёзы. Ты вся дрожишь, и воды Невы текут по твоим щекам. Балтика выходит из берегов, наполняя твои лёгкие. Тебе нечем дышать, ты тонешь. Боже, ты так давно и бесконечно долго тонешь!
Ты сжимаешься в комочек, скукоживаешься прямо на стуле, желая стать маленькой и незаметной и исчезнуть, обернуться чёрной дырой — зияющей дырой на небосводе далёких галактик.
Теперь, когда слёзы пришли, они, кажется, не могут остановиться. Они словно спешат пролиться за все месяцы агонии, за каждый удар и грубое слово, за каждый шрам на твоей коже. Их больше, чем ты можешь вынести. Дамбу уже снесло, а может, её и не было, может, грянула буря 1824-го(7) и тебя унесло вместе с домом в Финский залив, как Прасковью(8). Теперь только волны могут касаться тебя — больше никаких грубых рук, только холодные Балтийские воды. Ты хочешь остаться там навсегда.
Только тебе не дают утонуть — не в этот раз. Большие, но такие осторожные руки вытягивают тебя, заставляя сделать вдох, и держат, держат на плаву.
— Зачем вы так?.. — захлебываешься ты, отчаянно хватаясь за чьё-то плечо.
Твои ногти впиваются до боли остро и сильно.
— Зачем, если я опять останусь одна? — выходит слишком надрывно, слишком честно и жалобно.
Какая же ты жалкая и мерзкая. Тупая твоя башка, могла бы и сыграть получше, могла улыбнуться, радостно принять еду, позавтракать и молча покинуть этот дом.
— Кто сказал тебе такую глупость? — голос Серёжи едва ли не срывается на фальцет.
— Это этот ублюдок? — Олег хрипит ещё сильнее, чем обычно.
Они оба похожи на размытые пятна, и ты пытаешься проморгаться, смахнуть слезы, но лишь размазываешь всё по лицу.
Олег опять приносит мокрое полотенце и помогает тебе вытереть лицо. Нева не перестаёт выходить из берегов, но картина города становится четкой. Ты заторможенно моргаешь, чувствуя себя снова невероятно усталой и тяжелой.
— Мы никогда не хотели, чтобы ты покидала наши жизни, — сбивчиво шепчет Серёжа. — Просто мы повзрослели, и казалось естественным, что наш круг общения стал шире. — Ну или твой, — уже немного робко добавляет он. — У нас с Птицей не особо с этим хорошо, хотя у Олега есть армейские друзья.
— Но это не значит, что мы не хотим видеть тебя в своей жизни, — добавляет Олег. — Никогда. Мы — семья, и это никогда не изменится, кадерлем(9).
Ты хочешь кивнуть и сказать им, что веришь, что всё хорошо, но если быть честной, то у тебя этого нет. В тебе что-то исчезло, и на его месте поселилось пугающее и неуверенное нечто, которое сладкоголосой змеёй продолжало убеждать тебя в обратном. От этого не получается сбежать.
Ты прячешь взор, не зная, что сказать, как объяснить, что у тебя просто не получается совладать с собой и убедительно сыграть. Всё-таки правда, что из тебя вышла хреновая актриса.
— Всё хорошо, — в голосе Олега нет упрёка, только бесконечное понимание. — Тебе не нужно отвечать.
— Давай ты умоешься и мы вернемся к завтраку? — заботливо предлагает Серёжа. — Ты наверняка голодная.
Ты киваешь, как китайский болванчик, растеряв все силы на дальнейшие размышления. Тебя проводят в ванную, обратно, усаживают за стол, и к чашке чая добавляется кружка, а лазанья уже порезана на небольшие кусочки. Тебе почему-то становится жарко и очень приятно. Это, конечно, не так вкусно, как зефир, но тело становится приятно тяжелым. Как будто сытым.
Тебе можно быть сытой?
— Надеюсь, мои навыки не заржавели, — Олег фыркает, и ты не можешь найти в себе силы отказаться.
Даже ради фигуры.
— Это была бы трагедия, — едва слышно отвечаешь ты. — Нам бы пришлось есть стряпню Серёжи.
Голос хрипит, как будто с непривычки.
— Эй! — возмущается названный, едва не всплескивая театрально руками, но снова останавливая себя от резких движений. — Между прочим, вы в восторге от моего омлета с грибами.
— Это заслуга грибов, Серый, — отбивает Олег, и ты позволяешь себе смешок.
Ничего не хорошо, но тебе на одну секунду становится действительно смешно.
Они шипят друг на друга, ты пьёшь чай через трубочку. Олег ставит на стол зефир, и это снова едва не вызывает у тебя слёзы.
Впервые в жизни ты не знаешь, чем себя занять теперь, когда некуда спешить и ничего не хочется. Ты просто лежишь на большом диване в кабинете Серёжи. Заботливо укутана в плед. Серёжа сидит в кресле с ноутбуком, Олег развалился на диване, закинув ноги на оттоманку. На большом экране играет «Он — дракон».
Тебе нравится эта сказка. Ты знаешь её наизусть, поэтому позволяешь своему разуму блуждать, иногда проваливаясь в забытье. Мысли текут вяло, едва шевеля тяжелыми боками. Ты чувствуешь себя прибитой к земле, но в хорошем смысле. Не птица с подрезанными крыльями, а изначально не летающий эму. Что-то забавное, и смешное, и победившее в войне(10).
Потом наступает очередь «Полосатого рейса», и ты уютно кутаешься в плед, наблюдая за игрой Назаровой и Леонова. Тебе от этого кино всегда становится светлее. Даже блуждать в лабиринтах разума не хочется.
Ты засыпаешь снова. Просыпаешься. Снова засыпаешь. Вся последующая неделя похожа на бесконечный сон. Это проходит не без помощи успокоительных, которые ты получаешь внутривенно. Если честно, ты не знаешь, как справилась бы без них, потому что тебя бросает то в жар, то в холод; дикая апатия смешивается с истерикой и попытками выйти в окно.
В этот раз вы едите китайскую лапшу. У тебя палочки для детей, потому что есть её вилкой — моветон, по словам Серёжи, а взрослыми ты не умеешь пользоваться. Тебе хочется спросить, не выёбывается ли он, но ты просто начинаешь рассказывать, что он с тобой делал. Это получается слишком естественно. На одном дыхании, легко, хотя в тебе бушует шторм, который ни одна Кронштадтская дамба не выдержит.
Все заканчивается ещё одной порцией успокоительных. Наверное, в какой-то момент ты перестанешь в них нуждаться, но пока частный врач, женщина с острым взглядом, просит избегать подобных экспериментов и не ожидать от медицинских весов, что они выдержат тонну. Справедливо, наверное.
В один из следующих дней вы сидите с Олегом на диване, между вами лежат подушки, и он спрашивает:
— Почему ты… не ушла? Не сказала ничего? — в его голосе нет обвинений, только неуверенность, как будто он боится сказать что-то не так, как будто ты хрупкая ваза, с которой нужно обращаться бережно.
Ты уже не помнишь, что ты просто человек, который заслуживает того, чтобы с ним обращались по-человечески.
— Я… — ты пытаешься подобрать слова, чтобы описать весь тот список «аргументов», который всегда останавливал тебя, который заставлял покорно склонять голову и принимать удары, но из твоего рта не вылетает ни звука.
Ты не знаешь. Это похоже на бесконечный клубок без конца и края, который ты не знаешь с какой стороны начать распутывать. Ты видишь картину в целом, но докопаться до сути не получается. Возможно, это просто всё вместе. Твоя неуверенность и его слова о твоей никчёмности, твоя больная к нему любовь и бесконечные качели. Нет. Не любовь. Глупости. Влюблённость, оттого столь ядовитая, яркая и глупая. Любят с открытыми глазами — влюбляются слепыми.
А может, дело было в одиночестве, которое ты отчаянно пыталась заполнить чем угодно? Серёжа был занят запуском «Vmeste», Олег ушёл в армию, а больше у тебя никого и не было. Университетские друзья остались в юности безликим списком номеров и вбитыми отчествами(11). Это звучит немного неправильно, будто ты обвиняешь их или прямо заявляешь, что они виноваты, но это не так.
Ты никогда их ни в чём не винила, просто ты не смогла вырасти из этой детдомовской, отчаянной потребности держаться вместе с кем угодно. Даже если это будет сам дьявол, кто угодно… Потому что одиночка — обречён, потому что он сам перегрызёт себе горло, не вытерпев этого лютого холода.
Проблема, в конце концов, была не в них. Видимо, пусть и недолго, но ты хорошо играла в этом театре жизни. Правильнее будет сказать, служила, отдавая всю себя, пока не остались только угольки, только… Твоя квартира сгорела.
— Что с ним стало? — неожиданно спрашиваешь ты, резко меняя тему и оставляя вопрос без ответа.
Олег не спрашивает снова, он слишком хорошо знает, что иногда ответов просто нет.
— Избавились от тела. Слишком много ножевых. Взяли из морга кого-то с похожей комплекцией и подложили в квартиру. Немного бензина и…
— Разве это не выявит пожарный отчет?
— Серому это не нравится, но всё продаётся и покупается.
— А дым в лёгких?
— То же самое. Потом кремация, восстановительные работы в квартире и всё. Все концы в воду.
Ты не спрашиваешь, как они смогли это провернуть, откуда у них такие ресурсы — есть вещи, которые не имеют для тебя значения. Единственная мысль, которая тебя не отпускает, — это сколько ресурсов было потрачено на тебя.
— Почему? — тихо спрашиваешь ты и отводишь взгляд, не в силах смотреть на него.
— Что почему?
— Почему вы всё это сделали? — этот вопрос волнует тебя с самого начала, но задать получается только сейчас.
Эти слова царапают тебе горло, но ты проталкиваешь их наружу.
— Вы не были обязаны. Адвоката было бы достаточно.
— Он примерный гражданин, врач-педиатр, который никогда не привлекался, а ты актриса с сомнительным прошлым и без гроша за душой. Тебе пришлось бы пройти ад, чтобы доказать свою невиновность.
— И что с того? — с вызовом спрашиваешь ты, комкая кофту в руках.
— Cөекле(12), я не Серый, мне плевать, была ли это самозащита или хладнокровное убийство, — признание давит своей серьёзностью. — Я просто сделал так, чтобы тебе не пришлось об этом беспокоиться.
— Как в меме: «Ты отправила «SOS», поэтому я взяла спортивную сумку и лопату, где тело?»(13)
Олег явно не понимает отсылку, но ты слышишь, как он фыркает.
— Да. Адвокаты — это к Серому.
Ты киваешь, позволяя себя немного расслабиться.
— Тогда хорошо, что в тот вечер заехать ко мне хотел ты?
Он молчит какое-то время, подбирая слова.
— Я жалею лишь об одном: что не заехал раньше.
Ты резко вскидываешься, смотря на него. Это признание выбивает тебя из колеи. Это несправедливо, это неправильно.
Это ты была хорошей актрисой, это ты отдалилась от них с Серёжей — это была твоя вина. Всё это — твоя чёртова ошибка.
Ты хватаешь Олега за руку, немного отчаянно сжимая.
— Вы не виноваты, мы больше не дети, чтобы прорастать друг в друга, — сбивчиво шепчешь ты слова, которые всегда повторяла про себя.
Олег накрывает твою руку своей, ласково поглаживая, как будто пытался пригладить шерсть напуганного животного.
— И кому от этого стало лучше?
Это риторический вопрос, в чём-то несправедливый. Вы должны были вырасти и стать здоровыми взрослыми. Ничего не вышло — вы все провалились, проиграли в этой лотерее изначально. Что теперь было с этим делать?
У тебя не было ответа. У Олега — тоже.
Серёжа берет за привычку работать где-то рядом с тобой, если Олег занят работой. Ему в принципе нужен только ноутбук и доступ к локальной сети, чтобы быть счастливым. Возможно, ещё эти автоматы. Он сидит за столом, пока ты валяешься на диване, играя с Марго в шашки. Она, конечно, побеждает, но ты не сдаёшься.
— Нельзя победить ИИ уровня Марго, задай человеческую сложность, — ворчит Серёжа.
Ты фыркаешь, но внимаешь его словам.
— Серёжа, — зовёшь, он что-то мычит в ответ.
— Я хочу похоронить… его, — говоришь ты с небольшой заминкой.
От его имени всё ещё тошно, хочется вычеркнуть его из своей памяти и линии жизни.
Серёжа удивлённо вскидывается, даже отрываясь от кода.
— Сhérie(14), ты ведь знаешь, что… — неуверенно начинает он.
Ты закатываешь глаза и перебиваешь его:
— Даже если гроб будет пустым.
Ты обдумываешь это с момента разговора с Олегом. Эта мысль просто поселилась в твоём мозгу, не переставая звучать на повторе. Ты не знаешь, зачем тебе это надо, но есть призрачное ощущение, что это поставит точку, станет каким-то завершением.
Если быть честной, то едва ли ты помнила сам момент… убийства. Всё словно случилось не с тобой. Иногда в памяти всплывали особенно яркие фрагменты воспоминаний, но это было больше похоже на вспышки. Ты собирала общую картину из маленьких кусочков, как будто составляла цветастый витраж. Оставалось слишком много белых пятен, ты даже не помнила, как вообще в твоей руке оказался нож, казалось, что всё просто к этому шло, пока не вспыхнуло.
У этой истории не было начала, оно было погребено где-то в руинах твоей памяти. Поэтому отчасти тебе хотелось хотя бы поставить жирную точку. Правильная концовка у неправильной истории, раз уж с начала всё пошло по…
А возможно, ты просто надеялась, что всё станет легче, что стоит тебе разобраться с этим лично, увидеть, как пустой гроб исчезает под землёй, как всё тут же закончится и все воспоминания можно будет отправить в мусорку. Ты понимала глупость и тщетность подобного, но всё равно не могла перестать надеяться. Боль не могла уйти по мановению волшебной палочки, а простые похороны — разрушить твои кошмары.
— Это странно? — немного неловко спрашиваешь ты.
Серёжа отвечает не сразу, он отодвигает ноутбук в сторону и складывает руки в замок, словно пытаясь рассмотреть этот вопрос, как какую-нибудь сложную головоломку.
— Не думаю, — наконец говорит. — Если тебе нужно какое-то завершение?..
Он вяло жестикулирует.
— То кто я такой, чтобы убеждать тебя в обратном?
Ты улыбаешься Серёже, кажется, впервые за долгое время.
— Спасибо.
— Займётесь этим с Марго или тебе нужна наша помощь? — уточняет Серёжа.
— Мы справимся, — утверждаешь ты, и в каком-то роде тебе нужна эта «фальшивая» самостоятельность.
Фальшивая она потому, что платит за это всё ещё Серёжа, а ты просто тыкаешь пальчиком, потому что после сгоревшей квартиры у тебя не осталось ничего. Как будто одним своим решением Олег не просто сжёг все улики, но и твою прошлую жизнь. Это так и ощущается — ожогом на бледной коже.
Похороны и их организация — это попытка вернуть себе хоть какой-то контроль. Ты знаешь, что это иллюзия, но даже она ощущается глотком свежего воздуха в удушливом, прокуренном вагоне. Хочется верить, что эти рельсы приведут тебя к морю.
Один раз ваш детский дом получил путевки в «Орлёнок». Один раз ты видела море, купалась в мутной воде, ела самые сладкие персики в мире и носилась по песчаным пляжам. Кажется, руку протяни, и получится коснуться этих воспоминаний рукой. Вместо этого ты выбираешь гроб.
Красивый такой, будто себе. Представляешь, как там его тело могло бы лежать. Надели бы на него красивый костюм, помыли, причесали, — чудеса похоронного дела, — и лежал бы он, как живой, только руку протяни — вцепится и откусит по локоть.
Это похоже на какую-то очень извращённую форму мазохизма: выбирать все эти «опции»: захоронение или кремация, красивая урна и место в колумбарии, отпевание, прощание, поминки. Умирать было так дорого, хоронить — ещё дороже.
Ты можешь сейчас не смотреть на цену, но всё равно тянет, сосёт под ложечкой, когда Марго рассчитывает стоимость и переводит деньги. У тебя были перспективы. Будущее. Да, возможно, не такое блистательное, как у Серёжи или Олега, но на хлеб бы хватало.
Ты похоронила все свои мечты, отказалась от них добровольно и теперь осталась у ничего. Даже грёбаного разбитого корыта не осталось, а что не загубила ты — то пожрало пламя. Тебе оставалось только смотреть вперёд, надеясь, что однажды и на пепелище прорастут цветы.
Несмотря на возможности, ты выбираешь скромную церемонию. Ты давно не веришь в Бога, его нет в стенах детдома. Да и если бы верила, то хотела бы, чтобы ублюдок вечно мучался, прикованный к этому свету(15). Сволочь. Поминать его тоже не хочется. Всё, что тебе нужно, — это могила, гроб и камень. Самый простой, с короткой надписью «Он», чтобы ему не осталось места в истории, чтобы он исчез из физического мира, затерялся на желтоватых страницах некрологов, чтобы через десяток лет никто и не смог узнать, кто здесь лежит.
Если стереть человека из реальности, можно ли стереть его из воспоминаний?
Похороны выходят тихими (ты не приглашаешь никого, не отвечаешь на звонки). Нет цветов и венков, пустой гроб медленно опускается в землю. Яма не слишком глубокая. Дождливое питерское небо отпечатывается в отполированной, деревянной поверхности. Тебе хочется коснуться её, чтобы запачкать, чтобы лишить этой омерзительной красоты.
Он уже мёртв, на кого ты продолжаешь злиться?
Есть ответы, которые тебе не хочется слышать. Есть вопросы, которые не задают в слух; и то, и другое — лишь бесконечные отметки в твоём разуме, нестройная чехарда из приличий и общественных норм.
Ты убила человека, но тебя больше волнует сгоревшая квартира или невозможность самостоятельно оплатить гроб. Разве тебе рассуждать о нормах? А кому?
Олег — дитя войны и нескончаемых попыток выжить с самого начала ваших жизней. Он давно шагнул куда-то за ту тонкую грань, отделяющую жизнь от насильственной смерти. Серёжа — человек-лицемер, в чём-то даже хуже тебя, потому что для близкого всегда найдёт любое оправдание и примирится с ним. Не сразу и не просто, но, если выбор не сделает он, значит, выберет Птица. Рождённый в боли, ярости и ненависти, он едва ли способен на любовь. Наверное, оттого она у него такая больная и яростная. Горячая.
Вот и получалось, что ни у одного из вас не было её, этой морали. Вы чисто зазубринами на судьбах сцепились когда-то и так и поехали дальше по жизни. И вам нормально, нихуя не здорово, конечно, если послушать современных психологов, но выбирать не приходится, да? Тоже ложь, выбрать можно: отказаться от больной привязанности, выстроить здоровые границы, в которых людей не вытаскивают из тюрьмы. Можно. Только кому оно нужно? Себя перекраивать, собирать по кусочкам, складывать что-то новое. А как это, когда вас связало ещё в детстве, когда вы впаялись друг в друга, проросли своим существом и теперь уже не видите, где заканчивается один человек и начинается другой?
У каждого взрослого есть право на разрушение. Тебе после такого успокоительные колят, Серёже — антидепрессанты с жизнеутверждающей аббревиатурой СИОЗС(16). Олег ничего не пьёт, он просто иногда тренируется до блевоты, будто поддержание формы — это не рабочая необходимость, а определяющий выживание фактор.
Когда рабочие начинают закапывать гроб, ты, наконец-то, понимаешь, зачем тебе это было нужно.
Ты влюбилась в него, свято надеясь, что такой образцовый молодой человек сделает тебя счастливой, заполнит пустоту в груди. Если быть совсем честной, то ты просто хотела любви, даже если не любила в ответ. В какой-то момент ты была готова терпеть его побои и унижения, но не оставаться снова одной. А потом… Наверное, привыкла. Человек ведь такая тварь, что ко всему привыкает. Или тебе так казалось, или ты успокаивала себя этим, забитая, пристыженная и растоптанная, так ничего в жизни и не добившаяся. А оно копилось. День за днём, капля за каплей, пока ты снова не взяла в руки камень.
Правда была в том, что ты помнила, почему схватилась за нож. Ты не собиралась убивать его — лезвие было направлено на тебя. Он — это случайная жертва. Пытался помешать — а ты уже не смогла остановиться. Вся боль и гнев, подавляемый месяцами, наконец получили выход. Дальше только трубы крематория, а ты просто хотела сделать свой последний глоток. Если бы не Олег…
После распада взросления вашего детдомовского трио ты так и не оправилась, не смогла жить только с кусочком себя. Часть тебя так и осталась в тех сырых, покрытых плесенью стенах, на старой койке в комнате из ещё трёх коек(17). Тот ребёнок так и не покинул приют, его не забрали, и он не вырос. Его придавили потолочные балки, обвила эшафотным узлом старая лампа…
Ты опять рыдаешь, но не по нему. Видят Боги, если они есть, он заслужил сгнить в канаве или оказаться на свалке. Где бы сейчас ни было его тело — ему было там самое место. Ты оплакиваешь себя саму. Свою глупую влюблённость, такое же глупое и отсутствующие чувство самоуважения, потерянное время и упущенные возможности.
Олег держит тебя за талию, не давая свалиться в свежую землю, Серёжа обнимает за плечи, а ты стоишь — вавилонская башня — и падаешь, падаешь. Не нужно никакого божьего наказания, ты сама себе палач, Колосс Родосский. Всё хорошо… будет, но, пока они держат — обязательно.
Возможно, именно поэтому ты искала этих похорон. Нуждалась в них, подсознательно понимая, что просто так копаться в собственной памяти у тебя не вышло бы, а правда — сволочь. Она имеет скверную и требовательную натуру, и, если ты долгое время не обращаешь на неё внимания — сжирает тебя по кусочку, пока не останутся только кости, как рыбные остатки, что бросают котам, которые ими же и давятся.
Вы едете на море. Точнее летите, конечно. Ты не задаёшь вопросов куда и откуда у тебя загранпаспорт, просто смотришь на лазурное море через иллюминатор джета. Какая-то часть тебя не уверена, что тебе теперь идут купальники, другая — просто не хочет смотреться в зеркало. И всё же вы с Марго выбираете парочку вариантов в надежде, что хотя бы один да подойдёт.
Эти тряпочки выглядят на тебе… нелепо. Сильнее подчеркивают жирные бедра, и все шрамы выставлены напоказ, мол, смотрите на меня, какая я слабая и пропащая, смотрите, что я позволила с собой делать! Ты недовольно смотришь на себя и думаешь просто закрыть глаза. Закрыть глаза и не смотреться в отражающие поверхности. Тогда можно представить, что ты красивая, что бедра не кукожит эта апельсиновая кора. Давай, на выдохе… Давай.
Ты остаёшься в комнате, молча уставившись в зеркало.
В таком состоянии тебя и находит Олег. Он несколько раз стучится, но ты не реагируешь, зависнув где-то между реальным миром и атакующими тебя мыслями. Это похоже на блуждание в поле с завязанными глазами. Ноги уже промокли от тумана, кожа покрыта мелкими ранками от кусачей осоки, а ты всё идёшь и идёшь, даже не зная, где ты, встретится ли на пути овраг или большое дерево. И тишина такая, что страшно становится, потому что за ней всегда что-то грядёт. Это такой фокус из хорроров: дать исчезнуть звукам, а потом ударить криком наотмашь. Ты тоже падаешь всё глубже в темноту.
Олег просто садится рядом с тобой, не прикасаясь. Они вообще тебя не касаются, если это не вынужденная мера. Серёжа, Олег, даже Птица. Всегда замирают и отстраняются. Ты настолько омерзительна? На глаза наворачиваются слезы, а отражение холодно подмечает, «что этого и стоило ожидать».
— Я… не знаю, что ещё сделать, — честно замечает Олег, и, наверное, это признание даётся ему тяжело.
Не быть способным защитить вас или спасти, взяв проблемы на себя, — это его личная Римская империя(18). Иногда тебе кажется, что он не осознаёт собственную ценность вне этих категорий. Армия сделала из него солдата, Сирия превратила его в эффективного убийцу и телохранителя. На фоне этого сам Олег был как будто не важен, не человек — набор функций.
Олег был тем, кто первым встал на защиту Серёжи когда-то; первым, кто поделился с тобой запеканкой и отдал свой праздничный кусок зефира. Ты никогда не находила слов, чтобы сказать, как важно для тебя это было; сколько сил он вложил, чтобы примирить вас всех троих с Птицей. Олег был причиной, почему вы вообще появились.
Ты набираешь в лёгкие больше воздуха, чтобы объяснить ему, как он важен, но вырывается только сдавленный всхлип…
— Ты ведь знаешь, что я, Серёжа — мы здесь ради тебя, в любой момент? — Олег смотрит на тебя с каким-то потерянным выражением.
Он правда пытается тебе помочь, даже если не знает как.
— Но почему тогда… — ты сжимаешься, чувствуя себя слишком наглой и требовательной, высокомерной, — почему… объятия? Каждый раз вам как будто мерзко меня касаться. Я понимаю, что…
Олег перебивает тебя:
— Җаным, ты не мерзкая. Никогда не думай, что я или Серый можем считать тебя такой. Ты самая прекрасная женщина на свете, — он смотрит на удивление серьёзно, как будто сам верит в свои слова.
— Мы не хотели… — Олег медлит, но говорит прямо. — Он не давал тебе выбор. Мы подумали, что сейчас не лучшее время для того, чтобы быть тактильными без твоего желания.
Ты в шоке смотришь на него, пытаясь осмыслить происходящее. И всё? Они просто пытались не тревожить твои раны? Ты почувствовала себя полной дурой. Можно было же просто сказать о своих желаниях, а ты…
— Наверное, с нашей стороны было тоже глупо ждать от тебя слов, да? — тяжело вздыхает Олег.
Он выглядит уставшим, постаревшим лет на десять. Ты вдруг задумываешься, что за последнее время на него много всего свалилось.
— Я хочу объятий, пожалуйста, — выдыхаешь ты, потому что до тебя наконец-то доходит — можно.
Они не сторонятся, им нужны эти касания так же сильно, как и тебе.
У Олега самые лучшие объятия. В кольце его рук всегда уютно, но главное — безопасно. Боги, ты бы отдала всё на свете, чтобы никогда не покидать этот теплый кокон.
Ты позволяешь себе просто молча плакать, ни о чём не думая. Это ослабляет узел в твоей груди. До рассечения(19) или распутывания ещё далеко, но дышать становится легче. Олег гладит тебя по волосам, что-то приговаривая на татарском. Это напоминает тебе сцены из прошлого, когда Олег рассказывал вам с Серёжей сказки своей бабушки. Ты закрываешь глаза, погружаясь в сладкую полудрёму, наполненную хриплым голосом и сказочными историями.
Странно, но в такие дни ты почти постоянно спишь. Тебе даже не нужны больше успокоительные — твой организм начинает отключаться сам, не выдерживая нагрузки. Это напоминает тебе о собственной беспомощности. Разве может взрослый человек, который должен обеспечивать себя сам, отключаться после простого разговора? Как говорила воспитательница: «Поплакали, покакали и дальше работаем». Есть такое слово «надо». Серёжа наверняка бы называл это токсичным теперь, но тогда ты воспринимала это как абсолютную истину, постулат.
Марина Викторовна была единственным островком стабильности и спокойствия в детдомовских буднях. О ней было трудно сказать что-то хорошее, она была суровой, жёсткой, но по какой-то причине взяла тебя под свою защиту. Порой это приносило проблемы, но также давало преимущества, которых не было у остальных воспитанников. Видела ли она в тебе кого-то, кем ты не была? Или всё заключалось в чём-то другом? У судьбы не спрашивают, за что она даёт тебе преимущества. Их просто принимают как должное.
Тебе нужно было восстановиться и встать на ноги, начать снова заботиться о себе, но в объятиях Олега было трудно думать об этом. Мысли словно боялись его грозного вида и забивались куда-то под черепушку, ютились в самых тёмных уголках души. Это сравнение казалось тебе немного смешным. Как можно бояться Волкова? Он же псина, преданная до зубного скрежета и последнего вздоха. Такая скорее отгрызёт себе ногу, чем вцепится в руку хозяина.
Ты сама не замечаешь, как засыпаешь, и всё это становится просто не важно.
Когда ты снова открываешь глаза, на улице уже вечер. Ты наблюдаешь закат через панорамное окно. Солнце тонет в море, расплываясь раскалённым диском. Тебе нравится игра света на воде. Почему-то эти тёмные воды напоминают тебе закаты на берегу Финского залива. Это было так давно, и столько лет прошло с тех пор, как ты в последний раз наблюдала эту великолепную картину.
Тебя привезли на тёплое ласковое море, а ты всё думаешь о промозглом Питере? Ну разве не шутка? Ирония вселенной, которая каждый раз умудряется вернуть тебя с небес на землю и напомнить, откуда ты вылезла.
Раздаётся стук в дверь, и, помятуя о прошлом опыте и недавнем разговоре, ты отвечаешь:
— Войдите.
Серёжа открывает дверь и заглядывает внутрь. Он выглядит немного хулиганистым, когда быстро тараторит:
— Пойдём ужинать на берег моря?
Он весь делается моложе от этого одухотворенного тона и сверкающих глаз. От пай-мальчика не остаётся и следа, и ты вспоминаешь, каким он может быть, когда уверен в себе и ничто не давит на него. Тебе нравится видеть это снова. Кажется, последний раз, когда он отпускал себя, был слишком давно. Это напоминает тебе, что не только у тебя есть демоны, поэтому, конечно, ты киваешь и неловко выбираешься из-под одеяла, стараясь не смотреть в зеркало и натягивая платье-футболку.
На берегу расстелен плед и стоит столик с морепродуктами, соусами и фруктами. Рядом, в ведёрке со льдом, стоят бутылки: с пепси для Серёжи (детские травмы, они такие), с мультифруктом «Добрый» (за который ты готова продать душу, печень и товарища в любой день недели) и смузи для Олега (не спрашивайте). Да, у вас ужасный вкус, а ещё вы все стараетесь не пить («Алкоголь — это депрессант, идиоты», — напоминает Серёжа). В вашем случае и правда лучше держаться подальше от подобного.
Ты садишься между ними. С моря дует лёгкий бриз, принося немного прохлады; солнце медленно тонет за горизонтом, растекаясь по водной глади и зажигая в облаках пожар. У тунца с васаби насыщенный и яркий вкус. Он не растекается по твоему языку, как хорошо приготовленное мясо, а остаётся упругим и чем-то напоминает тебе текстурой кальмара. От него совсем не пахнет рыбой, и ты просто жмуришься на несколько мгновений, наслаждаясь уникальным вкусом.
На душе легко.
Вы просто едите, смотрите на закат и слушаете море. Это не похоже ни на что другое, и тебе хочется, чтобы этот миг длился вечно.
Солнце исчезает за горизонтом, и вы остаётесь наедине с ночью и огнями дома. Луна поднимает свой взор, и к ней тянется тонкая дорожка на водной глади. Темнота скрывает всё лишнее, скрадывает твои сомнения, и весь мир кажется волшебным переплетением тончайших нитей света.
Это… освобождающе.
Ты сомневаешься несколько мгновений, но за время, проведённое на улице, платье уже прилипло к твоему телу от влажности и пота, и тебя так и тянет к воде. Это оказывается на удивление хорошим стимулом, который заставляет твои комплексы замолчать.
Не давая себе сомневаться, ты сбрасываешь платье и идёшь к воде. В какой-то момент ты чувствуешь, как Олег и Серёжа напряжённо замирают. Они расслабленно выдыхают, только когда ты останавливаешься у самой кромки, не решаясь сделать последний шаг.
Вода щекочет твои пальцы. Тёплая, как парное молоко, отчего ты неуверенно делаешь шаг вперёд. И ещё один. Это забытое чувство… Морская вода щиплет мелкие царапины на твоих бедрах, но это непередаваемое ощущение покоя и расслабленности.
Ты не заходишь слишком далеко — не умеешь плавать, а глубина так и манит. Море должно быть пугающим ночью, но ты знаешь, что настоящие чудовища скрываются под масками людей. А здесь — просто мелочи.
Ты оглядываешься и видишь, что мальчики тоже заходят в воду. Мальчики? Какое забавное слово. Оно стало для тебя привычкой ещё много лет назад, но уже не отражало действительность. И всё равно это было что-то привычное, знакомое, а значит, безопасное. Поэтому ты не обратила на это внимания, просто позволяя Олегу придержать тебя за талию, чтобы шагнуть глубже.
Опора пропадает, и ты цепляешься одной рукой за плечо Серёжи, а второй — за Олега. Привычно доверять им, но крошечный страх всё равно напоминает о себе.
— Всё хорошо, — шепчет Олег, и ты слышишь легкую насмешку в его голосе.
Он издевается! Ему смешно от того, как ты боишься небольшой глубины. Тебя неожиданно пробирает на шалости и глупости. Какая-то искрящиеся и теплая волна поднимается в твоей душе. Творить глупости под покровом ночи так легко.
Ты цепляешься за Серёжу, как осьминог, и окатываешь Олега водой, восторженно крича своему пернатому товарищу:
— Тикаем, Серый!
Серёже требуется целая секунда (это на секунду больше, чем нужно Олегу), чтобы среагировать и рвануть наискосок к берегу.
Позади слышится невозмутимое:
— Пизда вам, детки.
Серёжа почти вопит:
— Почему я?
— Быстрее, пернатый! — смеёшься ты, силясь не вывалиться из его рук.
— Балласту слова не давали! — шипит уже Птица.
Олег настигает вас на мелководье. Ты уверена, что до этого он просто давал вам фору, позволяя поверить, что у вас есть шансы добраться до берега.
Морская вода в какой-то момент накрывает тебя с головой, но ты тут же вскакиваешь, отряхиваясь, как собака, и устремляешься к берегу, не сбавляя темпа.
— Преда…тельница! — раздаётся булькающее позади.
Кого-то топят?
Ты почти успеваешь сделать шаг на сушу, когда сильные руки обхватывают тебя за талию и утаскивают обратно. Ты визжишь. Между вами завязывается шуточная потасовка. Вы с Серёжей объединяетесь против Олега, пытаясь потопить его, но эта субмарина не прячется на задворках(20). Он без видимого труда удерживает ваш вес и опрокидывает вас навзничь, заставляя хлебнуть солёной водички.
Однозначная победа.
Вы с Серёжей сидите на мелководье, пытаясь отдышаться и откашляться, пока Олег возвышается над вами со своей фирменной ухмылкой.
— Киборг-убийца, блять, — отплёвываешься ты, пытаясь убрать налипшие волосы.
Резинка исчезла где-то в процессе побега.
— А я по блату на работу не беру, — фыркает Серёжа.
— Закончили? — уточняет Олег, подходя к вам.
Была причина, по которой вы с Серёжей так легко когда-то нашли общий язык — вы были одинаково припизд… сумасшедшие. Вам даже не нужно было сговариваться, чтобы рвануть вперёд и потянуть ноги Олега на себя. С громким «плюх» он упал на спину, а вы действительно побежали.
Прямо вдоль берега. Серёжа быстрее и выносливее, и теперь ты остаёшься позади.
— Предатель!
— От такой же слышу!
Ты оглядываешься назад, и это действительно становится твоей ошибкой. Олег подхватывает тебя на руки. Вы едва не падаете, но в последний момент он успевает удержать вас на ногах. Это, правда, не спасает, потому что Олег начинает безжалостно щекотать тебя.
Ты снова визжишь и смеёшься, умоляя его о снисхождении. Веселье таится у тебя под ребрами, забивается в шрамы, как свежая краска. В этот недолгий миг ты не чувствуешь ничего, кроме лёгкости и восторга. Ты так давно не смеялась, не чувствовала себя такой… счастливой.
На глаза против воли наворачиваются слёзы, и смех тает. Олег остро чувствует эту перемену и осторожно ставит тебя на землю.
— Что такое?
Ты уже знаешь, что, чтобы решить недопонимание — нужно заговорить, но это… Боже! Такая мелочь, а у тебя опять глаза на мокром месте. Ну что с тобой не так?
— Это глупо, — выдавливаешь ты, глотая слова.
— Я уверен, что нет, — качает головой Олег, кидая быстрый взгляд на подошедшего Серёжу.
Ты портишь всё веселье.
— Что такое, soleil(21)? — спрашивает он.
Пространство вокруг замыкается, заключая тебя в безопасный кокон. «Это почти опьяняет, — думаешь ты, — испытывать базовую безопасность».
— Просто, — ты чувствуешь себя всё более неловко, — я подумала, что… ну… счастлива, понимаете? Это странно.
Ты закрываешь лицо руками, не в силах посмотреть им в глаза. Тебя накрывает волна стыда за собственную глупость.
— Конечно, это не так, — горячо отрицает Серёжа.
Его объятия оказываются неожиданностью, но они всегда желанны.
— Кадерлем(9), пожалуйста, посмотри на меня, — Олег редко о чём-то просит.
Обычно он просто делает, ещё чаще даже не пытается спорить с тобой или Серёжей, просто, когда ваш запал иссекает, у него уже всё готово. Наверное, это не очень хорошо, но ты не задумываешься об этом. Возможно, поэтому его просьбам всегда так сложно противиться.
Приходится собраться с духом, чтобы поднять взгляд. В слабом свете от дома тебе едва ли удается различать его очертания. Сложно считать выражение лица. Это вызывает у тебя короткую вспышку паники, которую ты быстро давишь. Олег не причинит тебе вреда. Никогда. Тебе не нужно угадывать его настроение.
Сейчас ты понимаешь это отчётливо. В тебе ещё много сомнений и комплексов, но с пугающей отчетливостью ты осознаёшь, что Олег без промедления уничтожит любого, кто попытается причинить вред тебе или Серёже. Холодно, расчётливо и чисто. Это будет пожар, неудачное падение с лестницы или ночная прогулка по Парнасу(23), но беда не пройдёт мимо.
Его собственный гнев всегда на замке, он не для вас и будет выплеснут в другом месте и с другими людьми. Это не самый здоровый способ справляться, но не тебе его судить.
Серёжа утыкается носом в твою макушку и бурчит что-то на французском. Его руки — это приятный вес на талии, это ощущение заботы и бесконечной нежности. Ты немного расслабляешься и позволяешь себе откинуться на чужую грудь.
— Твои эмоции — не глупые. Ты — не глупая, — повторяет Олег уже настойчивее.
— Да, пташка, Олег дело говорит, — бормочет Птица.
Только он называет тебя так. Ты сжимаешь его руки на своем животе. Птице нужен физический контакт, как одобрение его действий и слов, хотя он никогда и не признаёт подобного.
Ты не знаешь, что ответить.
Было бы откровенной ложью пообещать больше так не думать. Ты не знаешь, как вытравить эту неуверенность из себя, как вернуть себе другую версию, девушку, которая подавала надежды и с улыбкой смотрела в будущее. Порой тебя одолевает мысль, что её больше нет. Только расплывчатый образ в памяти продолжает травить тебя, как ядовитый туман.
Олег качает головой, как будто тоже это понимает. Он не просит обещаний, просто наклоняется и нежно — Боги, как давно к тебе относились с такой нежностью? — целует тебя в лоб. У него колючая борода, она такая же мокрая, как и вы, обветренные губы, но когда он обхватывает твоё лицо руками, то это можно сравнить только с прикосновением тончайшего шёлка. Как такие огромные и сильные руки могут быть такими невесомыми и осторожными?
Ты улыбаешься против воли. Это слишком приятно, тепло разливается в груди, и на душе становится так светло-светло, как будто твоя душа воспарила и всё-таки отправилась исследовать питерское небо. Это длится всего пару секунд, но их достаточно, чтобы дать тебе чувство покоя. Хотя бы сегодня ты больше не хочешь думать о плохом.
Момент искристого веселья упущен, но море всё ещё манит, и ты с удовольствием снова заходишь в воду. В конце концов, может быть, море просто смоет все твои слёзы? Ты пытаешься следовать объяснениям Олега о том, как держаться на воде. Серёжа, или, скорее, Птица, просто достаёт надувной круг, берёт свою пепси-колу и бултыхается где-то рядом с вами, комментируя, когда его просят и не просят (только второе).
В конечном счёте он оказывается перевёрнут и потоплен. Это закономерный итог, о котором все из вас знали заранее.
После горячий душ приносит ощущение расслабленности, и, когда ты падаешь в кровать, тебя накрывает приятная усталость. Не эмоциональная или вызванная успокоительными, а физическая, вызванная активным отдыхом и приятной компанией. Это ощущается совсем по-другому.
Лучше. Правильнее.
Позже оказывается, что у вас есть своя пристань, где прямо над водой натянута сетка. Рыбу приманивают едой, и она снуёт туда-сюда, позволяя легко разглядеть себя в прозрачной воде. Разноцветная чешуя сверкает в лучах солнца, приманивая взгляд. Это медитативное занятие, которому ты посвящаешь часы. Олег обычно лежит рядом. Он настраивает навес, бросает подушку и дремлет, закинув одну руку на тебя. Серёжа в это время предпочитает обложиться ноутбуками, кондиционером и спрятаться в доме, чтобы поработать.
В такие моменты твои мысли просто вяло текут, не цепляя свежие раны или тяжёлые темы. Тебе легко, отчего ты сама не замечаешь, как порой тебя смаривает. В дрёме так легко прижаться ближе к Олегу, подлезть под бок и обхватить руками. Приятно снова быть рядом.
Иногда рыбы занимают тебя больше, чем сон. Они заставляют твой мозг работать отстранённо, блуждая, но приближаясь к сложной материи чувств.
— О чём задумалась? — тихо спрашивает Олег.
Его руки блуждают по твоей коже, лениво выводя какие-то узоры.
— Серёжа красивый, — без задней мысли отвечаешь ты.
Такое чувство, что ты просто вырываешь эту фразу посреди контекста из потока мыслей, даже не отвлекаясь от рыб. В сетке есть специальные отверстия, чтобы легче было смотреть.
— Да, — соглашается Олег тоже без запинки.
— И пальцы… — тянешь ты, — как у пианиста. Только он вместо клавиш играет на клавиатуре.
— Да.
— Но плечи… — хмыкаешь ты, — в его рубашках и не скажешь, что он тот ещё шкаф.
— Марго начала подсовывать ему нормальную еду, а я — вытаскивать в зал, — объясняет Олег.
— Мне нравится, — бормочешь ты.
— Мне тоже.
Этот диалог выглядит странным, вернее, должен выглядеть, но ты просто убеждаешься в том, что знала всегда — вы слишком сильно сплавились. Срослись до самых костей и глубже, стирая те границы, что провело общество.
— Олег, — снова зовёшь ты.
Он лениво мычит. В тепле и безопасности он становится ленивым и медленным — наконец позволяет себе отдохнуть.
— Поцелуй меня, — просишь ты, точно зная, что за этим последует.
У Олега это даже не вызывает вопросов. Он просто ждёт, пока ты перевернёшься на бок, и целует тебя.
Это не похоже на касание крыльев бабочки, как в первую ночь. Олег целуется так, словно хочет взять всё и сразу. Куда-то исчезает вся его сдержанность и непоколебимое спокойствие. Он похож на жаждущего и наконец получившего…
Борода неприятно колется, наверное, опять раздражение будет, но об этом сложно думать, когда тебя прижимают ближе, ласково касаясь скул, шеи. В этом вся его противоречивость: касаться тебя осторожно, точно ты вылеплена из фарфора, но целовать так, будто это ваш последний поцелуй и больше не будет, а дальше только конец всего мира.
— Олежа, — ласково шепчешь ты.
— Кояш(24), — отвечает он, прижимая тебя ближе.
Ты чувствуешь, как под ладонью стучит его сердце, и снова расслабляешься под этот ритм.
Тук-тук-тук.
Так спокойно на душе. Так хорошо.
Ты снова кемаришь, а когда открываешь глаза, то время уже близится к ужину. Ты укрыта тонкой простынёй, Серёжа и Олег сидят на диванчике. На столике стоит вазочка с ягодами. Они общаются больше жестами, чем вслух, чтобы не потревожить твой сон, и от этого становится тепло в груди.
Ты садишься и тянешься, привлекая их внимание.
— С пробуждением, — Олег расслабленно улыбается.
Ты лениво киваешь, зевая.
Спросонья координация у тебя ещё не очень, и ты немного неловко выбираешься из гамака. Серёже приходится встать и протянуть тебе руку помощи, когда ты чуть на расшибаешь себе нос.
— Спасибо, — почти мурлычешь ты.
— Для такой прекрасной леди… — Птица ухмыляется слишком довольно, обнимая тебя, его тут же сменяет извиняющийся Серёжа.
Ты вопросительно смотришь на Олега, пытаясь понять, что ты пропустила.
— Нам тут птичка на хвосте принесла угадай что, — последнее слово должно быть всегда за Птицей.
Ты выгибаешь бровь, не впечатленная его настойчивостью, и легко отталкиваешь его. Нахальный ребёнок. Сдержать улыбку всё равно не получается, и ты плюхаешься на диванчик и сразу притягиваешь к себе тарелку с черешней.
— И что же? — спрашиваешь ты, отправляя в рот первую ягодку.
Ты жмуришься от удовольствия. Она такая сладкая и сочная. Идеальная.
— Ну, пташка, так неинтересно, ты угадай, — Птица фыркает и садится рядом с тобой, вечно тактильный и недовольный, что его отстранили.
Ты прекрасно знаешь, о чём речь, но водить его за нос куда веселее. Прошло ещё слишком мало времени с пробуждения, чтобы тяжёлые мысли атаковали твой разум.
— Ни малейшего представления, — пожимаешь плечами ты и откидываешься на грудь Олега, а ноги закидываешь на колени Серёжи.
Твой невинный облик намекает, что всё ты знаешь, но и у тебя есть настроение дразниться. В каком-то роде это почти чудо. Не первая, но неожиданно яркая вспышка в кромешной тьме. Намёк на то, что ты можешь жить дальше, что ты можешь испытывать положительные эмоции и чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы «показывать характер» с кем-то заведомо более сильным и опасным.
Ты не знаешь, кто из них двоих решил, что вам нужно поехать к чёрту на кулички, на море, но благодарна за это. Здесь нет старых воспоминаний и дней недели. Кажется, здесь стирается само понятие времени. Есть ночи и дни, приливы и отливы, лазурное море и коралловые рифы.
Здесь дышится так легко, что ты даже не обращаешь внимания на то, сколько дней уже минуло. Это идеальный кармашек, в котором тебе милостиво позволили спрятаться, ничего не спрашивая и не прося.
Олега, кажется, веселит твоё поведение, потому что он хмыкает и обнимает тебя за талию, подтягивая ближе. Птица недовольно ворчит, и ты ждёшь. Терпение никогда не было его добродетелью. Если быть совсем честной, то добродетели и Птица — это вообще два разных полюса.
Ты видишь, как растёт напряжение, но Серёжа не вмешивается, значит, тоже улавливает и понимает, что должно произойти. То, как эти двое умудряются уживаться, тянет на какую-нибудь научную диссертацию и курс индивидуального лечения, но в каком-то очень эгоистичном и нездоровом смысле, вы не хотите терять эту пернатую зазнобу. Ты ожидаешь резкого рывка, хаоса, остроты — в этом весь Птица, но он этого не делает. Из-за тебя. Вместо этого Серёжа двигается плавно, медленно приближаясь к тебе. Ты оказываешь зажата между Олегом и Серёжей, и понимаешь, что они дают тебе время на отступление, на то, чтобы понять и решить, что тебе неуютно.
Глупые. Любимые. Ваша нездоровая связь протянулась куда глубже, к самой сути. Поэтому ты только улыбаешься. Всё хорошо.
Целовать Птицу всё равно, что играть с огнём. В одну секунду это робкие и нежные поцелуи Серёжи, который всё ещё неуверен в своих действиях. В другую — контроль переходит к Птице, и касания становятся жёстче, сильнее. Он едва прикусывает твою нижнюю губу, а затем зализывает, едва сдерживаясь от большего. Птица держит себя в руках даже сейчас, не решаясь на грубость, которой жаждет его естество.
Когда он отстраняется, то смотрит на тебя ещё несколько секунд, прежде чем выпрямиться и впиться в губы Олега кусачим, жёстким поцелуем. Ты наблюдаешь эту картину из первого ряда. Птица больше похож на голодного зверя, чем на человека, но Олега этот напор не смущает, а, скорее, забавляет. Он сжимает свободной рукой волосы Серёжи и тянет вниз, заставляя поднять голову и обнажить шею.
Тебе хватает одного взгляда на выпирающий кадык и россыпь веснушек на молочной коже, чтобы провести дорожку поцелуев от ярёмной впадины до уха.
— Тише, птенчик, — выдыхаешь ты, прикусывая напоследок мочку.
Серёжа, теперь это точно он, краснеет и отстраняется. Он тяжело дышит, как и вы с Олегом, и пытается успокоиться (как и вы с Олегом).
В конце концов Серёжа укладывает голову тебе на колени и закидывает ноги на подлокотник. Ты фыркаешь и запускаешь руки в его волосы.
Тебе всегда нравились его рыжие пряди. Однажды он постригся, и ты так расстроилась, что больше не сможешь заплетать ему косички и играть с ними, что расплакалась. Серёжа клятвенно обещал больше не убирать длину, лишь бы ты не плакала. Да и эксперимент с короткой стрижкой ему не очень зашёл; сказал, что каре куда привычнее, хотя порой и прилетает за такой стиль.
— Хорошо, что ты больше не стрижёшься, — замечаешь ты.
— Так лучше, — пожимает плечами Серёжа.
— О да, — Олег ухмыляется, и ты знаешь, что дальше последует какая-то пошлость, — особенно, когда ты хочешь, чтобы этот болтливый рот занялся делом. Я уверен, что ты оценишь, потому что моя борода при слишком частом контакте может вызывать раздражение нежной кожи бёдер, а на нём даже пух не растёт.
Ты давишься воздухом, пока Серёжа стремительно краснеет. Это так непохоже на Олега, кажется тебе вначале, но потом ты вспоминаешь вашу юность, и всё встаёт на свои места. Он просто больше не скрывает этого.
Серёезность и постоянная собранность — это часть его работы, там не до шуток, но вне этого, под вечно хмурой маской… Они с Птицей друг друга стоят.
Кстати, о птичках. Птица переворачивается, и вот уже на тебя смотрят его нахальные глаза. Что он задумал на этот раз?
— Согласен, на моих плечах это будет смотреться лучше, — ухмыляется Птица, осторожно сжимая твои бедра и поглаживая.
Он внимательно следит за твоей реакцией, словно ожидая, что ты оттолкнёшь его. Ты медленно выдыхаешь, стараясь напомнить себе, что ты в безопасности и что никого здесь не волнуют твои шрамы, тем более когда своих достаточно. Но червячок неуверенности нет-нет, да подъедает твоё спокойствие.
— Ты уверен, что знаешь, что с ними делать? — ты пытаешься отшутиться, вернуть себе какой-то контроль над ситуацией.
Тебе легко было представить, что эти двое наконец-то нашли друг друга после того, как Олег вернулся из армии. Но, если бы в жизни Серёжи появилась женщина, неважно на сколь долго, — ты бы уже знала об этом.
— Предлагаешь провести открытый урок? — хитро спрашивает Олег.
Руки Олега на твоей талии, его хриплый голос у твоего уха. Ты можешь чувствовать его дыхание.
— Нам понадобятся методические материалы? — немного нервно уточняешь ты.
Голос вроде не дрожит, значит, ты хорошо справляешься. Значит, тебе хватает сил и настойчивости напоминать себе, кто перед тобой. Почему-то всё было легко, пока контекст оставался платоническим, но, как только всё грозило зайти немного дальше — ты чувствовала, как градус тревожности стремительно повышался.
— Ты ведь помнишь, что можешь остановить нас в любой момент? — тихо спрашивает Серёжа, медленно поднимая руки.
Это немного успокаивает тебя и раздражает одновременно. Ты хочешь, чтобы твой мозг перестал вставлять тебе палки в колёса, но он продолжает и продолжает видеть в них мертвеца. Они не такие!
— В этом нет ничего ужасного, ma lune,(25) — Серёжа ласково и нежно улыбается, и у тебя щемит в груди от его взгляда.
В нём столько любви и принятия, столько заботы и понимания.
— Какой бы ни была причина — она нормальна, — продолжает он, садясь на диван и укладывая твои ноги себе на колени.
— Ненормально бояться вас, — отвечаешь ты едва слышно.
Олег фыркает за твоей спиной.
— Конечно, нормально, — уверенно заявляет он, — мы сильнее, обладаем властью, которую даёт нам наше положение и деньги, конечно, опасаться нас нормально.
— Но вы моя семья, — неуверенно отвечаешь ты.
— Шутки про Доминика Торрето ещё не вышли из моды? — невпопад вставляет Птица, отчего ты не можешь сдержать истеричного смешка, но напряжение падает, и ты действительно благодарна ему за это.
Олег фыркает тебе на ухо:
— Придурок.
— Человек, который должен был быть твоей семьёй, — первопричина этого страха, разве нет? Семья тебя уже подвела, — объясняет Олег.
— Но это вы! — ты просто не знаешь, как объяснить это всеобъемлющие и бесконечное чувство в груди, которое с годами только растёт и ширится.
— Да, но это не значит, что твоё подсознание не будет делать всё, чтобы защитить тебя от любой потенциальной опасности, уже столкнувшись с болезненным опытом, — пожимает плечами Серёжа, его рука медленно поглаживает твою голень, почти автоматически. — Оно не борется с тобой. Оно борется за тебя.
— Это всё равно раздражает, — всплёскиваешь руками ты.
— Я знаю, — соглашается Олег, его руки продолжают совершать расслабляющие движения, — кажется, что ты больше не хозяин своего тела. Ты злишься сильнее от того, что контроль ускользает из твоих рук, из-за чего тебе всё сложнее себя контролировать, и… Это замкнутый круг.
То, как он это говорит, заставляет тебя вспомнить, что тебя не было рядом, когда он вернулся из армии, что ты была нечастым гостем в его жизни. Тебе становится стыдно и совестно, потому что Олег знает, о чём говорит. Олег вернулся с войны, пройдя маленький личный ад, и тебя не было рядом.
На глаза против воли наворачиваются слёзы. Ты не заслуживаешь никого. Просто не заслуживаешь.
— Прости, — почти скулишь ты, поворачивая голову в сторону и пытаясь поймать взгляд Олега. — Прости. Прости-прости-прости…
Ты повторяешь это как мантру, как молитву, потому что это всё, что тебе остаётся, потому что тебе невероятно мерзко от себя самой. Оказывается, легче переносить собственную боль и травмы, чем понимать, что тебя не было рядом, когда в тебе нуждались любимые. Почему ты никогда не задумывалась о том, каково ему? Да, ты не была дипломированным психологом, но — Бога ради! — ты выросла на «Рокки», ты видела последствия Чечни и Афгана своими глазами. У тебя было представление.
Ты такая эгоистка!..
Взгляд Олега смягчается, когда он понимает, в чём дело. Он крепче обхватывает тебя и шепчет:
— О, жаным, не надо, — дорожка поцелуев следует за его словами вдоль твоих скул, — не извиняйся за то, что думала только о своём выживании, и тогда мне не придётся извиняться за то же самое.
Это болезненное признание даётся ему с трудом. Олег не умеет не винить себя за то, что происходит, когда он не рядом. Кажется, он патологически на это не способен — думать о себе. Вы два сапога пара.
— А у меня какое оправдание тогда?
Три сапога, простите. Для инопланетян в самый раз будет.
Ты не выдерживаешь и смеёшься. Это выходит истерически, с надрывом и кашлем, потому что сопли мешают нормально дышать.
— Спасал Олега, пока меня не было рядом, — ты находишь руку Серёжи и крепко сжимаешь её. — Спасибо, Рыжик.
Улыбка Серёжи выходит немного робкой. Как же хорошо, что он есть. Такой. Немного робкий, гениальный и любимый. Искренний и напоминающий вам с Олегом о том, что в жизни есть что-то, помимо кромешной тьмы. Луч света. С огоньком, конечно.
Ты делаешь глубокий вдох, и дышать становится легче. Как хорошо быть с ними. Дома.
Примечания:
Вам когда-нибудь хотелось обнять персонажа, спрятать за своими всемогущими крыльями и пообещать, что все будет хорошо?
Он не заслужил имени и места в памяти.
В смысле не делать отсылки на Питер? А для чего еще нужны фанфики?
Вспомнив, что Олега воспитывала какое-то время бабушка-татарка, я уже не смогла остановиться. Он использует татарские ласковые обращения только в отношении людей, которые ему дороги: Сережи и Тебя. Это связывает его прошлое счастье и настоящее.
Отношения этого трио тоже нельзя назвать здоровыми, они сильно зависимы друг от друга, но это лучшее, что у них получается. Они точно не абьюзивные, но в них нет здоровых границ, отделённости от партнёра, и заботы о себе. Они заботятся друг о друге, но не ставят себя на первое место, не заботятся о себе. Такие отношения — это рулетка, в которой очень легко проиграть.
(Дожили, гуглю современный слэнг и объясняю его)
1) ТВАРЬ — живое существо, создание. «Намерение установленных наказаний не то, чтоб мучити тварь, чувствами одарённую; они на тот конец предписаны, чтоб воспрепятствовать виноватому, дабы он вперед не мог вредить обществу, и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений». Екатерина II, «Наказ Комиссии о составлении проекта нового Уложения», 1767 г.
2) Маргарита Грачёва — одна из самых известных жертв домашнего насилия в России: не желающий разводиться муж отрубил ей обе руки.
3) Смешайте 120 г крахмала, столовую ложку соли и 50 г перекиси до получения густой кашицы. Выложите на кровавое пятно, дождитесь высыхания. Остатки удалите щёткой.
4) моя подруга (франц.)
5) моя дорогая (франц.)
6) Три обезьяны — это устойчивая композиция из трёх обезьяньих фигур, закрывающих лапами глаза, уши и рот. Есть ещё четвертая «не делаю зла». Считается, что они символизируют собой идею недеяния зла, то, как, несмотря ни на что, человек не сворачивает с Пути. Но в последствии получили отличную от изначальной идеи коннотацию со значением «я ничего не знаю, моя хата с краю», т.е. равнодушие ко злу.
7) Петербургское наводнение 1824 года — самое значительное и разрушительное наводнение за всю историю Санкт-Петербурга.
8) Девушка, которая является возлюбленной главного героя в поэме А.С. Пушкина «Медный всадник» и которая погибает во время наводнения 1824 года.
9) родная моя (татар.)
10) «Война с эму». Австралия использовала пулемёты и силы армии для борьбы с птицами эму, но немножечко проиграла.
11) У актёров принято уважительно здороваться друг с другом, даже если вы студенты.
12) Милая\дорогая\любимая (татар.)
13) отсылка на одну из сценок блогерши kallmekris. Девушка пишет своей подруге «SOS». А её подруга-русская-бывшая сомнительная личность с подозрительными навыками стрельбы и выживания приезжает с лопатой и спортивной сумкой на все случаи жизни, а к ней просто токсичная сестра приехала, но лопата всё равно не будет лишней.
14) милая (франц.)
15) Традиция гласит, если не отпеть усопшего — душа не обретёт покоя и даже может беспокоить живых
16) антидепрессанты группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина
17) "…Ради девушки с курсов шитья и кройки, // У которой койка в общежитии, и в комнате ещё три койки...", Сплин — Окраины
18) «Римской империй» пользователи соцсетей называются всё, что не даёт им покоя — например, жизнь любимого музыканта или культовое исполнение песни, неразгаданные тайны человечества и крушение цивилизаций.
19) Гордиев узел — чрезвычайно сложный узел, завязанный, согласно древнегреческой мифологии, фригийским царём Гордием, а впоследствии рассечённый мечом Александра Македонского.
20) В игре "Морской бой" часто однопалубные корабли или субмарины расставляют в углу карты. Это считается немного "трусливой" тактикой.
21) солнце (франц.)
22) родная моя (татар.)
23) Станция метро в СПб. Имеет весьма дурную, криминальную репутацию.
24) солнце (татар.)
25) моя луна (франц.)
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу