Почему, Хината? (гет)

— И зачем я только поддался на уговоры?

Лежащий на постели Саске разглядывает перебинтованную руку, подняв её перед собой. Рвущийся из окна тонкий луч солнца равнодушно проходится по безжизненной сероватой поверхности, подсвечивая налипшие на грубую ткань пылинки. Надо бы в очередной раз воспользоваться очищающей техникой суитона, но Саске невыносимо лень.

Зачем ему эта искусственная рука?

— Левая рука лишней не бывает, — напоминает ему лежащая рядом Хината.

Саске поворачивает голову, чтобы посмотреть на неё: раскинувшиеся по подушкам иссиня-чёрные волосы, пахнущие свежестью и лавандой, аккуратный нос, приоткрытые губы — верхняя чувственно выступает над нижней, изящный в своей остроте подбородок. У Хинаты красивый профиль. Сложно думать о чём-то другом, не теряя нить разговора, когда смотришь на Хинату. Поэтому Саске вновь обращает взгляд к потолку, раздражённо уронив немилую ему левую руку на постель.

— Она чужеродная.

— Она просто есть, и это уже хорошо, — мягко гнёт свою линию Хината. — Быть одноруким плохо для шиноби.

— Я и с одной рукой могу многое, — упрямится Саске.

— Не сомневаюсь. Но две — всё равно лучше.

— Я отказывался до последнего.

— Почему?

И правда — почему? Саске не задумывался, что заставляло его отбрасывать идею, которую тот же Наруто принял без возражений. И на которую, естественно, сразу же принялся уламывать его. Саске противился из чистого принципа, уверяя, что прекрасно проживёт и с одной рукой. Но что в действительности стояло за этим принципом? Нежелание принимать любую помощь от деревни? Попытка наказать себя? Возможность оставить жалкий обрубок конечности как напоминание о долгом противостоянии, в итоге обернувшимся для Саске спасением — но какой ценой?

Он сдался, принял эту чёртову искусственную руку из клеток Хаширамы, Бог знает какими методами выращенную Цунаде в лабораторных условиях. Но никак не мог с ней ужиться. А менять что-то уже поздно. Не отсечь же её молнией, в самом деле. Хотя...

— Мне кажется, ты ловко орудуешь этой рукой. Со стороны даже не скажешь, что это не твоя собственная живая плоть, — делится мнением Хината, не дождавшись от Саске ответа на вопрос.

— Мне проще, я амбидекстр, — равнодушно поясняет Саске. — Вот Наруто привыкать было труднее, он же правша. И всё равно носился с этой рукой, как с писаной торбой, разве что из штанов от радости не выпрыгивал.

— Это ведь прекрасно, что Наруто умеет радоваться, — улыбка слышится в голосе Хинаты. — Позволяет себе радоваться. Самоуничтожение ещё никому пользы не приносило.

Саске вновь поворачивает голову — на этот раз преувеличенно медленно, всем видом демонстрируя недовольство, пронзает Хинату убийственным, как ему думается, взглядом. Она смотрит в ответ так спокойно, что безмятежности её могла бы позавидовать гладь воды, не знающей волн. Хинату ничем не проймёшь. Все эти игры в гляделки против неё бесполезны. Её не напугаешь даже риннеганом.

Она всё с тем же спокойствием берёт Саске за левую руку, прижимает ладонь к своей щеке, трётся нежной кожей о шероховатую повязку — в невинном движении мелькает жадность, будто она на самом деле хочет большего. Попробовать губами, оставить несколько поцелуев на искусственной конечности — Саске передёргивает от одной мысли, что сам он делал бы что-то подобное. Но когда это делает Хината... в нём пробуждаются совершенно другие чувства. Даже близко не граничащие с отвращением. Хината будто дразнит его, держит на самой на грани, заставляя предвкушать, но не переступая одной ей ведомую черту. Холодная ладонь Саске остаётся лежащей на её тёплой щеке.

— Ты никогда не показывал мне руку без повязки, — внезапно замечает она.

— Поверь мне, ты не хочешь это видеть, — хмуро цедит Саске.

— Откуда тебе знать, чего я хочу? — Хината резко приподнимается, нависает над ним, обрамляя водопадом невыносимо приятно пахнущих длинных волос. Её лицо — как свет в конце тоннеля, первый снег на мраке чернозёма, сияющая прорезь солнца в затянутом грозовыми облаками небе.

— Чего ты хочешь? — всё, что в такой момент может спросить у неё Саске.

— Сейчас, может быть, — тебя.

Хината склоняется к его губам, без всяких намёков угадывая, чего именно Саске сейчас страстно жаждет душой и телом.

* * *

— Я не хочу возвращаться в Коноху, — гневно произносит Саске. — Не хочу там жить.

Хината поднимает голову, отвлекшись от своего вязания. Она, как и всегда, спокойна и уравновешенна. Словно указом с небес ей предписано выступать голосом разума. Беспристрастным, сглаживающим скачущее настроение Саске, его периодами возникающие вспышки злости и отвращения — к себе и ко всему живому на этой земле.

— Кто-то заставляет тебя?

— Наруто опять завёл свои речи о том, что моя жизнь отшельника затянулась, — с потоком облегчения принимается изливать наболевшее Саске. — Нет, ты представить себе не можешь: сказал, будто мне может стать легче, если я какое-то время побуду в деревне... Почувствую себя нужным. Перестану закрываться от общества. Предложил разговоры о важном вести с малолетками в академии. Я его послал.

— Куда? — абсолютно искренне любопытствует Хината.

Чистая, незапятнанная, как у ребёнка, душа — чем ещё такое объяснить?

— На хер, — так же искренне отвечает Саске.

Хината тихо смеётся — до странного удивительно, реагирует на его слова в точности так же, как и Наруто. У них есть что-то незримо, но ощутимо общее, какими бы разными по характеру людьми они ни были. Возможно, это что-то и не отпускает Саске. То ли спасительная верёвка, то ли привязь, от которой нет спасенья. Однозначности у сего явления нет. Но параллель Саске мысленно проводит не впервые.

— Даже говоря о нём в таком тоне, ты говоришь с любовью, — лукаво подмечает Хината.

То, как она обманчиво мягка в своих словах, но одновременно не принимает возражений, подбешивает Саске парадоксально сладостным образом. Он не может заставить себя всерьёз раздражаться на Хинату. Даже препирательства с ней в каком-то роде оказывают на него успокоительное влияние. Будто она натурой своей призвана отрезвлять. Не давяще, но в меру твёрдо.

— Это не значит, что я не могу в лицо заявить ему, каким болваном он бывает.

— Ты и похлеще можешь, — соглашается Хината. — Кажется, в прошлый раз, когда вы решили выпустить пар и устроили «безобидную» потасовку, именно Наруто ушёл с полигона со сломанным носом?

— Курама лечит такое за две секунды, — хмыкает Саске, словно оправдываясь.

— Может, ради таких моментов ты и заглядываешь изредка в деревню? Может, тебе это просто нужно. Наруто милостиво позволяет тебе отвести душу, чтобы не пострадал кто-то другой. Менее сильный и выносливый.

Саске ничего возразить. Иногда складывается впечатление, что Хината знает его как свои пять пальцев. В чём-то, возможно, лучше его самого. Это пугает — провоцирует какую-то тревожную эмоцию в глубине души. Но в то же время Саске не ощущает себя способным от этого отказаться. Пока Хината рядом, всё в порядке. Должно быть в порядке.

* * *

Временами Саске чувствует бессилие. Как будто он нездоров. Как будто выкачали из тела всю чакру, оставив только головную боль, слабость в конечностях и премерзкое головокружение в ответ на любую попытку двигаться. Наверное, это нормально, мысленно успокаивает себя он. Ведь он тоже человек. Тоже бывает уязвимым, по-прежнему может болеть. Позволять себе мгновения разрушительной хандры. Бесконечно отлёживаться в полном безразличии ко всему, что его окружает. Кроме, естественно, Хинаты. Она прекрасный собеседник и, стоит признать, являет собой опору для него. Всегда выслушает и не оставит одного надолго. Жить с Хинатой гораздо лучше, чем в полном одиночестве.

Она и сейчас Саске не бросает: сидит на краю постели, глядя на него с беспокойством. Не лезет, однако, не читает морали, даже не прикасается. Но она рядом — и этого уже достаточно.

Саске сглатывает ком в пересохшем горле, через дверной проём глядя в сторону кухни. Там, на столе, его внимание привлёк графин с холодным чаем из смеси трав и цветов. Хината знает много рецептов такого чая, любит его готовить. Саске мучает жажда, а графин со светло-янтарной жидкостью, так сильно его манящей, совсем близко — рукой подать. Саске и тянет руку, но ему не хватает воли подняться и подойти к столу, на котором стоит грёбаный чай. Так заботливо украшенный листочком мяты и долькой лимона. К чертям все эти ухищрения, если до желаемого невозможно добраться. Саске банально хочет смочить горло. Хотя бы парой глотков. Пусть даже одним.

Видимо, он и правда серьёзно болен, если настолько ослаб. Если тело не желает больше его слушаться. Саске красноречиво смотрит на Хинату.

— Принеси мне чая, встать нет сил, — хрипло выговаривает он.

— Именно поэтому тебе и нужно вставать, — без сожалений сообщает ему Хината. — Не будешь вставать — угробишь себя совсем.

Саске не хочется этого признавать, но она говорит дело. Бывают моменты, когда просто необходимо заставить себя. Превозмочь. Это тоже битва — не меньше. Бесконечная борьба с самим собой. Тяжело, тошно, всё тело противится, ноет. Но Саске заставляет себя это сделать — медленно подняться с кровати и, пошатываясь, дойти до кухни. Что и каким образом выжрало у него такое количество чакры, Саске предпочитает сейчас не обдумывать. Он не пользовался техниками уже долгое время. Всё время, что пробыл в этом доме вместе с Хинатой. Но мутная голова отказывается дать сигнал хоть одной рациональной мысли.

Саске жадно хватается за ручку графина и пьёт прямо из него, не утруждая себя поиском кружек. Чай проливается ему на шею, но Саске даже не вздрагивает. Странно. Ни малейшего вкуса, ни даже отдалённой сладости. Будто он пьёт обычную, отвратительно тёплую воду, но никак не искусно приготовленный освежающий чай, в котором ещё не успели растаять кусочки льда. Плевать, думает Саске. Он не больно привередлив.

Откуда-то из комнаты серебристо-белые глаза Хинаты сейчас наблюдают за ним. Быть может, с гордостью. Саске не видит этого, просто знает. Он ведь преодолел себя, как Хината того и желала.

* * *

— Ты не убил их.

Хината вновь беспристрастна. В её словах нет ни похвалы, ни осуждения. Лишь констатация факта. Но что-то подсказывает Саске: она довольна таким исходом.

— Не убил, — мрачно кивает он.

Порой вспышки гнева у Саске заходят дальше обычного. Бывают моменты, когда ему не удаётся держать себя под контролем. Но что страшнее — он и не пытается. Отпускает себя — и хоть трава не расти. В эти секунды Саске, обладатель шарингана, не может предвидеть свой собственный следующий шаг. Возможно, в воздухе запахнет горелой от воздействия молнии плотью. Возможно, Саске опустит взгляд на свои руки и увидит на них кровь. Много крови.

Старик и старуха остались в живых каким-то чудом. Саске впору самому удивиться. Что-то сдержало его в последнюю, роковую секунду, грозившую обернуться фатальной. Может, существование Хинаты? Даже на расстоянии она умудряется возвращать его мыслям трезвость.

В тот день старейшины Конохи вызвали его на разговор и посчитали, что могут открыто выразить недовольство тем, что Саске отошёл от дел. Они, в общем-то, много неосторожных слов себе позволили. Саске сорвался. В какой момент? Может, где-то на упоминании проклятого имени клана, которое он обязан отмыть благими делами. Обязан перед деревней, говорили они. В благодарность за то, что не остался сидеть в тюрьме пожизненно.

Нет, это он выслушал не моргнув глазом.

Ещё был шанс просто уйти.

Но старик допустил серьёзную ошибку, где-то между делом упомянув имя Итачи.

Вот тогда Саске не пришлось даже осознать порыв — рука сама схватила Хомуру за горло. Ему не требовалось особенных техник, чтобы раз и навсегда покончить с жизнью некстати осмелевшего старца. Кохару не успела даже вскрикнуть — Саске одним движением второй руки отбросил её в стену. Тогда он впервые порадовался, что рук у него всё-таки две. Всё происходило так быстро и тихо, что даже Анбу за дверью не шелохнулись.

Но что-то остановило Саске. Он так ничего им и не сделал. Просто усилием риннегана заставил забыть неудачный конец разговора и растворился в пространстве и времени.

— Я понимал, что, если всё закончится убийством, тебе это не понравится, — дополняет сказанное Саске.

Хината отрицательно качает головой. В её глазах — весь мир, та версия мира, которую Саске не презирает, но которая остаётся ему недоступной. Он знает, что никогда не поднял бы на её руку, какой бы несогласной она с ним ни была. Какой безжалостной и категоричной по отношению к нему однажды ни станет.

— Я не вправе оценивать твои действия с точки зрения «нравится» или «не нравится». Но меня бы это огорчило.

— Душа болит за этих старых хрычей? — ехидно интересуется Саске: яд так и сочится в каждом слетающем с губ звуке, но подобная злоба сейчас как никогда сладка ему.

— Не за них, за тебя, — с тихой горечью объясняет Хината. — Корить же себя будешь потом, я знаю. Не простишь себе срыва. Не стоят они того, чтобы руки марать. Только сердце себе запятнаешь, а покоя всё равно не найдёшь.

«У меня и так сердце чернее чёрного», — с обречённой едкостью думает Саске.

Хината не может слышать его мыслей. Но...

Она приближается, не обнимает, даже не касается лишний раз, просто становится вплотную — голову на плечо кладёт. И Саске кажется, что он готов простоять так с ней вечность. Ему уже никогда не исцелиться, но присутствие Хинаты держит его злотворные эмоции в узде. Даже поверхностная близость способна творить чудеса.

— Ты добрый, ты всегда таким был. Тебе претило убивать.

Хината видит в нём мальчишку — давно умершего, забытого, однажды сломанного — и уже никогда не возродившегося вновь. Мальчишку, которого она никогда не знала, но почему-то помнит.

* * *

— Скрытый Туман обратился ко мне с предложением работать на них, — делится Саске новостью. — У них прыткие Анбу. Каким-то образом сумели на меня выйти.

Хината оборачивается к нему, отвлекаясь от возни с паукообразным кроваво-красным цветком в горшке. Зачем ликорисы в доме? Мысль мимолётно проскальзывает и тут же исчезает. Саске, собственно, нет никакого дела до интерьера. Если ей так нравится, пусть заполняет его по своему усмотрению. Может, в этом жилище, укрытом высоко в непролазных горах, возвышающихся над раскинутым на многие мили вокруг полотном непроходимого леса, Хинате не хватает каких-то красок. Саске привык, а вот ей, наверное, нечем заняться. Ни единой живой души вокруг. Только они вдвоём.

— Учитывая, как ты от всех шифруешься... — подтверждает она его вывод. — Позволь угадать: переговоры шли втайне от Конохи?

— Разумеется, — Саске облокачивается на дверной косяк, скрестив руки у грудной клетки. — Возможно, их шпионы что-то разнюхали, узнали, как я отдалился от Скрытого Листа. Вот верхушка Тумана и решила ковать железо, пока горячо.

— Что ты им ответил?

— Сказал, что подумаю.

— Но думать на самом деле не собираешься?

Хинате и мысли читать не нужно, чтобы безошибочно угадывать намерения Саске.

— Что Скрытый Лист, что Туман... Нет разницы, всё это продукт одной и той же системы. У меня нет желания иметь с ними дел, — отрезает Саске.

— Но всё же ты не сказал однозначное «нет», — задумчиво тянет Хината, вытирая о платок испачканные землёй руки. — Хочешь, чтобы за тобой побегали? Напомнили, что ты всё ещё существуешь и можешь влиять на мир?

— Пусть этот мир горит синим пламенем, — от чистого сердца заявляет Саске. — Мне он осточертел.

Отбросив катану, он усаживается у порога, скрестив ноги. Со вздохом прислоняется головой к болезненно твёрдому, неудобному косяку. Прикрывает глаза. Шаги Хинаты раздаются совсем рядом. Она садится подле него, подтягивает под себя колени, и молча смотрит какое-то время. Не трогает, ничего не делает. Саске слегка успокаивается, чувствуя близость её присутствия. Энергию, оттягивающую негатив, но не залечивающую давние раны, что не способен залечить ни один ирьёнин.

— Может, тебе просто нужно найти занятие по душе, — спустя какое-то время предлагает Хината, уже держа его за руку. Ту самую, левую. Лёгкие поглаживания по безжизненной кисти почему-то доходят до сердца, как игла по вене — и этот пронзительный укол действует сродни болеутоляющему. — Заботиться о ком-то, кто в этом нуждается. Ты давно навещал свою старую команду?

— Така? — Саске приоткрывает глаза, на миг оживившись: почему она вдруг заговорила о них?

— Когда-то ты дал обещание Джуго, но теперь позабыл про это. А та девочка, Карин... Ты причинил ей боль и оставил её. Хотя у неё и так предостаточно шрамов.

— Откуда ты знаешь про Джуго? И про шрамы Карин?

Саске уверен, что не рассказывал ей об этом. Или у него теперь ещё и провалы в памяти начались? Наверное, стоит заволноваться, а Саске позволяет себе махнуть рукой. Ну и что, если Хината каким-то образом знает? Он доверяет ей, ему нечего скрывать.

* * *

— Хината...

Он повторяет это имя снова и снова, пока вдалбливает её в кровать. Всегда в одной и той же позе — Саске никогда не надоедает быть сверху, глядя ей прямо в глаза. Их руки сцеплены в замок, волосы Хинаты беспорядком разметались по подушке, срывающиеся с приоткрытых губ вздохи смешиваются с его собственными. Её грудь тёплая и влажная от пота, Саске трётся от неё, сильнее сжимая костяшки — как только её хрупкие кисти не ломаются под его силой; быть с ней, на ней, в ней даёт Саске необходимую волю к жизни в моменте.

Она без труда впускает его член в себя полностью, принимает Саске всего и без остатка, одуряюще приятно сжимается изнутри, приближая к пику удовольствия, и каждый раз оргазм с ней ярче, сильнее предыдущего. Она стонет, как ему надо, целуется, как ему надо, даже кончает именно так, как Саске любит: несдержанно, во всей откровенности, сладко, всем телом показывая, как хорошо он ей делает. Чем грубее Саске двигается, тем больше она наслаждается тем, что между ними происходит.

Секс между ними — обмен энергией. Саске растворяется в ней, позволяя ей раствориться в себе. Пока он в ней, они как неделимое целое, две части которого не могут существовать по отдельности. Хината охотно принимает на себя все его боль, импульсивность и лютость. Саске вбирает её хладнокровие как холодную кровь в прямом смысле — от донора. После соития с ней у него буквально снижается температура, и очаги ярости, постоянно жгущие нутро, под накатившим холодом тихо угасают. До нового пробуждения.

После таких ночей Саске чувствует себя вымотанным до предела. Отдавшим больше, чем получил. Словно его ресурсы понижаются почти до нуля, растраченные на похоть. Но ему мало, мало. Он не может насытиться Хинатой до конца, как бы всецело она ни отдавалась ему. Её всегда не хватает, и Саске не знает, как с этим справиться, если только не пробраться ей под кожу, обратившись бесплотным духом, и не остаться там на вечные века.

— Саске, — она вырывает руку из крепкой хватки, чтобы погладить его по щеке. — У тебя кровь.

Саске только сейчас ощущает горячую влагу под глазом, но далёкий отголосок тревоги слишком ничтожен, чтобы отвлекать его в момент занятия любовью с Хинатой. Саске глушит его на корню, хватает Хинату за перепачканную своей же кровью ладонь, исступлённо прижимаясь к ней губами, и продолжает резкие толчки, заставляя и её позабыть о короткой заминке, потерять себя в рваных вздохах и смазанных поцелуях.

* * *

Саске смотрит на своё отражение в настенном зеркале. Ещё вчера оно, кажется, блестело чистотой, а сегодня уже мутное, с непонятно откуда взявшейся паутиной в углу. Неважно. Саске бегло оценивает себя. Он и не помнит, когда в последний раз вглядывался в зеркала. Бледное, исхудавшее лицо, синеватые тени под глазами, сухие, покрытые трещинами губы. Не самый привлекательный вид, но кого это может волновать здесь, в отрезанной от мира глуши? Хината принимает его любым, а остальное Саске безразлично. Волосы вот только сильно отросли и беспрестанно лезут в глаза, мешая адекватному обзору. На затылке их впору резинкой подвязывать. Надо бы попросить Хинату подстричь его наконец.

Сплюнув остатки зубной пасты в раковину, Саске покидает ванную.

Судя по всему, он болен чем-то уже приличное время, но в который раз игнорирует своё состояние. Не подыхает ведь — и ладно.

Хината в комнате — удобно устроившись на диване, читает какую-то книгу. Появление Саске встречает со свойственным ей флегматизмом. Улыбается одними глазами. Уголки рта при этом не двигаются — так может только она. Саске усаживается рядом, бросает короткий взгляд на страницы перед Хинатой, моментально забывая, что же она там такое читает.

— Ястреб прилетал, — сообщает ему Хината то, что Саске по всей логике сам должен сообщить ей.

— Да, — кивает он. — Из Конохи.

— И какие новости?

— Наруто во второй раз стал отцом.

— Правда? — Хината пододвигается к Саске поближе, не скрывая интереса. — Мальчик или девочка?

— Девочка вроде бы, — пожимает плечами Саске.

— А кто мать?

— Не помню, — честно отвечает он.

Хината его даже не упрекает за такую несознательность. Она ко всему готова отнестись с пониманием. Разговаривать с ней — легко и совсем не отягощает голову.

— Наруто пока не стал Хокаге?

— Нет, но, думаю, он над этим работает. Ему сейчас... двадцать пять.

Им всем двадцать пять. Это закономерно. Они же ровесники. Саске внезапно накрывает осознание — впервые за долгое время. Он мрачновато погружается в раздумья, не замечая, как хмурятся брови. Хината не нарушает возникшего между ними молчания, но и к чтению не возвращается. Тоже, наверное, размышляет о чём-то своём.

— По правде говоря, я не знаю, зачем Наруто так держится за это желание. Он и без того достиг многого. У него характер не тот. Перебирать бумажки в офисе — совсем не то, что подвиги на миссиях вершить, — выражает мнение Саске.

— Ты ещё помнишь такое понятие, как мечта? Заветная, дорогая? То, к чему всю жизнь идёшь, — с ласковой полуулыбкой, как к несмышлёному ребёнку, обращается к нему Хината.

— У меня не было мечт, у меня были цели, — неосознанно сжав зубы, выдавливает ответ Саске.

— Но когда-то... в детстве, возможно, были и мечты.

— Они давно похоронены.

— А сейчас? Есть что-то, чего ты хотел бы от жизни?

Саске молчит, и вокруг снова разливается гнетущее безмолвие. Хинату не смущает его хмурый вид. Она даёт ему время. Она всегда готова внимать, когда Саске решает заговорить с ней.

— Хината, а ты сама... не думала о детях? — заданный в лоб вопрос звонко разрезает тишину.

— Не знаю, — отвечает она без видимых эмоций.

— Ты однажды говорила, что мне стоит найти кого-то, о ком я мог бы заботиться, — напоминает Саске. — Тогда пусть это будет ребёнок. Наш. Чем мы хуже Наруто?

Хината молчит, и Саске разглядывает тяжесть задумчивости в дымчато-белой, под стать плотному облаку, радужке её глаз.

— Что скажешь? Ты бы хотела от меня детей?

— Возможно.

— Тогда... давай заведём ребёнка.

Хината грустно улыбается ему.

— Я не могу.

Саске не сомневается: ещё как может. Она молода и здорова. Она с ним. По своей воле. Она любит детей. Она всегда с такой теплотой отзывалась о своей младшей сестре. Что может так внезапно мешать ей?

— Почему, Хината? — допытывается он, заглядывая в её как-то разом опустевшие глаза. — Почему нет?

Пытается взять за руки, усилить контакт между ними, выведать ответ, который обязательно задушит фонящую в голове тревожность. Потому что иначе не бывает: Хината — его покой. Хината не делает ему больно. Ей нет нужды ранить. Между ними доверие.

— Почему? — повторяет Саске.

Хината впервые отстраняется, не позволяя ему коснуться себя. Улыбается грустно, а затем её взгляд становится чужим — необъяснимо колким.

— Потому что я умерла на Луне, когда пыталась спасти Ханаби. Забыл?

Вопрос задан ему с сочувственной заботой, но в глазах Хинаты нет жалости. Лишь фатальная, выжигающая всё на своём пути пустота. Саске хочет возразить, Саске хочет закричать ей в лицо, что это неправда, дурацкая шутка, бред её воспалённого воображения. Но он сразу же вспоминает. Слишком быстро и много — вихрь ярчайших картинок прошлого крутится в голове, вызывая нестерпимую боль. Не в силах выдержать это, Саске опускает голову, прижав ладони к вискам.

— Годы идут, а ты так и не смирился с этим. Хотел спасти меня, но не успел. Ты же любил меня, правда любил. Но так случается. Наверное, тебе было легче раз за разом заключать самого себя в Цукуёми, до предела тратя чакру, чем признать, что ты потерял кого-то дорогого для себя. Снова.

«Этого не может быть. Так не бывает», — хочется сказать Саске.

Но реальность беспощадна к нему. Реальность, в которой самого важного — нет.

Хината в последний раз смотрит на него с сочувствием, прежде чем её образ плавно растворяется, как мираж, никогда на самом деле не бывший осязаемым. Саске остаётся абсолютно один в старом деревянном доме, затерянном среди диких пустынных гор. Всё в этом доме было ложью — всё, хоть как-то связанное с Хинатой. Только проклятый ликорис, давным-давно увядший и иссохший, стоит в горшке на подоконнике, как и стоял, наверное, задолго до прихода сюда Саске. Никто в здравом уме не держит дома такие цветы. Но Саске никогда и не был здоров.