Кекри

Накануне Кекри⁽¹⁾ перед порогом старостиной избы за одну ночь вымахали осинка и кедр. Оба дерева были унылы, и оба были обречены на скорую гибель под топором.

— Не рубите!

По главной улице мчался человек — резво, как испуганный олень; узнав в нем Хверега, староста жестом повелел дровосеку обождать.

— Не рубите, — повторил подбежавший наглец и, задыхаясь, упал руками на колени. — Тапио⁽²⁾… рассердится. Разве что… после Кекри…

Пристальный взор старосты покрошил бы и вековые льды.

— Да будет так.

Отослав дровосека, он добавил:

— Я доверяю тебе. Не злоупотребляй этим.

Врачевателя по имени Хверег принесло в Тиироле на исходе зимы.

Ему разрешили остаться при условии, что он вылечит дочь старосты от бронхита. Три ночи Хверег шептал заклинания над больной, сжав в кулаке амулеты; на заре он уходил в солнечно-ледяную дымку, в полдень поил бесчувственную девушку отварами из добытых ягод и кореньев.

На четвертое утро Конта проснулась под светлый звон капели здоровее новорожденной.

—...в конце хельмикуу⁽³⁾ из Маналы⁽⁴⁾ вытащить можно, — отпирался Хверег. — Да и ваша дочь — настоящий боец, и без меня бы сдюжила…

Его заткнул едкий смешок старосты.

— Ты думаешь, здесь не жалуют ведунов. Но знаешь, кого на самом деле не жалуют? Нигде.

— Лжецов.

Это был неверный ответ — но именно тот, который ждали от Хверега.

Он поселился в лачуге на заброшенной пристани. Тиирольцы помогли ему подлатать жилище — и принялись донимать ведуна своими недугами.

В свободное время Хверег любовался рекой с пристани: Конта часто заставала его там, принося весточку от отца. Руки Хверега, угощали они ржаной лепешкой или перебинтовывали рану, всегда пахли лиственницей после дождя.

В полдень Кекри Конта нашла его там же, над водой; аромат березы, которой топили сауны, схлёстывался здесь с запахами реки.

Приблизиться бесшумно не получилось: под сапогом скрипнула доска-подлянка. Хверег рассеянно обернулся. Глаза его были трещинками с речной водой.

— Тебя ждут у костра, — известила его Конта.

— Уже сегодня?..

Хверегу было присуще двигаться размеренно, но при этом мало кто за ним поспевал. Вот и сейчас он брел, точно во сне — а Конта почти рысила, чтобы не отстать.

Посреди площадного столпотворения величаво громоздилась заготовка костра, лохматая внизу от соломы, лаванды и полыни. Староста с факелом на ее фоне казался мышонком с искрой.

— Хверег, — поприветствовал он опоздавшего. — В этом году эта честь достанется тебе.

Люди почтительно расступились, пропуская ведуна из последнего ряда вперед.

Подсыревшая солома капризничала и не бралась. Хверег нарисовал в воздухе руну, что-то шепнул — и ввысь с неохотой потянулся первый дымок.

Хверег сжал в кулаке амулеты и обратился к тиирольцам:

— Пусть огонь согреет нас в грядущую зиму. Пусть дым спрячет нас от беды…

Как только пальцы его разомкнулись, выпуская на свет обточенные кости и птичью лапу, Конта ринулась вперед, к костру:

— Это не поможет!

В первых рядах встрепенулась девочка — лупоглазая и костлявая, как недокормленный козлёнок.

— Деревни продолжают гибнуть несмотря на ритуал! — пылко вещала Конта. — Очередь Тиироле — только вопрос времени!..

Староста сердито заковылял к ней:

— Дура! Теперь Тапио точно не пощадит нас…

Он собирался утащить дочь с площади за локоть, но ее заслонил Хверег.

— Не злоупотребляй, — напомнил ему староста так тихо, что для прочих его слова утонули в гуле огня.

— Дай мне сказать, — не сдавалась Конта, выступив из-за защитника. — Наш лес — не Тапиола⁽⁵⁾. Это заблуждение…

— Ты, — староста ткнул в нее пальцем с такой яростью, что Конта отшатнулась, — забудешь про эту дурь и понесешь Тапио дары.

Конта раздраженно дернула губой и двинулась прочь через толпу.

Тиирольцы потянулись к костру, чтобы одолжить у него огня. До утра будут блуждать по улицам факелы, плавая в священном дыму, как сонная рыба...

Хверег пошел на окраину за Контой.

Следом за ним вприпрыжку понеслась лупоглазая худышка.

— Тапио, Тапио… — ворчала Конта, укладывая в сумку очередной капкан на лису. — А его вообще кто-нибудь видел, этого Тапио?

— Конта.

Ее подорвало на ноги; топор сам прыгнул в руки.

Заточенное лезвие замерло в перышке от груди Хверега. Конта опустила оружие и неловко перекинула косу со спины на правое плечо.

— Чего тебе?

— Отец простит тебя, если мы понесем подношение.

Конта махнула на благожелателя рукой и вернулась к сборам.

— Делай как знаешь, — она тщилась впихнуть связку колышков между железным крепежом и мотком веревки. — Только без меня.

Хверег присел рядом, отодвинул железку, замял поглубже скрученную сетку — и колышки наконец-то влезли. Он улыбнулся Конте одними глазами:

— Спрячешь у ручья.

К алтарю Тапио вел чудесный ручей — один из множества, раскиданных извилистой пряжей по всей Тапиоле. В сердце чащи ручьи сливались в незамерзающее озеро с живой водой.

— Но почему?.. — не поверила Конта.

— Личные интересы, — Хверег поднялся и предложил Конте руку.

Поколебавшись, Конта приняла помощь. Твердые пальцы Хверега не отличались от древка топора.

— Можно с вами? — внезапно мяукнули снизу.

Конта чуть не подпрыгнула; Хверег же посмотрел на подкравшуюся девочку так, будто знал о ее присутствии с самого начала — с тех самых пор, как она стала подглядывать за ними из-за дуба в желто-сизом лишайнике.

— Нельзя, — Конта озабоченно огляделась. — Где твои родители?

Девочка странно моргнула.

— Я с бабушкой живу.

—...она из Вирталы, — догадался Хверег.

Конта скорбно поджала губы. Виртала была последним селением, которое сгубил хийси⁽⁶⁾.

— Иди домой, — непреклонно приказала Конта.

Хверег, неслыханное дело, усмехнулся:

— Побежит со всех ног.

В избу старосты они явились втроем: Хверег за руку с робкой малышкой по имени Макко и насупленная Конта чуть в сторонке.

Встретившие их обряжальщицы первым делом запричитали над Макко:

— Былинка! Лохикейтто⁽⁷⁾ будешь? Свежий, наварный…

— Сено сеном, — цокали языком, терзая гребнем ее блеклые лохмы.

Конту же наоборот расхваливали:

— Ну коса! Всем на зависть! А с лентами ещё краше станет…

— А какая ладненькая — загляденье! Да, Хверег?

Конта от стыда едва не падала с табурета. Сидевший по соседству Хверег деликатно не подавал признаков жизни.

Когда на Конту водрузили пышный вересковый венок, в хуоне вошел староста. Обряжальщицы тут же прыснули по сторонам, предоставляя свою работу на оценку.

— Прости меня, — смиренно попросила Конта приблизившегося отца.

Тот положил ладонь ей на макушку, видневшуюся в кольце церемониальных растений, и вздохнул:

— Яблоко от яблони…

Под яблоней он подразумевал не себя, а почившую жену. Конта знала ее лишь по рассказам отца: мать околела в метель возле брусничника, когда ее единственной дочери не было и трех.

Троицу провожали всей деревней до восточных ворот. Народ стал разбредаться лишь после того, как избранных затянула в себя паутинчатая трясина старой хвои.

Дотлевал на площади костер. Тиироле заволакивало завесой травяного дыма.

— Ха! — Конта выдернула из-под пестрой листвы топор и победно вздернула его над головой.

Другая ее рука, совсем не так резво, воздела сумку с ловушками.

Хверег одобрительно приподнял брови: мол, оценил. И предложил:

— Я понесу?

Конта посмотрела на котомку с дарами у него за спиной и протестующе хмыкнула.

Ручей смело продирался сквозь рыжеватый подлесок, бурчал на ленивые камни. Затаив дыхание, Конта сдалала шаг на мшистый бережок — и очутилась в Тапиоле.

Первозданную чащу не осквернили ни мессы Руоци⁽⁸⁾, ни молебны Венайи⁽⁹⁾. Здешние сосны слыхом не слыхивали о судостроении, звери — о пушном промысле; Тапиола оставалась тем же раздольем для духов, что и на заре творения.

Вдруг над лесом взвился раскатистый женский крик. Хверег успокаивающе приподнял руку:

— Это лисицы.

Крик расщепился надвое — и стал вдвое мучительнее.

Конта завопила с испуганным запалом:

— Я вам сейчас покричу!..

Макко поежилась.

— А чего они так? — она посчитала кончиками пальцев очередную сторожившую ручей осинку.

— Борются, — отозвался Хверег. — Или брачуются.

— В локакуу⁽¹⁰⁾? — неловко усомнилась Конта.

Истошный лисий вопль раздался на кивенхейтто ближе.

Конта схватила Макко за руку и ускорила шаг.

Окольцованный деревьями островок отражался в озере, как в дорогом зеркале. По легендам там на изнанке его отражения жил Тапио. По небу тянулись пунктиры улетающих крякв.

Конта шла к острову по броду, высоко подобрав шерстяные юбки. Пропитанные тюленьим жиром сапоги пускали по озеру идеальные круги. Смотреть вниз она избегала: по обе стороны подводной гряды зияла кромешная бездна. На полдороге она чуть не забрала себе Хверега: ведун, отчего-то начавший прихрамывать, еле удержался на скользких камнях.

Подле рюшчатого от вешенок пня уже лежала снедь и резные фигурки от других деревень. Растянули веревки и сети, рассовали между дарами капканы. Поклявшись, что его нога в полном порядке, Хверег посадил Конту себе на плечи, чтобы та привязала к ветке пихты похожий на лебедку механизм. Бедра Конты сжимали твердые пальцы, холодок ехидно облизывал голени под задравшимся платьем.

Перед уходом Конта окинула опушку встревоженным взглядом. Хверег ободряюще погладил ее по плечу:

— Пойдем домой.

В Конте дернулась струна кантеле: каково это — возвращаться домой с Хверегом? С тушей оленя, с ведром форели, с корзиной клюквы… И ведь удостоилась какая-то женщина такого счастья…

Конта едва не споткнулась, ошеломленная собственными мыслями.

Счастья?

…они вернулись к ручью на закате. Хверег наконец перестал подволакивать ногу. Над далекими горами колыхалась призрачная радуга Ревонтулет⁽¹¹⁾.

Цепочка собственных следов привела их к месту, которого прежде не существовало — месту, где ручей распадался на два потока.

— Вот же… — ругнулась Конта.

Макко вцепилась Хверегу в подол рубахи.

— Мы и дальше пойдем по следам, — успокоил ее Хверег. — И выйдем…

— В Похьёлу⁽¹²⁾, — перебила его Конта. — Ты не можешь сплести ручьи обратно в один?

— Я ведаю, а не волшбую.

— Как гузно чесать ведаешь…

— Конта, — одернул ее Хверег.

“Возьми себя в руки”, — осело неприятным осадком у Конты в груди.

Подмигнув Макко, ведун облизнулся и издал странный цвиринькающий звук; на него дружелюбно отозвались прятавшиеся в кронах свиристели.

— Они говорят, что следы перестелили, — перевел Хверег.

— Ты веришь прислужникам хийси? — фыркнула Конта.

— Я только передаю то, что услышал.

— Значит… — Макко прижалась к Хверегу теснее, — нам туда?

Она указала на ответвление ручейка, убегавшее во мрак угрюмого краснолесья.

— Ага, — поддельно взбодрились Конта. — Хийси отпугивает нас от нужной тропы. Не на тех напал!..

Под перекрёстными тенями еловых лап Хверег осторожно сжал ее пальцы в своих.

— Я верю в тебя, — произнес он еле слышно.

Конта отчаянно сжала его руку в ответ.

Ручей действительно вывел их к деревне — но вовсе не к Тиироле. Узнав тын родной Вирталы, Макко встала у ручья как вкопанная.

Воздух в распахнутых воротах был натянут, точно пленка пузыря. По другую сторону зиял провал главной улицы. В нем мертвыми лучицами колыхались гнилые ленты с позеленвшими колокольчиками; обдувавший их ветер был слаб, как дыхание умирающего.

Хверег бесстрашно двинулся вперед.

— Ты куда? — опешила Конта.

Вместо Хверега ответила Макко:

— За маминым гребешком.

У Конты заныло сердце.

— Вы в своем уме? — она выбросила руку в сторону деревни, голос ее предательски сорвался. — Это место проклято!

— Я никого за собой не тяну, — осадил ее Хверег.

Конте нестерпимо захотелось его придушить. Неужели он не понимает, что это опасно? Что Макко же как-то жила без гребешка все это время? Что за ним, Хверегом, отправишься хоть в Похьёлу, хоть в саму Маналу — именно потому, что он никого за собой не тянет?..

— Подождете здесь, —миролюбиво предложил Хверег.

— А если с нами что-то случится? — Конта надеялась надавить ему на совесть, на жалость — хоть на что-нибудь; била наугад.

— Тебе страшнее там или здесь?

“Со мной или без меня?” — услышала Конта.

Опустевшая Виртала напоминала необъятных размеров капище. Под пристальным взором обугленных, расколотых молнией идолов троица дошла по главной улице до главной площади; тут Макко настойчиво потянула Хверега за руку к одной из замшелых избушек-домовин.

Конта осталась на площади одна — прямо посреди заметенного ливнями огнища.

Хийси застал местных в разгар некоего грандиозного ритуала. В Конте скреблось смутное ощущение, что всё это ей знакомо: заскорузлая скатерть, наполовину сползшая с длинного скособоченного стола, битая посуда, сопревшие до неузнаваемости букеты…

Во главе стола, точно места для почетных гостей, торчали два пенька — осиновый и кедровый. За ними высилась березовая арка, овитая засохшим вереском. С белых жердин свисали мышиные косточки и паутина.

Свадьба — осенило Конту. Здесь играли колдовскую свадьбу…

За спиной зашуршала листва; Конта настороженно обернулась.

Макко прижимала к груди костяной гребешок в виде лисички. На узкоглазой мордочке темнели желтоватые пятнышки свежей живицы.

Хверег почему-то держал костяшку указательного пальца во рту.

— Поцарапался, — невнятно пожаловался он.

Вирталу покинули уже под вечер. Лисы кричали все чаще; журчала во тьме вода.

— Ручеек-ручеек, выведи на огонек… — пела Макко ломким, дрожащим голосом.

Брели неведомо куда по глухомани. В третий раз подхватив споткнувшуюся о кочку Конту, Хверег присел на поваленное дерево, выбранил несговорчивое кресало — и сронил-таки с него искру. От вспыхнувшего факела потянуло пряной смолой.

— Нас же увидят за пенинкулму⁽¹³⁾, — встревожилась Конта.

В красном свете Хверег казался ей незнакомым, как в первую встречу

— Затушить?

Конта страдальчески поджала губы.

Лисы надрывались, казалось, на расстоянии вечерней тени.

Наконец, Хверег объявил очевидное:

— Надо сложить костер.

Макко притворялась, что собирает хворостинки, а на самом деле слонялась за квелыми светляками, что вились над корягами в ожерельях поганок. Хверег выковыривал из земли подгнившие шишки.

Конта примерялась с топором к шумливой молодой ольхе. Когда она уже собиралась ударить, перед лезвием ни с того ни с сего выскочила Макко, гнавшаяся за крупным светляком. Миг — и охотница поймала насекомое… ртом.

— Чего?.. — Конта изумленно опустила топор.

Макко поспешно проглотила светляка и икнула.

— Дай ей наконец поесть, — через плечо бросил Хверег.

— Она что?..

— Подкидыш саммакко⁽¹⁴⁾, — подтвердил ее догадки Хверег. — Вскормленный молоком человеческой женщины.

Разводя костер, Конта все косилась на Макко. Та завешивалась волосами и липла к Хверегу в поисках защиты.

— Поверить не могу… — не выдержала Конта, когда они расселись вокруг огня.

Хверег покивал вроде бы с пониманием, но больше с насмешкой.

— Их таких много — особенных, — он сочувственно погладил Макко по плечу. — Застрявших на переправе через реку Туонелы⁽¹⁵⁾…

— А что стало с ребенком, которого подменили?

— Стал хозяином топи, — предположил Хверег. — Или сторожем ручья. Лес не забирает без нужды…

Конта присмотрелась к Макко внимательнее, но не увидела ничего нового. Обыкновенная девчушка, страдающая малокровием. Пригрелась у Хверега под боком, как цыпленок…

— Я этого хийси на дрова порублю, — искренне пообещала Конта.

Хверег покачал головой.

— Это не поможет.

Макко сонно промямлила:

— А что тогда поможет?..

Хверег подкормил костер кедровой шишкой.

— Надо вырвать ему сердце. Оно у хийси… просто ком смолы. — Не сводя глаз с языков огня, Хверег стиснул кулак с такой силой, что тот задрожал. Запястье его взребрилось сухожилиями. — Раздавить не сложнее, чем яйцо.

— Тебе что, доводилось?.. — не поверила Конта.

— Бабка рассказывала, — перебил ее Хверег. И закряхтел, устраиваясь поудобнее: — Может, и не так оно всё…

Хрустел в темноте огонь.

— И что дальше? — заволновалась Конта. — Будем просто сидеть тут?

“И ждать смерти”, — не осмелилась договорить.

— Есть предложения? — лениво полюбопытствовать Хверег.

Конта посмотрела на него, как на идиота.

— Возвращаться домой!

— А то сюда мы зашли намеренно, — Хверег подпёр щеку рукой.

Конта сунула бывалый факел в недры костра; судя по свирепости, с которой она это сделала, вместо факела ей представлялась какая-нибудь важная часть Хверега. Огонь затрещал на всё болото и разбудил Макко.

— Я думала, ты другой, — горько бросила Конта.

Затравленный зверь и то теплее смотрит на волкодава, чем Хверег смотрел на Конту в тот момент.

— Другой?

— Что в тебе есть сису, — досадливо прошипела Конта: факел брезговал огнем, вынуждая ее задерживаться. — Зачем ты вообще пошел со мной?

— Чтобы кто-нибудь наконец избавил всех от хийси.

Конта вдруг остро ощутила, что Хверег не просто другой, а чужой; и Макко тоже чужая, причем всему роду людскому.

Огонь жутко полыхнул Конте в лицо — и, наконец, зацепился за ветошь на факеле.

Уходящую сорвиголову провожали две пары глаз: трещинки с речной водой и выпуклые росинки величиной с дикое яблоко.

…непроглядный мрак милостиво изверг Конту из себя через час — мокрую, всхлипывающую, без факела и венка.

Макко спала на животе, нескладно подогнув под себя конечности.

— Я ходила кругами, — у перемерзшей Конты стучали зубы. — Он замыкает тропы кольцом…

Она села — и тут же очутилась в теплых Хвереговых объятиях. Он положил подбородок на ее растрепанную макушку. Сердце его мерно забилось Конте в спину.

— Но это же не конец, — лихорадочно залепетала она. — Может… Может, если не спать до утра, то ничего не случится? Будем рассказывать сказки, чтобы не уснуть. Я начну: жила-была кошка Цапа…

— Конта.

Они уже не вернутся. Ни сейчас, ни бесчисленные разы в будущем — с тушей оленя, ведром форели, корзиной клюквы…

Руки Хверега пахли лиственницей после дождя. Пусть положат голову Конты на покрытую амулетами грудь; пусть погладят ее по щеке, будто Конта с Хверегом вместе давным-давно — вторую, десятую, сотую жизнь.

— Ничего, Конта. Ничего.

В свете огня ее слезы были похожи на текущую из разрезов живицу.

— Ничего, — сипло согласилась Конта.

Из руки уснувшей Макко выскользунл испачканный смолой гребешок.

* * *

Колдовские деревца перед домом старосты так и не срубили. Кедр воспрял и распушился, приосанилась осинка — почетные гости на свадебном застолье.

Смех, мёд и мотивы кантеле лились одной рекой. Берёзовую арку украшал свежий вереск; позвякивали на нежном ветру медные колокольчики.

Невеста под аркой улыбалась, но как-то криво.

— Хверег, — зашептала она, по привычке привстав на носочки, хотя в этом не было нужды: жених был выше всего на палец. — Нельзя было найти кого-нибудь похудее?

Хверег закатил глаза.

— Варга…

— Что — “Варга”? Это ж надо было так погрузнеть… А ведь она даже не рожала!

— Мне все нравится.

— А мне — нет!

За столом захохотали:

— Ишь, уже бранятся!

— Да если бы бранились — то ж Конта его кусает!

В Хвереге заколебался беззвучный смех.

Та, кому он подарил тело Конты, безнадежно вздохнула:

— Давай уже танцевать.

Ее еле знакомая рука легла в его, не меняющуюся столетиями. Молодожены мерно закружили по площади.

— Какой это раз? — невеста смягчилась. — Десятый?

— Тринадцатый.

— Ах, так у нас юбилей…

Чем дольше они танцевали, тем тише становился праздник: расстроились и захлебнулись дребезгом инструменты, потухли развеселые голоса. Пирующие валились наземь, будто отравленные. Те, кого задевал подол свадебного платья, немедленно рассыпались прахом. Невеста от этого становилась все краше и краше. А Хверег…

Его изящные рога ветвились веточками лиственницы. Среди сочных, просвеченных солнцем хвоинок рождались бордовые шишки, созревали и падали под ноги танцующим, сменяясь новыми, и так по кругу.

Варга погладила мужа по шершавой от коры щеке. Тот зарокотал:

— Вар-р-рга…

Первое время он относился к лесу, как ответственный архивариус — к редким бумагам: щепетильно и не более. Сколь тяжко было годами противиться зову глуши… и сколь радостно было наконец поддаться ему. Логово под корнями елового выворотня оказалось уютнее, чем родная изба, волчьи ягоды — вкуснее материнского молока, первозданная песнь леса — милее человеческой речи…

— Кем ты был на этот раз?

— Собой.

— Ах, вот оно как… Всех девок в деревне перевалял?

Хверег заурчал утробно, по-медвежьи:

— Вар-р-рга…

— Хве-е-ерег, — передразнила его Варга. — Опять был охотником?

— Нет. Ведуном.

Варга отпрянула, что ошпаренная.

— Тебе жить надоело?!

Хверег устало присел на старый пень; из того сразу же повыстреливали волнистые вешенки.

— Эти бедные люди… — Вот кто научил качающиеся сосны их тоскливой песне. — Столько… людей…

— Но как же мы, Хверег?