Грешные (джен)

Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень.

Иоанн 8:7

— Патти, дорогая, — здоровается Аластор, джентльменски склонившись и сцепив пальцы за спиной.

— Ох, это ты!

— Патрисия, мой луизианский цветок, тебя уже неделю не видно у Джозефа Янга. Он всё рассказывает, что к нему приедет ансамбль из Атлантик-сити, грешно такое прогулять. Никто не исполняет джаз лучше, чем негры.

Патти, темноволосая и веснушчатая, как будто ей в лицо швырнули пригоршню семечек, морщит нос, по локоть сунув руки в карманы пальто, и топчется у чёрного входа ресторана, — платье короткое, двухцветное и в блёстках, по последней моде, и у Патти наверняка мёрзнут ноги.

— Да хоть сам Джо Оливер. Не хочу на танцы.

— Не хочешь, чтобы лучший радиоведущий Орлеана проводил тебя?

— Все скажут, что я легкомысленная.

— Может, хотя бы возьмёшь шарф? На улице холодно.

— Ал! — Патти бьёт его по протянутой ладони, и Аластор встряхивает рукой: прежде она тоже делала вид, что сопротивляется флирту, как подобает честной девушке, но не отталкивала. — Прекрати.

— Не перебор ли?

— Уолт рассердится, если увидит нас вместе.

— Дурак твой муж, ты знаешь? Мне, например, спокойнее было бы, кабы жену домой знакомый сопровождал.

— Ну, так ты не мой муж, ты умнее, — резонно замечает Патти, переступив через порог. — Уходи один, я подожду Доркас.

— Она сегодня посуду моет, разве нет?

— Не твоё дело.

Аластор, пожав плечами, — может быть, у Патти женские дни? — прислоняется к двери и ковыряет в зубах щепкой: клыки растут не очень-то ладно, как у хищника, и после еды из них приходится выскребать волокна мяса.

— Патти, я же тебя не съем.

— Пфха. А если бы я была не замужем?

— В чём разница?

— В том, — Патти укоризненно поднимает палец, — что тогда не ходили бы слухи, что ты чужих жён уводишь.

— Вздор! Мы только дружим и ходим на танцы.

— Ты думаешь, соседи в это верят?

Аластор одаряет её самодовольной улыбкой до морщин у глаз, обнажив неровные зубы по дёсны и поправив за ухом волосы:

— Им придётся. Может, мне просто везёт.

Вечер на окраинах Нового Орлеана идёт своим чередом, — наверное, здесь всегда было шумно, из окон слышались смех влюблённых и споры супругов, на верёвках сушилось бельё, а после прогулки по любой из улиц волосы пропитывались запахом пряностей пополам с амбре щёлока, мыла и масла.

— Как думаешь, разрешат снова продавать алкоголь?

— Разрешат, куда они денутся. Вот бы поскорее, — вздыхает Патти, — а то брат товар возить взялся. Помолишься за него? Мы с мамой и Уолтом, конечно, молимся, но вдруг не хватит.

— Это который из братьев? Стюарт, что ли?

— Нет, Абрахам.

— Ва-ау, никогда бы не подумал, — не без удивления свистит Аластор: тихоня Абрахам, такой же веснушчатый, как и сестра, — младший, и никто не может припомнить, дрался ли он хоть раз в жизни.

— Абрахам Шон О’Лири, — наставительно произносит Патти, толкнув локтем под бок, — не забудь полное имя в молитве за здравие, когда в церковь пойдёшь.

— Может, сходим на мессу в воскресенье? Ты и маму приводи, и благоверного.

— М-м, — хмурится та, сев на порог и сдвинув оголившиеся под коротким подолом колени.

— Если сплетни пустят — напомнишь, что добрым христианам дóлжно прощать грешников и блудниц.

— Эй, прекрати! Я никакая не блудница.

— Так и я не грешник. Говорят-то всякое.

— Наглец, — почти смеётся Патти, и с её лица сходит тень, — ну и ладно, к чёрту их.

Ветер играет с волосами: недавно Патти остриглась под фокстрот, и только слепой сказал бы, что это ей не к лицу, — на соседней улице кто-то ругается с соседями, отперев окно, а на углу курит негр-музыкант в котелке и расстёгнутом под костюмом жилете, и Аластор щурится, глядя, как запаленный огонёк сигареты высвечивает белки его глаз. Прапрабабушка Аластора, неофициальная жена плантатора по праву пласажа, считалась первой чёрной красавицей Нового Орлеана, и, может быть, отец, которого он уже не помнит, был похож на этого музыканта; мать родила в восемнадцать, не будучи замужней, — разве кто-нибудь разрешит мужчине смешанной крови жениться на рыжеволосой креолке?

Музыкант с любопытством косится в ответ, и Аластор с нарочито высокомерным видом вздёргивает подбородок: может, Аластор и квартерон, но он никому не скажет об этом, пока работает на радио.

— Видел Вирджинию? Она с парнем поссорилась, всё плачет.

— Видел, я её два дня назад провожал. Ты бы лучше про Уолта рассказала, — напоминает Аластор, потянувшись и хрустнув суставами. — Руку поднимает, что ли?

— Нет-нет, что ты! Уолт не такой, — торопливо защищает мужа Патти, выставив перед собой руки. — Пальцем не трогает, только ругает, когда я гуляю долго.

— Не трогает, как же. Откуда у тебя синяки? — показывает Аластор на её левое веко, пожелтевшее из-за старого кровоподтёка.

Патти надувает губы, отворачивается, поправляет волосы, роется в сумке, достаёт помаду и демонстративно красится, не утруждаясь тем, чтобы достать зеркало или хотя бы подойти к натёртому до блеска стеклу в витрине бакалейщика. Официантки, когда у них есть минута-другая, расчёсывают возле витрины волосы и сплетничают о гостях, и еврей Берг, отец восьми детей, тайком засматривается на девушек, пока в бакалее нет жены.

— Упала на кухне, вот откуда.

— Патти, — настаивает Аластор, поджав ногу и навалившись спиной на источенный жуком дверной косяк, и снова ковыряется щепкой в зубах, — я знаю, как выглядят синяки. Ответь честно, твой дорогой супруг бьёт тебя?

— Отстань, говорю же: упала.

— Патти, лучше не станет.

— Ал, — неуверенно говорит та после недолгого молчания, спрятав помаду и кое-как натянув подол платья по икры.

— Восхитительно. Значит, Уолт, — сухо делает вывод Аластор, раскусив щепку и сплюнув под ноги. — Угадал?

— Н-нет.

Патти тянет подол ещё сильнее.

— Это Франко Висконти, я с ним на танцах была. Смуглый, со шрамом на носу, знаешь? Продаёт фрукты и имбирь. Он… не говори Уолту, пожалуйста! Уолт ему все рёбра переломает!

— Пф-ф! И что с того, что Висконти побьют? Он же итальяшка, макаронники ещё драчливее, чем негры.

— Мне тоже достанется, — жалуется Патти, трогает синяк и давит носком туфли на другую, чтобы размять затёкшие пальцы. — Скажут, что нечего гулять и платья такие носить. Приличных женщин, которые не гуляют с кем попало, не насилуют.

Патти проговаривает это с обыденной грубостью, но выглядит так, словно готова разреветься; Аластор улыбается одним лишь ртом и, взяв её под локти, помогает встать.

— Хочешь, поговорю с Висконти? Я тоже мужчина, у меня есть ружьё. Он всё поймёт, Патти. Я обещаю, поймёт.