Набросок (гет)

— Но, мастер Парлан...

— Ничего не хочу слышать! Ты сказал, будто умеешь выращивать растения. Так?

— Да, но...

— И вот выхожу в сад, и что я вижу? Листья огненного корня все в пятнах, серафис плавает в воде, а огненная крапива так и вовсе подгнила и погибла!

— Мастер Парлан, я не... Это Агон... И...

— Что?! Ты ещё смеешь перекладывать вину на братьев? Стыдись, послушник! Я начинаю думать, что мы ошиблись, приняв тебя в своё братство. Сначала ты солгал, будто разбираешься в садоводстве. Теперь клевещешь на Агона. Ты впустил в свою душу Тьму! Ступай к алтарю и моли Инноса о прощении. А я сообщу о твоём проступке мастеру Пирокару и предложу перевести тебя в подметальщики. Думаю, более простой и тяжёлый труд поможет тебе встать на путь исправления, — непреклонно заявил Парлан. Он ещё раз сурово оглядел провинившегося новичка с головы до ног и, разочарованно вздохнув, удалился степенной походкой.

Бабо, опустив голову, поплёлся в часовню. Робко поклонившись магу Мардуку и паладину Сергио, которые о чём-то негромко говорили у входа, он прошмыгнул внутрь. Опустился на колени перед статуей Инноса. Руки привычно сложились в молитвенном жесте, губы зашептали затверженные ещё в детстве слова. Но в голове, словно обломки каменного голема, ворочались тяжёлые мысли.

Не пробыв в монастыре и месяца, Бабо уже не в первый раз пожалел о своём решении. Но сегодня обида на несправедливое наказание и гнев на подлеца Агона, который так коварно его подставил, окрасили всё происходящее с ним в особенно мрачные тона.

Молитва не воодушевляла и не приносила облегчения, как бывало прежде. Перед мысленным взором молодого послушника проносились картины прошлого. Именно в прошлом, а вовсе не в высокомерном лике изваяния божества, горел тот единственный огонь, который согревал душу Бабо и не давал ему окончательно рухнуть в пучину отчаяния.

Особенно ярко этот тёплый огонёк вспыхнул несколько дней назад, когда привратник Педро отозвал новичка в сторону и с улыбкой сунул в его испуганно дрогнувшую ладонь маленький свёрток. Тогда, едва дождавшись окончания ужина и вечерней молитвы, Бабо воровато оглянулся и юркнул в монастырский подвал. Там в этот час не было никого, кроме мастера Неораса и одного из старших послушников, охранявшего реликвии Инноса. Но первый, как обычно, возился в своей лаборатории и ничего не слышал, а второй стоял за дальним поворотом подземного коридора и помешать никак не мог.

Бабо остановился под первым же светильником, зубами разорвал стягивавший свёрток шнурок и расправил один из переданных Педро листков. Он вгляделся в каллиграфически выписанные умелой рукой строки и лицо его, украшенное совсем недавно начавшими расти чёрными усами, озарилось светлой улыбкой.

— Ребята... как же я рад... — с нежностью прошептал послушник.

Взглянув на второй листок, он мигом залился краской и с испугом огляделся по сторонам — не подсматривает ли за ним кто? А затем опять впился взглядом в изображение. Шум в лаборатории Неораса — звон разбившегося стеклянного сосуда и негромкое ворчание монастырского алхимика заставили Бабо быстро спрятать листки за пазуху и опрометью выскочить из подвала.

И теперь, стоя на коленях перед алтарём, послушник видел не острые линии изваяния бога Порядка и Света, а плавные очертания стройного тела, рассыпавшиеся по плечам тёмные кудри и насмешливые глаза той, что была изображена на рисунке, который покоился сейчас на дне сундучка в общей келье.

Молитва замерла на губах Бабо и они беззвучно произнесли имя:

— Бонка...

* * *

— Эй, Бонка! Смотри, что у меня есть, — похвастался возникший словно из-под земли Фехт.

Девушка оторвалась от созерцания стоявших у пристани судов и обернулась с радостной улыбкой на красивом большеглазом лице.

Фехт развернул широкий лист какого-то растения и продемонстрировал пару жареных рыбин. Его веснушчатая физиономия расплылась в довольной улыбке, а освещённая заходящим солнцем копна рыжих волос засияла, словно факел.

— Где взял? — сглотнув, спросила Бонка. Её тонкие ноздри вздрогнули, ощутив вкусный запах.

— Вон там, — неопределённо махнул рукой Фехт.

— Украл? — с подозрением прошептала девушка.

— Почему сразу украл? — обиделся рыжий. — Помог рыбакам развешивать сети для просушки. Они и угостили, когда стали жарить рыбу себе на ужин. Идём, а то остынет!

Они пристроились за грудой ящиков на дальнем конце причала и принялись с аппетитом поглощать добычу Фехта.

— М-м... Вкуснятина! — облизав пальцы, проговорила Бонка. — Ты мой добытчик!

Потянувшись, она чмокнула рыжего в щёку перепачканными рыбой губами. Тот со смехом вытер лицо и, подмигнув, извлёк из-под лохмотьев глиняную бутылку.

— Это что, вино?

— Пиво, — важно сообщил Фехт, вытащил пробку и протянул сосуд подруге.

— Кислое... — сделав глоток, пожаловалась она.

— Ну, знаешь ли! Всё лучше, чем пить простую воду. Это наш Бабо сейчас, наверное, наворачивает бараний бок с перцем и запивает красным монастырским. А мы люди неизбалованные и должны быть рады тому, что есть, — заявил Фехт, и Бонке послышалась злость в его голосе.

Забрав у неё бутылку, рыжий надолго приложился к горлышку.

— Проклятые бродяги! Что вы делаете возле моего товара? А ну, убирайтесь! Будто других мест нет, чтобы пьянствовать и развратничать! — проорал вдруг кто-то прямо над ухом у Бонки.

Они с Фехтом испуганно вскочили на ноги и нос к носу столкнулись с разъярённым торговцем. Он сделал шаг вперёд, занеся гладко отполированную палку с тяжёлым набалдашником на конце, и парочка стремглав кинулась прочь.

Отбежав на безопасное расстояние, Фехт залился весёлым смехом. Бонка, остановившись рядом, тоже расхохоталась.

— Эх, и досталась же такая красотка этому бездельнику и нищеброду! — глядя на них, сказал тощий моряк, вместе с двумя другими грузивший в баркас какие-то бочонки. — Эй, Бонка, брось этого оболтуса, пойдём лучше с нами в таверну! Мы сейчас тут закончим — и веселиться.

— Ни за что! — откликнулась девушка и обняла Фехта за шею.

Моряки одобрительно засмеялись. Старший из них, приземистый и седоусый, махнул рыжему:

— Фехт, помог бы с погрузкой. Глядишь, пару монет заработаешь. А то у Бонки вон платье совсем истрепалось.

— Договорились, — отозвался рыжий и, проведя ладонью по пышным кудрям Бонки, легонько подтолкнул её в спину: — Ты ступай, я скоро приду.

Та согласно кивнула и, то и дело оглядываясь, легко побежала прочь. От порта отходила широкая, мощёная камнем улица, которая тянулась через весь городок к Северным воротам. Но нищей бродяжке там делать было нечего и она скрылась в узком проулке, терявшемся за портовыми постройками.

Насторожённо оглядевшись по сторонам и убедившись, что её никто не видит, Бонка приблизилась к большому ветвистому дереву, росшему у самой стены старого склада. Она быстро сняла и спрятала в перекинутую через плечо сумку свои стоптанные башмаки и ловко влезла на дерево. Потом отодвинула широкую доску под самой крышей и мигом протиснулась в образовавшуюся щель. На чердаке склада было их с Фехтом убежище.

Рыжий пришёл, когда уже совсем стемнело. С трудом протиснувшись в щель, он задвинул доску и тихо окликнул:

— Бонка, ты здесь?

В ответ тонкие руки обвили его шею, а тёплые губы стали покрывать поцелуями лицо.

— Они тебе заплатили? — ненадолго прервав своё занятие, спросила девушка.

Фехт лишь самодовольно хмыкнул и позвенел в темноте монетами. Судя по звуку, монет было не слишком много.

Тихонько засмеявшись, Бонка повалила его на охапку сухих веток, служившую им постелью.

* * *

Бабо, полностью уйдя в свои мысли, монотонно махал метлой. Подметать было скучно, а насмешливые взгляды, которые украдкой бросали в его сторону дружки мерзавца Агона, делали это занятие ещё и унизительным. Поэтому Бабо постарался отрешиться от происходящего вокруг и погрузился в воспоминания. Так время проходило быстрее. Вон уже и краешек Ока Инноса показался над монастырской стеной и осветил двор, который новичку сегодня предстояло мести до вечера. А также завтра. И послезавтра. И ещё много-много дней подряд...

Не поднимавший головы Бабо заметил остановившегося перед ним человека, лишь когда прутья метлы чиркнули по носкам его обуви.

— Слышь, молодой, не пыли, — насмешливо проговорил подошедший.

Бабо поднял голову и упёрся взглядом в гадко ухмыляющуюся рожу одного из старших послушников, которого, как уже знал новичок, звали Игарац.

— Чего тебе? — не ожидая ничего хорошего, буркнул Бабо.

— Разговор есть. Давай отойдём, — ответил тот и направился в дальний угол двора.

Бабо поёжился, отставил метлу и побрёл следом.

— Что ты хотел мне сказать? — спросил он, остановившись перед Игарацем.

— Я? Не-ет, брат мой по вере, это ты расскажи, чем по ночам занимаешься вместо молитв светлому Инносу? — ехидно хихикнул тот в ответ.

— О чём ты?

— «Мы желаем тебе всего наилучшего и посылаем картину в качестве прощального дара, чтобы ты всегда помнил о нас во время долгих ночей в монастыре...» — издевательски глядя в глаза Бабо, по памяти процитировал Игарац.

Бабо похолодел. Как? Неужто негодяй рылся в его вещах и украл из сундука письмо вместе с портретом Бонки? Как такое возможно в обители слуг Инноса?

— Чего ты хочешь? — непослушными губами спросил Бабо.

— Вот это деловой разговор! — ещё отвратительнее заухмылялся Игарац. — Давай я тебе лучше на ухо скажу, чтобы никто не услышал.

Наклонившись к Бабо, он что-то прошептал ему на ухо. Глаза новичка округлились, лицо побагровело, рот свело яростным оскалом. Он отшатнулся и потянул из-за спины посох.

— Иннос покарает тебя, нечестивец!

Ухмылка сползла с лица Игараца. Он отступил на шаг и прижался спиной к стене. Конечно, окованный железом посох у него, как и у всякого послушника монастыря Инноса, тоже имелся. К тому же он был старше Бабо, выше на полголовы и шире в плечах. Однако поза новичка и то, как он держал оружие, сказали намётанному глазу Игараца, что шансов в честном бою у него не много.

— Ого! Наш малыш, оказывается, умеет показывать зубки! Ну-ну, — отступая в сторону и не сводя с Бабо холодного злого взгляда, прошипел Игарац. — Но ты всё-таки подумай, что скажет мастер Пирокар, когда увидит твои бумаги. Даю тебе два дня на размышление. Может, всё же захочешь показать мне не только зубы, — добавил он и сделал попытку уйти.

— А ну, стой! — Бабо одним прыжком сократил разделявшее их расстояние и направил в лицо негодяя конец посоха. — Отдай!

— Уж не думаешь ли ты, будто я такой идиот, чтобы носить твои письма с собой? — с трудом сохранив самообладание, процедил заметно побледневший Игарац. — Даже если ты размозжишь мне голову, они всё равно попадут к высшим магам. У меня здесь, знаешь ли, много друзей... Так что думай, малыш, думай! Два дня!

Оставив за собой последнее слово, негодяй с довольным видом удалился, не глядя больше на бессильно опустившего посох новичка.