No One Mourns the Wicked (джен)

Злая ведьма Запада мертва!

Эти слова даются ей легче, чем ожидалось. Не дрожит голос, не встаёт ком в горле. Глинда полностью принимает свою ответственность донести до Страны Оз «добрые вести».

Таяние случилось на 13-й час. Результат ведра воды, вылитого ребёнком, девочкой. Всего-то! А подошла к концу целая история. Кто-то назвал бы её грандиозной, кто-то — невероятной или трогательной, кто-то — совершенно безрадостной. И удивительно, что каждый оказался бы по-своему прав. История дружбы, начавшаяся несколько лет назад там, где Глинда впервые увидела воочию старый добрый Шиз — священные залы и стены, увитые лозой — и завершившаяся здесь, в мрачном замке, мгновенно опустевшем, накрытом тяжёлой, сгустившейся тенью вечного одиночества. Глинде есть что вспомнить и есть над чем пустить скупую, незаметную для остальных слезу.

Но Глинда не поделится рассказом с любопытными слушателями за чашкой крепкого травяного чая. Не встанет на трибуну, чтобы громогласно донести всем — и взрослым, и детям — о том, как всё было на самом деле. Вместо этого Добрая ведьма сыграет предписанную ей роль с холодным торжеством в красивых лживых глазах.

Но сейчас... пока она ещё здесь, одна, пока остаётся немного времени перед началом всеобщей безумной пляски на костях... Глинда разрешает себе вкусить столь желанный миг человечности по зову дрогнувшего сердца. Осторожно, словно сделанную из сахара, который тоже имеет привычку таять, поднимает с пола кривоватую чёрную шляпу. Пальцам сразу становится холодно и мокро: с краёв стекает вода. Капли глухо ударяются о поверхность разлитой на полу лужи. Странные ощущения — почти как прикоснуться к мертвецу. Нет ни отвращения, ни страха. Только набирающий силу зуд, будто чей-то острый коготь медленно ведёт по телу продольную царапину, которой нет конца. Рассекает Глинду на две неполноценные части. Что это за чувство?

Ты уже не будешь прежней. От тебя отрезали кусок. Смирись.

Глинда переводит взгляд с собственного потемневшего лица в отражении лужи на ведьмовскую шляпу, судорожно зажатую в руках. Кривой уродливый колпак, который отчаянно хотелось кому-нибудь сбагрить — больше шутки ради. Глинда в те беспечные университетские времена не всегда задумывалась о том, насколько жестокими бывают такие вот безобидные на первый взгляд шутки. Совсем юная и глупая. В мыслях — лишь танцевать. Желательно до упаду.

Картинки воспоминаний издевательски медленно — чтобы побольнее, помучительнее — проносятся в светлой голове. Нелепая чёрная шляпа на голове наивной Эльфабы. Множество недоуменных взглядов, раскаты смеха. Слёзы, застывшие в зелёных глазах. И она, Глинда — причина всему этому, ходячее недоразумение, охваченное виной и стыдом. До Эльфабы никто не показывал ей, каково это — вдруг стать другим человеком. Раньше величайшим страхом красавицы-умницы-всеобщей любимицы было подобным образом опозориться. После ужасной сцены с выставленной на посмешище Эльфабой что-то надломилось и окончательно поменялось внутри Глинды. Больше всего она теперь боялась ещё хоть раз причинить кому-то подобную боль. После примирения, положившего начало их дружбе, Эльфаба по собственной воле не пожелала расставаться со шляпой. Никто бы уже не посмел высмеивать её за такой выбор, но дело было, конечно, не в этом. И даже Глинда со своим болезненным стремлением к совершенству и эстетике во всём вынуждена была признать: на Эльфабе шляпа смотрелась здорово. Не так чужеродно и комично, как могла бы выглядеть на голове Глинды. Эльфабу она дополняла, делая её исключительной. Своеобразной в лучшем из смыслов.

Если бы Глинда знала тогда, давно, что шляпа эта, как и метла, станет в Оз одним из символов злобы. Нет, исходивших не от ведьмы Запада. А от тех, кто ненавидел её. От всех поборников добродетели. Много бед творилось в стране Оз...

Как же всё неправильно сложилось! Всё, совершенно всё должно быть по-другому, думает Глинда. Всё абсолютно не так. А виной тому...

«Волшебник и я», — в приступе острого сожаления шепчут её пересохшие губы.

Когда-то Глинда и мечтать не могла о том, чтобы приблизиться к самому Волшебнику Страны Оз. Ей эту возможность подарили. Но какой ценой?

Много воды с тех пор утекло... Глинда кривит губу, осознав, насколько неуместно это прозвучало в её голове. Сейчас, когда она стоит у лужицы, в которой растаяло тело Эльфабы — буквально над останками заклятой подруги. Но тут же приходит мысль новая, чуть более светлая: Эльфи обязательно посмеялась бы. Та самая Эльфи, которая не моргнув глазом заявила ей, что в её жизни до университета не было ни одной вечеринки. Если не считать похорон.

Глинда вздыхает. Пора. Нужно идти и совершить обещанное. Но как же трудно сдвинуться с места. Руки словно приросли к злосчастной чёрной шляпе и не желают отпускать. Ещё минуту... Ещё несколько мгновений немой скорби. Совсем немного. И она уйдёт.

* * *

Неистово радуется каждая живая душа — от мала до велика. А бурное веселье в стране Оз всегда оборачивается песнями. По-другому здесь не бывает. Песни для озиан как хлеб и воздух. И от Доброй ведьмы Глинды все только и ждут торжественного вступления. В предвкушении замирают, восхищённо глядя на тоненькую фигурку, обрамлённую пышным розовым платьем как бутоном райского цветка. Светлые локоны блестящими волнами шёлка струятся по спине Глинды, изящная серебристая корона сверкает на её голове напоминанием о важности статуса, ровно как и волшебная палочка со сверкающим хрустальным наконечником. В улыбке Глинды — нежность, сравнимая с прикосновением к лепестку розы, в глазах — бескрайняя любовь ко всем без исключения озианам. Что может быть более волшебным, чем сочетание доброты и красоты?

Только песня, ведь через песню проносится жизнь, неважно — долгая или короткая.

Высокий голос Глинды льётся плавно, как тягучий мёд, заключающий в ловушку всех без их исключения.

Возрадуемся,

Будем благодарны,

Отпразднуем торжество добродетели

Над злодеяниями сами знаете кого.

Разве не здорово знать, что добро побеждает?

Слова Глинды плывут по воздуху медленной, на грани печали балладой — совсем не под стать ожидаемой торжественной оде. Не под воинственное настроение озианцев. Достаточно одного лихого выкрика из толпы, чтобы мгновенно переменить заданный ритм. Каждая строка произвольно рождаемой сотнями озиан песни громовыми раскатами сотрясает землю, и Глинда вынуждена подстроиться. Слова озиан бьют наотмашь — хлёсткие, суровые. В точности такие, какой и положено быть правде.

Глинда призывает себя возрадоваться в такт царящему кругом настроению — и за всеобщей оглушительной бравадой никто не заметит, с каким трудом ей удаётся подпевать, заставляя ноты взбираться выше и выше, к пределу возможностей её стойкого голоса — под самые небеса. А небо в ответ не прольёт и капли дождя. Ведь...

Никто не оплакивает нечестивых!

Но Глинда плачет. Безмолвно, невидимо — ни слезами, ни словами нельзя, но как хорошо, что никто не в силах увидеть, как кровоточит свежая ранка на сердце.

Никто не кричит: «Они не вернутся!»

Но Глинде хочется закричать. Во всеуслышание, расплёскивая солёным, как слёзы, морем скопившуюся внутри горечь прощания. С той, кого не вернуть.

Никто не кладёт лилии на их могилы!

Но Глинда жаждет положить к последнему пристанищу Эльфабы тысячи лилий, собрав их со всех уголков необъятной страны Оз. Вопреки тому, что за такое ей пришлось бы держать ответ перед народом. Это не воскресит Эльфабу, не снимет с Глинды чувства вины. Самое меньшее и ничтожное, что она могла бы сделать для погибшей ведьмы — тайно, под покровом ночи, принести ей хотя бы несколько белоснежных бутонов. Горько понимать, что даже это невозможная роскошь — ведь могилы у Эльфабы нет. Эльфаба растворилась в воздухе, растаяла, словно её никогда и не существовало.

Хороший человек презирает злодеев!

Глинда всю жизнь искренне считала себя хорошим человеком, но именно сейчас не может отделаться от паршивого чувства, что настоящая злодейка в этой истории — она.

С детства нас учили,

Что мы проигрываем, когда ведём себя скверно.

Глинда впитала эти наставления с молоком матери и верила в из однозначность так же истово, как верит ликующая вокруг неё толпа.

И добродетели известно: жизнь злых проходит в одиночестве!

Только вот Глинда прекрасно помнит: одинокой Эльфабу сделала именно её доброта.

И знает добродетель: злые умирают в одиночестве!

Нет, хочется возразить Глинде. Пусть этого никто не знал, но у Эльфабы была она. У Эльфабы был Фиеро — теперь при этой мысли её не колет губительная ревность, не гложет сожаление — тот, кто поставил на кон всё и предпочёл ненавистную миру Злую ведьму всеми любимой Доброй волшебнице.

Это ясно всем: кто злой, тот совершенно одинок!

Глинда же наедине со своей тайной скорбью посреди триумфа озиан чувствует бесконечно одинокой себя.

Никто не оплакивает нечестивых!

Но Глинда плачет.

Теперь Злая наконец мертва!

А могла бы жить ещё долго.

Наконец-то радость всему свету!

Но только не ей.

Горе тем, кто отвергает добродетель!

Эльфаба, прозванная Злой ведьмой Запада, знала это получше многих. Она желала Глинде только хорошего. Понимала, насколько воспеваемая озианами добродетель может быть сильна в своей жестокости. Кому, как не ей, удалось прочувствовать на себе эту силу сполна.

Глинда покорно берёт протянутый ей зажжённый факел, не забывая о благодарной улыбке, чтобы в следующий миг с лёгкого движения её руки по высоченному чучелу Злой ведьмы взвились языки пламени. Работа проделана на совесть: сплели из веток такую громадину, не забыли ни про метлу, ни про колпак, даже «голову» выкрасили зелёной краской. Чтобы сразу была понятна аллегория. «Убьём ведьму!» — гласит надпись на табличке. И додумался ведь кто-то. Эльфабе уже без разницы — её нет. Горит не она, а её чучело, напоминает себе Глинда. Но это не унимает нарастающую в сердце злобу. Она закипает в Глинде, жжёт её изнутри, ранит, душит. Обращает в суровый хмурый камень нежные черты. Ожесточает взгляд, вытравливая из него остатки пресловутой доброты. И шумные крики толпы, сливающиеся в один ликующий вопль, только подогревают тихую ярость, отравляющую Глинде душу. Хорошо, что занятые объятиями и танцами, озиане не замечают, как на несколько мгновений искажается в пугающе ледяной гримасе личико всеми любимой Доброй ведьмы.

Это я Злая. Это я умираю в одиночестве.

* * *

— Должна признаться тебе, — голос Глинды дрожит вовсе не от страха. Куда хуже — отвращение к собственным честным, но оттого не менее гадко звучащим словам, — это ведь я виновата в смерти Нессарозы.

Ужасно — приносить такие новости подруге (бывшей подруге?), которая ещё не отошла от скорби по своей сестре. Эльфаба прожигает Глинду внимательным взглядом: промелькнувшее на миг удивление быстро сменяется непониманием. Словно только начала осознавать услышанное, но быстро отмела эту мысль. Эльфаба, похоже, просто не верит ей. Медленно покачивает головой, подтверждая догадку Глинды.

— Как? Я знаю, что это Моррибль вызвала смерч, который сбросил дом на Нессу.

Обе понимают: заклинание такого уровня не поддалось бы Глинде даже при её желании. Но Эльфаба ведь не знает всего.

— Я... — Глинда не выдерживает, трусливо опускает голову под испытующим твёрдым взором изумрудно-зелёных глаз, — я подала ей идею.

Она замолкает, в отчаянии кусая губу. Надо продолжать, надо, раз начала. Но как это непросто — заключать договор с совестью, в кои-то веки вышедшей из спячки и решившей — вполне справедливо — проучить Глинду как следует.

— Про смерч? — в голосе Эльфабы по-прежнему нет злости, лишь нетерпение: объяснения Глинды затягиваются, и та призывает всю свою решимость.

Она отрицательно мотает головой — внезапно агрессивно даже для себя, вскидывает затянутой пеленой гневных слёз взгляд.

— Я посоветовала мадам Моррибль пустить слух, что Несса в опасности. Когда она хотела поймать тебя и размышляла, как спланировать ловушку. Это была я! Я сказала ей, что ты придёшь, если узнаешь, что твоей сестре грозит что-то плохое. Я!

Глинда срывается на крик, и выходит до болезненного жалко. Её звонкий голосок, которым она всегда так гордилась, предназначался для сладких заразительных песен о праздном времяпровождении. Не для истерик от понимания, насколько ты в самом деле плоха.

К удивлению Глинды, Эльфаба не заходится справедливой злостью и ненавистью. Даже тень презрения не скользит по её удивительно мудрому, пусть и бесконечно грустному сейчас лицу.

— Здесь нет твоей вины, — тихо говорит она. — Я знаю тебя, Глинда, и знаю, что ты никогда бы не навредила сознательно чьей-то жизни. Ты можешь быть наивной, но по натуре своей не злая. Ты подала Моррибль идею — распустить ложные слухи. Но всё остальное она сделала сама. По своему решению и своей воле. Она за это и ответственна. Я буду права, если скажу, что ты не знала об этом?

Глинда вновь мотает головой, одновременно утирая глаза и шмыгая носом. Способности Эльфабы сохранять холодный рассудок можно позавидовать. Она явно повзрослела за прошедшие годы. Старая Эльфи запомнилась Глинде той, кто бросает вызов, не слушая объяснений. Гнёт свою линию до последнего, если чувствует, что права. Никому не даёт спуску в стремлении вывести на чистую воду кривящих душой. Сейчас же она поразительно спокойна, как безмятежная тихая гавань. Или это только для неё, Глинды, она может быть такой? По праву старой дружбы. Может, Эльфаба ошибается. Может, ей стоило бы накричать на неё. Как в тот раз, когда они спорили из-за Фиеро, и дело чуть не дошло до драки. Наверное, это очень комично смотрелось со стороны. Эльфаба грозила ей метлой, Глинда в ярости размахивала своей бесполезной «волшебной» палочкой... Цирк, да и только. Но им обеим не до смеха. Ни тогда, ни сейчас.

— Я до последнего не хотела верить, что к смерти Нессы причастна она. Ты права, это так наивно. Может, это было вовсе и не из-за мадам Моррибль. Я не боялась разочароваться в ней, я боялась... почувствовать себя злой. Ведь добрые ведьмы так не поступают. Они не подают другим коварные идеи. Они напротив должны пресекать такое.

Когда Глинда потребовала от мадам Моррибль объяснений, та велела ей молчать и быть благодарной за то, что она имеет. Продолжать делать то, что Глинда успешно исполняла годами — быть послушной и не задающей лишних вопросов. Всё, на что осмелилась тогда Глинда, — убежать прочь в расстроенных чувствах. Вот какова цена её добродетели.

— А ещё добрые волшебницы не приходят к главному врагу всей страны Оз, чтобы раскаяться, верно? — Эльфаба вопреки всему улыбается. Так мучительно знакомо, совсем как в университетские времена — давние, беззаботные. Когда они соперничали в каждой мелочи, когда внезапно для всех вокруг — включая самих себя — сдружились не разлей вода. Улыбка, которая сначала жутко раздражала Глинду, затем вызывала желание улыбаться в ответ, на самом деле всегда оставалась неизменной в одном. Это была улыбка чистого помыслами человека. — Если мы говорим о добрых ведьмах, угодных таким, как Моррибль и Волшебник. Не терзаемые муками совести, они не видят нужды задуматься, что есть хорошо и плохо. Они просто исполняют приказы. Вот какие добрые ведьмы нужны Великому и Ужасному. Но это ведь не про тебя, Глинда. Тебе это претит, тебя это гложет.

Слова Эльфабы касаются сердца Глинды не смягчающим бальзамом, а раскалённым ножом. Она не может отделаться от гнетущего чувства, что Эльфаба изо всех сил оправдывает её, пытается одурачить саму себя, думая про Глинду лучше, чем та есть на самом деле. Достойнее, храбрее, добрее. Горечь самообмана оседает на языке, в мыслях, в гулко стучащем сердце — то, чем Глинда щедро потчевала себя все эти годы, заглушая фальшивой сладостью истинный нежелательный вкус. Посыпала себя, как горстями сахара, с ног до головы, атрибутами Доброй ведьмы. Пышные розовые наряды, медовая улыбка, песни и танцы, роскошная волшебная палочка в половину своего роста, с которой не сорвалось ни единого настоящего заклинания... Тошно.

— О чём ты говоришь? Я за все эти годы слова не сказала поперёк Волшебнику. Бегала за Моррибль, упрашивая её научить меня колдовать и веря пустым обещаниям. А она что тогда, что потом — только и видела во мне бездарность. Удобную марионетку. Я изображала из себя великую волшебницу всея Оз, а на деле... — она с кривоватой, совершенно чуждой для своего привычного миловидного образа усмешкой поводит в воздухе бесполезной палочкой, — пшик. Нет ничего проще, чем лопнуть пузырёк. Оболочку. И что тогда останется? Пустота.

Эльфаба какое-то время глядит на неё в задумчивости, и Глинде чудится сочувствие в чужих глазах. Немыслимо — за что её только жалеть? Она не скрывалась в вынужденно в одиночестве, объявленная врагом на всю страну Оз. Она вообще не достойна сострадания.

— Может, вовсе не ты настоящая злодейка в этой истории, — с тихой обречённостью добавляет Глинда.

— Однако ты стоишь здесь и говоришь мне всё это, хотя могла бы сейчас быть рядом с Волшебником, — категорично подытоживает Эльфаба. — Почему? Ответь себе на этот вопрос, Глинда. Ты никогда не была идеальной — как и все люди, внезапно. У тебя много недостатков. Раньше я думала: пожалуй, слишком много. Но наша дружба изменила моё мнение. Ты же знаешь, я упрямая. И честная. А ещё — проницательная. Я не стала бы водиться с человеком, которого считаю злым. Хотя бы в это ты веришь? И я точно не стала бы вешать клеймо злодейки на девочку, которая всю жизнь мечтает об одобрении. Мечтает быть значимой, любимой, ценной в глазах окружающих. Всей душой мечтает научиться колдовать. Мечтает быть настоящей Доброй волшебницей страны Оз. Эта девочка может ошибаться, не всегда выбирать правильные пути. Но она знает, что такое раскаяние. И что такое дружба. Эта девочка не тянет на истинную злодейку, как бы ей ни хотелось украсть этот сомнительный статус у своей заклятой подруги и вечной соперницы, — на финальной фразе Эльфаба подмигивает с деланным ехидством, и у Глинды вырывается подавленное рыдание, перерастающее в неуклюжий смешок. Кто знал, что она умеет смеяться так грустно?

Эльфаба способна колдовать без магии, одними словами. Попадая точно в цель. Чтобы одновременно — и целительно, и болезненно. Вот она. Действительно та, кто может покорять. И на самом деле всегда умела. Безо всяких обучающих песен от Глинды.

— Эльфи... — она осекается, не уверенная, что ещё имеет право называть её так.

Это выходит само собой, словно на один короткий миг душа Глинды унеслась в прошлое и соприкоснулась с чем-то забытым, но очень нужным сейчас. Эльфаба не поправляет её. Глинда видит по глазам: она тоже. Тоже побывала только что там. Вспомнила что-то, возможно, ценное для них обеих.

— Глинда, ты помнишь тот день в Изумрудной столице?

Конечно, она помнит. Их первое прибытие в Изумрудный город, туда, где Эльфабу ждал один сентиментальный маг. Волк в овечьей шкуре, как оказалось. Никакого предчувствия беды, лишь море радости, удивления и ожиданий чего-то грандиозного. А ещё — много-много зелёного вокруг. Волнение Эльфабы, предвкушение знаковой встречи... Страх перед неизвестностью. Всё это они прошли рука об руку. Пока их не разлучили на годы.

— Помнишь, что мы сказали друг другу тогда?

Глинда кивает.

— Что мы лучшие подруги.

Улыбка Эльфабы — почти как у Эльфи, которой, кажется, больше нет.

— Я не считаю, что это изменилось. Мы никогда не были врагами. Может... пытались неуклюже притворяться ими, разве что, — Эльфаба усмехается невесело, скорее с глубокой затаённой тоской. По прошлому или будущему, что никогда не случится. — Я хочу, чтобы такой ты меня и запомнила. Своей лучшей подругой.

Помнить? Зачем? Они ведь не прощаются навсегда. Или...

— Что? — к горлу Глинды подкатывает комок недоброго предчувствия.

Страшит внезапное понимание: от Эльфабы за версту разит несвойственным ей смирением. Она опускает голову перед неизбежным, и Глинде не хочется думать, с чем это связано. Хочется заткнуть уши и замотать головой, как в детстве, если что-то складывалось не согласно её ожиданиям. Удариться в лютейшее отрицание, представив, что всего плохого, неудобного, печального — не существует. Жаль, что этот метод давным-давно не работает.

— Я сдаюсь, — спокойно поясняет Эльфаба. — Я приняла решение сдаться, и ничто его не изменит. Злая ведьма Запада исчезнет навсегда.

— Это как понимать — сдаёшься? — Глинда словно пропускает мимо ушей все остальные слова, потому что именно в этом кроется что-то зловещее. То, о чём она уже догадывается, но не желает признавать. — Ты же не...

— Именно так я и поступлю, — Эльфаба вскидывает голову, и Глинда видит в этом жесте гордость — уверенную, величественную, но всё же совершенно ненужную. Потому что нельзя с такой гордостью заявлять о своей кончине. Как будто это что-то хорошее. Как будто она это заслужила. — Я позволю Дороти вылить на себя воду. Это проще простого. Растаять. Наверное, даже не почувствую ничего. Всё наконец закончится. Хаоса в стране больше не будет. Озиане вздохнут с облегчением, когда наступят мирные времена. Всем будет от этого только лучше.

Спокойствие, с каким она говорит всё это, приводит Глинду в неподдельный ужас.

— Но...

Та даже не пытается её перекричать — поднимает ладонь с такой железной настойчивостью, что Глинде не остаётся ничего, кроме как поражённо умолкнуть.

— Это моё решение, и я прошу тебя его уважать. Прошу как свою единственную подругу.

Совершенная уверенность Эльфабы в своей правоте ещё никогда не вызывала у Глинды протест такой силы. Сдерживаться нет смысла — она взрывается. Не лопается, как мыльный пузырёк, а именно взрывается.

— Как, будучи тебе подругой, я могу согласиться с этой жертвой? Позволить тебе растаять? Безумие! — Глинда остервенело мотает головой, словно это поможет развеять происходящее, как дурной сон. — Нет, мне всё это решительно надоело. Хватит. Я сейчас же отправляюсь в Изумрудный город и рассказываю всем правду! Все узнают, что ты не Злая! И будь что будет.

Она стремительно разворачивается на каблуках, взмахнув тяжёлой пышной юбкой, и отбрасывает волосы с лица — на сей раз не изящно-кокетливо, как сделала бы привычная Глинда, а с раздражением. Пропади они пропадом, эти длинные волосы, когда они так мешают! Сейчас Глинда сядет в свою позолоченную «карету», окружит себя гигантским мыльным пузырём — единственный в своём роде транспорт, подарок Великого и Ужасного, вызывавший вздохи восторга у озиан — они-то принимали его за чистое колдовство, которым Глинда так и не овладела. Но это уже неважно. Лучшее, что она может сделать за последние годы (а может, и за всю жизнь) — разрушить наконец царство лжи, захватившее страну Оз с её молчаливой подачи.

Ведь так нельзя. Нельзя просто уничтожить человека лишь за то, что она по всеобщему мнению — не та. Не та девушка, которая считается правильной, удобной и хорошей. Не Добрая ведьма.

— Глинда.

Строго, без крика, с ледяным спокойствием — одно произнесённое слово заставляет её остановиться, будто туфли приросли к полу, а ноги отказались слушаться.

— Даже не думай. Ты этого не сделаешь.

— Почему?! — Глинда резко оборачивается; щёки горят возмущением, брови в приступе разнообразных чувств пляшут сами по себе, глаза готовы выпрыгнуть из орбит.

— Потому что ты всё разрушишь. И мы обе это прекрасно понимаем, — спокойно, как ребёнку, втолковывает ей Эльфаба. — Не будет мира в стране Оз, ты только подкинешь дров в пламя хаоса. Народ от тебя отвернётся.

— Нет, если я расскажу им историю твоей жизни. Нашей дружбы. Про то, как всё было на самом деле. Они удивятся, когда узнают, как храбро ты бросила вызов настоящему злодею — Волшебнику!

— Храбро... — хмыкает Эльфаба, негодующе наморщив усыпанный тёмно-зелёными веснушками нос. — Безрассудно, вот верное слово. Мне понадобилось время, чтобы понять это, но ты тогда повела себя более здраво. Пыталась меня вразумить. А я ничего не слушала, открыто выступила против самого уважаемого и влиятельного человека Оз и этим подписала себе приговор. Мне бы выждать, продумать план, действовать постепенно, обходными путями... А я так легко позволила настроить всю страну против себя. И ты сейчас хочешь поступить в моём стиле. Не умом, а сердцем. Глупо.

— Нет ничего глупого в том, чтобы стремиться к справедливости. Я расскажу всё как было, и людям останется только поверить. Они любят меня, у них нет причин сомневаться в моих словах.

Эльфаба смеётся. Не злобно — скорее с ироничным отчаянием. Глинда ненавидит сквозящую в этом безрадостном словах безысходность. Эльфаба совсем не хочет давать ей надежду на лучшее — безжалостно обрубает на корню, топчет, рвёт на мелкие кусочки и развевает по ветру. Не прибегая к магии. Наверное, так умеют только настоящие волшебницы, как бы странно ни звучало.

— Знаешь, Глинда... Я не рассказывала тебе, но давно, ещё в первый день в университете, у меня было видение. Короткое, но яркое. Когда я случайно нашла на стене барельеф с лицом Волшебника. Я увидела в своей голове что-то похожее на праздник. Много озиан. Огромная толпа. Они радовались, ликовали и словно приветствовали кого-то. Кого-то важного. Тогда я решила, что мне открылся момент моего будущего. Что это в честь меня озиане ликуют. Что это я стала настолько известной. Думала, это знак свыше: Волшебник поможет мне возвыситься. Но, как видишь, — Эльфаба с кривой усмешкой проводит рукой по воздуху, будто указывая на невидимую толпу гневных озиан, готовых растерзать главного врага страны Оз. — Наверное, то видение было не обо мне, а о тебе. Ведь сейчас ты известна в Оз и любима народом как Добрая ведьма. И это навело меня на мысль о переменчивости. Сегодня тебя любят, завтра — ненавидят. Понимаешь, к чему я клоню? Если ты начнёшь всем рассказывать, какая я хорошая, половина озиан решит, что ты под чарами Злой ведьмы, которая выдумала эту историю, чтобы всех одурачить и захватить власть. Или что ты просто перешла на мою сторону. Они тебе этого не простят. Другая половина ополчится на тебя за то, что ты всё это время скрывала от них правду. Водила за нос заодно с Волшебником. Так это будет выглядеть в их глазах. Они ведь не знают тебя так, как знаю я. И вряд ли захотят узнать. Людям достаточно щелчка пальцами, чтобы увидеть в ком-то злейшего врага. Тебе известно, как это работает, разве нет?

Возразить Глинде нечего. Она помнит тот день как вчера. Они с Эльфабой пытаются сбежать из дворца Волшебника, толпа стражников преследует их по пятам, в окна рвутся летающие обезьяны, воздушный шар охвачен огнём... стоит невообразимый шум и грохот — закладывает в ушах. А затем — громогласное заявление на всю страну из ужасающего механического динамика, разносящего звук далеко по округе: «Внимание, появился враг!»

Перекошенное от злобы зелёное лицо на плакатах, украшающих каждую стену. Заметки во всех газетах. Глашатаи, несущие по улицам вести о чёрных делах Злой ведьмы. За считанные дни из подающей надежды студентки, которой выпала честь встретиться с самим Волшебником, Эльфаба превратилась во врага номер один — нарицательное воплощение зла, которым не каждый строгий родитель осмелится припугнуть непослушного ребёнка.

— Хочешь оказаться на моём месте? — жёстко добивает Эльфаба риторическим вопросом.

Глинда даже головой мотнуть не может в ответ — отчего-то стыдно.

Кто Эльфаба в представлении жителей страны Оз? Мучительница стражей-обезьян, против воли вырастившая им крылья. Враг великого Волшебника, почитаемого всей страной Оз. Ведьма, лишившая несчастного парнишку сердца. Убийца губернаторши страны Жевунов — собственной сестры (уж мадам Моррибль об этой славе позаботилась). Душегубица, не пощадившая бедного принца страны Мигунов — всеми любимого красавца Фиеро, её, Глинды, жениха, который в действительности никогда ей не принадлежал.

А скоро Эльфаба станет ещё и негодяйкой, пленившей милую девчушку Дороти, но триумфально ею побеждённой. Все будут осыпать благодарностями удачно попавшую в страну Оз юную гостью и, конечно же, Добрую ведьму Глинду, помогавшую ей. Счастье, песни, танцы и смех — чудовищный праздник добродетели, одолевшей мнимое зло.

— Ты не будешь ронять слёзы, — стальным голосом произносит Эльфаба, будто прочитав её невесёлые мысли. — Ты принесёшь озианам радостную весть. Будешь праздновать вместе со всеми. Будешь воспевать свою победу так, как ещё прежде никогда ни о чём не пела. С улыбкой и гордостью. С чувством выполненного долга. С любовью к своему народу, достойной великой Доброй волшебницы. И ты поклянёшься мне сейчас, что история Злой ведьмы Запада навсегда останется тайной и будет похоронена вместе со мной.

Эльфаба стоит прямо перед ней, уверенная и напористая как никогда. Эльфаба не боялась раньше — не боится и сейчас. Она была права. Это другие страшатся её. Всё, что делал против неё Волшебник, было продиктовано страхом, а не величием. Глинда ловит последнюю возможность запомнить, насколько зелёные — нет, ослепительно изумрудные — у Эльфабы глаза. Такой глубиной цвета не может похвастаться даже сам Изумрудный город. Они были безмерно счастливы, впервые оказавшись там в предвкушении встречи с Волшебником. Жизнь тогда казалась похожей на сказку. Красочную, наполненную чудесами, вдохновением песен и страстью танцев. Затем — внезапно свернувшую не в ту степь, где всё вдруг перевернулось с ног на голову. Где сила добродетели становится убийственной в худшем из возможных смыслов; каждая пляска — макабр, каждая песня — стон скорби.

Сказка страны Оз вышла возмутительно мрачной. Но запомнят все искажённую версию. Добрую, светлую, какой её проще принимать и любить — идеальную ценой правды. Может, именно так все сказки и пишутся?

Прощай, мой дорогой друг — в мыслях.

— Клянусь, — на словах.

* * *

Глинда чувствует себя одиноко в на крыльце замка, где больше нет ни стражи, ни Волшебника. Но это одиночество ей в радость. Стихийное празднество в Стране Жевунов не принесло ей ничего, кроме опустошения и головной боли. Глинда ловит себя на том, что начинает ненавидеть шум. И даже песни — то, без чего она не мыслила жизни — теперь раздражают. Покой и тишина — вот нужные ей спутники.

Пришла пора Глинде покинуть свою «летающую карету». Чудо, вызывавшее тонну восхищения при каждом её появлении на людях. На самом деле вовсе не волшебное, а вполне себе рукотворное изобретение изгнанного ныне Волшебника (который тоже вовсе не волшебник, какая ирония). Он показал Глинде, как пользоваться этим механизмом. Нажать ногой на нужную кнопку — и над головой вырастает прозрачная крыша в виде огромного мыльного пузыря. Ткнуть наконечником палочки — и пузырь мгновенно лопается, можно выходить наружу. Ноль волшебства, зато как зрелищно...

Глинда вроде и свыклась, что плотно окутавшая её известное имя аура волшебства — иллюзия. Но сердце отчего-то щемит. По какой-то неведомой причине Глинде грустно каждый раз лопать этот пузырь. Её дом вдали от дома. Защитную раковину. Тихое безопасное место для всех её маленьких секретов. И (не)волшебную палочку охота прижать к сердцу. Больше украшения, чем пользы, но всё равно дорого и ценно ей. Ведь палочка служила Глинде проводником в её так и не сбывшуюся мечту научиться колдовать. Может и ложным образом, но заполнила пустоту внутри, дала чувство целеустремлённости, силы и волшебства, даже если волшебство это существовало лишь в её голове.

— Ладно, не время раскисать, — убеждает себя Глинда, заходя в замок. — У меня ещё есть дела.

Замок всё-таки не окончательно опустел. Там её ожидает пожилой козёл с умными янтарными глазами. Сейчас на вид — обыкновенное животное, способное только стучать копытцами по полу да издавать положенные козам звуки. Но когда-то это был уважаемый профессор университета Шиз, глава исторического факультета, доктор Дилламонд. В те времена он не особо нравился Глинде. Неправильно выговаривал её имя, критиковал её эссе за форму, преобладающую над содержанием, долго и нудно талдычил о прошлом... Теперь он уже не сможет назвать её ни Глиндой, ни Галиндой. Никак не сможет. Доктор Дилламонд много времени провёл в клетке, как и другие животные, заточённые туда с подачи Волшебника, и давно утратил способность к речи.

Глядя на него, Глинда вспоминает Эльфабу: та крепко сдружилась с учителем и переживала после его увольнения. Правильнее сказать — пленения. Эльфаба горела идеей помочь угнетаемым в стране Оз животным. Ей было бы очень больно видеть доктора Дилламонда таким.

Глинда протяжно вздыхает.

— Ме-е-е-е! — в такт ей отзывается доктор Дилламонд.

— Вы были правы тогда, на уроке, — говорит ему Глинда. — Без прошлого нет будущего. Но как же больно, когда настоящее прошлое известно лишь тебе.

Козёл не может ответить ей человеческими словами, и Глинде остаётся лишь гадать, нашло ли у него отклик что-то из сказанного ею. Но глаза его по-прежнему умные и добрые, думает она. Может, ей только хочется убедить себя в этом. Но даже если есть один маленький шанс... одна крохотная возможность...

Вспоминаются слова Эльфабы — теперь она, похоже, навсегда застряла в её голове. Каждый заслуживает шанс полететь. И для каждого полёт означает что-то своё.

— Знаете что, доктор Дилламонд? — Глинда резко взмахивает волосами, задорно постукивает волшебной палочкой по своему колену. — Давайте я буду заново учить вас разговаривать. Не обещаю, конечно, что получится. Но ведь попробовать можно, да?

— Ме-е-е, — отвечает ей козёл, склонив голову набок.

— Жаль, что я не могу наколдовать вам речь. Эльфаба бы, наверное, смогла... — Глинде чудится (а может, вовсе и не чудится), что взгляд доктора Дилламонда ещё больше прояснился, даже потеплел при упоминании его любимой ученицы. — Но давайте представим, что так интереснее. А если будет трудно — ничего страшного. Ведь это не сложнее, чем бросить вызов гравитации. Что скажете, доктор Дилламонд?

Кажется, он вполне осознанно кивает головой. Или Глинде только чудится. Но именно в этот миг ей искренне хочется верить: возможности бесчисленны. Прямо как волшебство, живущее в её голове.