Я не буду с тобой (гет)

Сегодня это зашло слишком далеко — не знаю, понял ли ты это, но, наверное, тебе было наплевать; с тех пор, как я начала узнавать тебя по-новому, я вообще не уверена, что тебя волнует хоть что-то, что волновало бы нормального человека.

— В том чёртовом спортзале я была готова сквозь землю провалиться от ярости, — рассказывала я своей подруге, — единственному человеку, с кем я хотела поговорить в данный момент, — оставшейся в другом городе, по телефону обо всей этой ситуации.

Я не преувеличивала, делясь своими впечатлениями о той сногсшибательной встрече. У меня было чувство, будто меня жестоко обманули, предали, унизили сразу два раза. Нет, я и раньше замечала за Ким некоторую грубость в отдельных ситуациях, но вчера она перешла все границы дозволенного — она стала просто хамкой.

Однако это было только полбеды. Я бы пережила и Ким, и её чувство правоты мне хамить в спортзале, и даже самое отвратительное хамство, представлявшее собой фразу о том, что я поправилась, но не то, что вылилось на мою голову от Натаниэля.

Я не буду врать, что не сплю уже сотую ночь подряд из-за мыслей о его новом имидже. Однако я не ожидала, что его отношение ко мне изменится настолько, что он будет позволять себе такие реплики в мой адрес.

— Меня выбесил не тот факт, что он изменился, Габи, — продолжила я после того, как описанные выше мысли стремительно пронеслись в моей голове, но не были озвучены, дабы не уйти от главного, как со мной бывало нередко.

Кстати, его это часто раздражало. Тогда мне казалось жутко несправедливым его право негативно относиться к какой-либо моей черте, но сейчас это стало ничем, ведь теперь мне казалось, будто я раздражаю Натаниэля полностью.

— Меня выбесила откровенная грубость. Я не терплю такого.

— Но ведь во втором случае дело было не столько в грубости, сколько в том, кто именно нагрубил? — предположила Габриэль и попала прямо в точку.

— Наверное, так, — ответила я, в один миг лишившись своей воинственности, но через минуту вернув её при снова нахлынувших воспоминаниях. —

— Ты не можешь заставить его измениться, — продолжила Габриэль, — ведь по его поведению можно сделать вывод, что ты для него больше ничего не значишь.

Что-то предательски ёкнуло в моём сердце от этих слов. Почти исчезнувшая призрачная тень любви мягко коснулась моей души, как в некоторых книгах почти ушедший на тот свет даёт понять, что ещё жив, обронив пару будничных фраз или хотя бы слов.

— Он для меня тоже, — зачем-то ответила я, очень стараясь убедить себя в этом окончательно.

— Это хорошо, потому что выбора у тебя особо нет: послать его, как и твои, — она на секунду умолкла, а потом сказала со скрытой ревностью: — старо-новые друзья, либо утираться каждый раз.

— Да, я понимаю, — ответила я.

Но это снова была ложь. В последнее время я начала лгать слишком часто, разве нет?

Дело было в том, что в моей душе зародилась надежда. На что? Я не знаю. Может, что он хоть немного исправится? Что больше не будет так обращаться с девушкой, которую он когда-то называл своей.

Он говорил, что любит меня.

Однако это было тогда. Теперь всё иначе, и я не думаю, что воспоминания о наших отношениях смягчат меня, ведь своим поведением в том спортзале Натаниэль окончательно убил ностальгию, выплатив мне штраф токсичностью, ставшей для меня теперь неотъемлемой частью памяти о нём в школьные времена.

Груша для биться… он правда сказал это? Может, я выдумала эту фразу? Мне и раньше не особенно нравился его юмор, но теперь… это не покажется смешным ни одному нормальному человеку.

«Мне нужно ещё раз встретиться с ним, чтобы понять, послать его или дать ему третий шанс», — думала я, решив, что уж третий (вторым был тот, когда я попыталась поддержать с ним разговор в спортзале, хотя хотелось уже не так сильно, как в нашу первую встречу) шанс будет последним на сто процентов: утираться я не буду ни за что.

* * *

Я пришла в тот спортзал на следующий день, проклиная то, что город действительно маленький: тренироваться под взглядом человека, который не имеет такта, чтобы промолчать, если старый знакомый поправился, хотя это совершенно не его собачье дело даже в том особенном для многих случае, если появившиеся в теле старого знакомого килограммы ранят истерически-эстетических нимф в душе бестактного, просто каторга — для меня.

Я разговаривала с Ким холоднее, чем в прошлый раз, и не тратила на неё своё время. Однако мои колени слегка задрожали, когда я услышала знакомый глухой стук, занимаясь на беговой дорожке. Мне было плевать, что он подумает: я приходила сюда только ради себя. А потому я подошла к нему ещё ближе, чем в прошлый раз, только чтобы наконец понять себя окончательно.

— А, это ты, привет… — ответил он как-то… растерянно?

Казалось, когда он увидел меня сегодня, он словно собирался что-то сказать, напустив на себя самоуверенный и нахальный вид.

— Вы опять?.. — услышала я голос Ким. — Сейчас вместе будете отжиматься двести раз и столько же — приседать, если не вернётесь к тренировкам, вам ясно.

О да, в этот момент мне стало всё предельно ясно.

Мне неинтересны причины, почему он изменился и есть ли они — я всегда была слишком эгоистична, что тоже ему не нравилось. Теперь я с уверенностью могла сказать, что всё осталось в прошлом. Обида на его хамство оказалась сильнее доброй памяти, но я не собиралась винить себя в этом ни вчера, ни сегодня, ни через миллиард лет.

— Я не буду с тобой, — какой-то странной и неопределённой репликой ответила я на реплику Ким сразу же, при этом смотря в глаза Натаниэля, и, прежде чем он сказал хоть одно хамское или не хамское слово, вернулась на беговую дорожку, счастливая, что теперь старые привязанности не будут занимать место в моей голове, мешая думать о симпатичном преподавателе.