Tír nAill - Иная земля (джен)

Примечания:

"В ночь Самайна, когда истончается грань между мирами, не открывай дверь после заката, иначе не миновать беды..."

Джен, мистика, смерть персонажа

Прошу простить за поздний час, но раньше я не смог.

И даже здесь я, в сущности, недолго — видит Бог.

Проделав путь по пустырю, не поднимая ног,

Твой дом нашёл я, стало быть, случайно,

Шагнув без разрешенья на порог,

Когда в ночи зажглись огни Самайна,

Зажглись огни холодного Самайна.

Громкий стук вырвал Хендрика⁽¹⁾ из неглубокого, беспокойного забытья, которое и сном-то не назовёшь. Старик встрепенулся, бросил хмурый взгляд в окно, за которым бесновалась и выла раненым зверем вьюга, и кряхтя поднялся со сбитой постели, гадая, кого нелёгкая принесла на его порог. Из местных вряд ли кто рискнул заявиться — все сейчас в Общинном доме сидят, табак курят, да байки травят из прежних времён. Так кто ж тогда?..

Кто б там ни пришёл, а ждать ему явно не с руки — забарабанил снова нетерпеливо, не дожидаясь, пока хозяин запалит свечу да до двери доберётся.

— Иду, иду, — сухо заворчал Хендрик, шаркая по полу ко входу. — Чего шуметь-то так? Сейчас открою.

Лязгнул железный засов, глухо скрипнули давно не смазываемые петли — и порыв северного ветра едва не задул свечу, ворвавшись в жилище сквозь узкую щель. Которую тут же сделали больше ухватившиеся за шершавую деревянную поверхность тонкие, бледные пальцы. Топтавшийся снаружи пришлец, вопреки лютому холоду, не имел перчаток, и плащ его — тонкий, мшисто-зелёный, с причудливой вышивкой по краю — явно ни от чего не защищал. Не по сезону одёжа…

— Прощения прошу, хозяин, что беспокою в столь поздний час, — зазвенел искристыми переливами молодой, сильный голос, — да только раньше до вас добраться не сподобился. Вьюга в пути застала. Позволь в твоём доме ночь переждать. Обещаюсь — уйду с рассветом.

И, не дожидаясь дозволения, шагнул порывисто вперёд, оттесняя Хендрика вглубь дома. Хозяин попятился, обмирая. Высоким оказался незваный гость. Глубокий капюшон скрывал лицо, оставляя на виду лишь гладкий подбородок, словно у не вступившего в пору зрелости юнца, и тонкие, коралловые губы, изогнутые в лёгкой, приветливой улыбке. По остальному костюму и не понять — знатный ли к нему явился воин, или простой странник безродный. Фибулу⁽²⁾ на плече рассмотреть не удавалось, и меча он не имел, но рубаха сразу видно — добротная, как и сапоги с ремнём, из плотной кожи.

Справившись с первой оторопью, старик поспешил прикрыть дверь, откуда тянуло холодом да наносило снежную морось, и проворчал сердито:

— Оставайся уж, коли зашёл. И чтой-то это тебя, путник, в дорогу понесло? Аль не знаешь, что за ночь сегодня?

— Как не знать?

Тёмный капюшон оборотился к окну, за которым полыхало яркими огнями небо. В обычную ночь такой красоты и не увидишь: лазурь, киноварь⁽³⁾ и перламутр, да болотная зелень — все цвета грозный Таранис⁽⁴⁾ перемешал да спутал в безумном хороводе. Да только и ночь в сей час необычная, и на красу эту лучше не смотреть, чтоб не зачаровала, в холод и тьму не увела, на погибель.

— А коли знаешь, так чего до утра свои дела не отложил?

Хендрик запалил лампу на столе, из ларя потянул хлеб да сыр, что со вчерашнего ужина остались, и глянул насторожённо на ночного гостя. Тот разоблачаться не спешил, остановился посередь комнаты. Стылым морозцем старику по спине потянуло.

— Не ждали мои дела, — повёл тёмным провалом капюшона, к хозяину не спеша разворачиваясь. — Утром уж поздно будет. Мне бы до конца Самайна успеть…

— Это что же за дела такие? — нахмурился Хендрик. — И чьих ты будешь? Фибулу твою не рассмотрю. Чьего рода-племени?

— Как же так? Свою работу не узнаёшь, мастер?

Исказились тонкие губы — и льдистой молнией старика прострелило. Словно пелена с глаз спала. Приметил тонкий серебряный треугольник, что с любовью когда-то вытачивал, за целую корову у горных мастеров материал выменял. Всё как лучше сделать хотел…

— Кто ты? — выхрипнул Хендрик судорожно, цепляясь за край стола. — Назовись! Заклинаю…

Молча пришлец с головы капюшон сдёрнул. Рассыпались по плечам тяжёлые тисовые⁽⁵⁾ кудри, и старик застонал, не в силах глаз отвести от лица, коего давно уже не видел — и видеть больше не ждал. Поздно все предупреждения вспомнились: от кого дверь под небесным пожаром запирается, и почему в одиночестве эта ночь не пережидается. И ведь звали его тоже в Общинный дом, упрашивали, а он — нет! В отказ ушёл. Как чуял…

Сдвинулся ночной гость — и страх горячей волной кровь воспламенил, назад шатнуться заставил. Хендрик ладонью железный нож нащупал, вскинул перед собой непрочной преградой — и содрогнулся от неземного смеха.

— Так-то ты меня, отец, встречаешь? — тёмные глаза, в цвет волосам, сузились, да только жизни в них не было. — Не стосковался обо мне за все годы? А я так очень.

— Не подходи… — прошептал старик, смаргивая выступившую влагу. Юноша словно не услышал его, шагнул ближе, вытянул руку, взявшись за лезвие. Оно задымилось и потекло от его прикосновения, как растопленное масло. Хендрик охнул и выпустил бесполезную рукоять. В ночь Самайна⁽⁶⁾ нет защиты у людей перед духами, особо если сами их в дом пустили. Но гость ночной не спешил до живого добраться, и веяло от него не тленом и гибелью, а хвойной грустью.

— Силой тебя не поведу — сам со мной пойдёшь. Знаю ведь, что ноша эта тебе невмоготу, один как перст под светом маешься. А мы заждались тебя в Тир Наиле⁽⁷⁾ — и я, и мама. Пойдёшь со мной — вместе счастливы будем.

Хендрик лишь вздохнул сипло в ответ на эти слова. В груди стылой болью потянуло, а только страха уже не было. Выветрился весь, как понял, что не дрёма ночная — правда пришёл к нему тот, кого оплакивал уже много лет, соседских сплетен не стыдясь. Ворчали на него знакомцы: «грех мёртвых покой тревожить! Ушёл — значит быть по сему. Проводить да жить дальше». Да только дальше не получалось. Как пал его Коль в сваре за их вождя — с тех самых пор Хендрик не знал покоя. Дни и ночи серой пеленой перед глазами тянулись. Вроде как и делал что-то, по металлу работал, а только ничего уже радости не приносило. От всех своим горем отгородился, и вот, дождался…

Повеяло хладным духом — гость незваный да ожидаемый совсем близко обнаружился, тёмными глазами прожигая:

— Позволь тебя обнять, отец. Так долго я этой встречи ждал. Как пламя в небе заплясало, в тот же час к тебе на порог двинулся. Хотел увидать да с собой позвать. Не откажи…

— МакКоль,⁽⁸⁾ — прошептал Хендрик. Последние силы ему изменили — и старик подался навстречу, обнял тело, будто изо льда выточенное. — Родной…

В ответ зазвенел тихо над ухом хрустальный смех.

…Соседи старого мастера лишь к полудню забеспокоились. Солнце высоко поднялось, а над домом так дым из трубы и не появился. И дверь не заперта оказалась, когда снаружи её толкнули. Старик на полу посередь жилья обнаружился. Иней застывшее тело укрывал, на лице умиротворённая улыбка покоилась, а на столе, возле погасшей свечи, тускло блестел серебряный треугольник.

Я не разбойник, не мертвец, я просто пешеход.

Меня у этого окна давно никто не ждёт.

Железный нож в твоей руке дымится и течёт.

Мне жаль, что всё закончится печально.

Мне правда жаль. Взгляни на небосвод -

Пока ещё видны огни Самайна,

Видны огни холодного Самайна.

1) Голландское имя, в старину полная версия имени Хэнк.

Вернуться к тексту

2) металлическая булавка с «замком» для острого конца, позволяющая закрепить одежду, и широко распространённое украшение, которое могло выполнять также роль амулета. В моём случае также обозначает принадлежность к роду

Вернуться к тексту

3) Самый распространённый ртутный минерал, имеющий алую окраску и на свежем сколе напоминающий пятна крови.

Вернуться к тексту

4) бог грома в кельтской мифологии. Ассоциировался с Юпитером — римским богом неба.

Вернуться к тексту

5) У древних кельтов тис был символом бессмертия, а полые стволы тисов считались воротами в Иной Мир. Уповая на способность пережить собственную смерть, люди с незапамятных времён высаживают тис на кладбищах вместе с другими вечнозелёными деревьями-долгожителями.

Вернуться к тексту

6) кельтский праздник окончания уборки урожая. Знаменовал собой окончание одного сельскохозяйственного года и начало следующего. Традиционно считается, что восприятие Самайна как тёмного языческого праздника, связанного с мёртвыми, обязано своим появлением христианским монахам X—XI веков. После этого он приобрёл мистическую окраску ночи, когда истончается грань между мирами живых и мёртвых.

Вернуться к тексту

7) Тот самый Остров Яблок, Другая Земля и множество других названий потустороннего мира у кельтов. При этом это НЕ совсем мир мёртвых. Его описывают, как "«остров юных» — место, в котором все, по преданию, оставались молодыми, где нет болезней, а климат всегда не жарок и не холоден, нет голода и боли". Также этот мир считался местом жительства племён богини Дану.

Вернуться к тексту

8) Мак — сын (с ирл.)

Вернуться к тексту