Апельсиново-пломбирное Рождество (гет)

По улицам Парижа уже месяц медленно и величественно бродила зима. А в преддверии Рождества город был шумным и блестящим, переливающимся огнями словно большая рождественская гирлянда.

Жордан вышел на улицу и огляделся вокруг, чувствуя, как в груди шевельнулось что-то давно забытое, похожее на детскую веру в чудеса. Снег шёл весь день, ложась на ветки деревьев и крышу дома. И к вечеру тот стал похож на пряник в молочной глазури. На небосводе после дневного сна стали просыпаться звёзды, выглядывая из-за облаков. Большие и плюшевые, похожие на сахарную вату, они двигались медленно, словно липли к небосводу.

Жордан тяжело вздохнул и зашёл внутрь, сожалея, что видит эту сказочную красоту один. У Марин было запланировано несколько важных мероприятий, и она уехала несколько часов назад. Их прощальный разговор выдался напряжённым. И хоть голос Жордана звучал тихо и спокойно, Марин должна была безошибочно уловить в нём те нотки, которые позволили бы ей понять, насколько опечален и разочарован он был. Да и его взгляд буквально молил её отложить все свои планы. Но она всё равно оставила его одного в канун Рождества.

Он периодически бросал полные надежды взгляды то на входную дверь, то на окно. Но за ним ничего не было видно, кроме декабрьской ночи, лестничных перил и силуэтов заснеженных деревьев.

Жордан предпринял попытку забыться в работе, как всегда делала Марин. Он равнодушно просматривал рабочие бумаги, бездумно блуждая взглядом по страницам, и даже не пытался казаться заинтересованным. Но после того, как устало зевнул прямо в изучаемые документы, расположил ставшую неожиданно тяжёлой голову на сложенные на столе руки. Однако пульсирующая головная боль быстро отошла на второй план, уступая почётное место душевным терзаниям.

Ему казалось, что с отъезда Марин прошла целая вечность, но время тянулось предательски медленно — стрелки часов словно приклеились к циферблату. Он иногда ощущал, что чувства к Марин, которыми было преисполнено его сердце, скоро просто перестанут там помещаться. Она никогда не была для него частью чего-то важного. Она просто была всем.

Жордан отсалютовал бокалом с вином лежавшим под ёлкой кошкам, которые обычно по-хозяйски расхаживали по дому, выпрашивая еду и ласку, а сейчас притихли и терпеливо ждали свою хозяйку. Он выпил содержимое бокала залпом и, устроившись на диване, не заметил, как задремал.

* * *

Марин зашла в ворота и, попрощавшись с охранниками, устало побрела к дому. Она посетила всего одно мероприятие, но чувствовала себя совершенно измученной.

Своим иногда слепым и мазохистским патриотизмом Марин напоминала самой себе маленького котёнка, которого пинают носком ботинка куда-то под рёбра, а он жалобно мяукает, но всё равно подбирается к людям в надежде получить желаемую ласку. Но у каждого, даже самого преданного, когда-нибудь может закончиться терпение. Иногда нужно думать и о себе, делая собственные желания и потребности приоритетным над всеми остальными. И сейчас она хотела встретить Рождество дома.

Фонари освещали всё вокруг, превращая светлые волосы Марин в оранжевые — цвета апельсиновой корки. Снег всё падал и падал, и если сойти с асфальтированной дорожки, можно было утопить стопы в пушистых сугробах.

Марин ободряюще подмигнула грустному снеговику и поднялась по лестнице, на каждой ступеньке которой лежали похожие на яркие ёлочные игрушки апельсины.

Ещё с утра у неё не было даже намёка на рождественское настроение, но стоило ей оказаться дома, как оно накрыло её с головой. Атмосфера уютного праздника таилась во всём — в скрипе снега под ногами, в заполнившем весь дом аромате хвои, терпкого кофе и сочных апельсинов, в треске камина, в игриво сверкающей гирлянде, в лёгкой, словно ажурная, песне Далиды, что плавно лилась из старого винилового проигрывателя, и в Жордане, который, подложив обе ладони под щёку, мило посапывал на диване в окружении кошек.

Марин кочергой пошевелила тлеющие в камине поленья, отчего над ними поднялся лёгкий вихрь искр, и мягкой поступью подошла к дивану.

Лёгкое прикосновение её губ к щеке Жордана не оставило следов, но он вздрогнул от ощущения того, будто к коже прижали раскалённое клеймо, и распахнул глаза.

— Так вот оно какое — рождественское чудо... Когда тебя предпочитают работе, — сонно проговорил он, сжимая руку Марин в своей.

— С Рождеством, — прошептала она и улыбнулась ему, а затем одарила лаской всех своих проснувшихся и мурлыкающих кошек.

Жордан так любил, когда Марин была вот такой — без привычной складки меж бровей, с улыбкой на губах и колдовским изумрудным пламенем в глазах. Он в последнее время так редко видел её счастливой, но очень хотел, чтобы она пребывала в этом состоянии как можно чаще.

Он заметил на ней подаренный им в прошлом году шарф. Очень хороший подарок — за него было удобно притягивать к себе в немом требовании поцелуя. Что он и сделал. А потом зарылся пальцами ей в волосы, что на ощупь были мягкими и воздушными, будто таяли на коже, и, ощутив сладость губ, поймал на выдохе своё имя.

Нетерпеливость поцелуев постепенно сменилась тягучестью и нежностью.

Загнанно дыша, они с трудом добрались до спальни. Слова казались лишними, но его «Я люблю тебя» шёпотом ей в губы было уместным. Марин скинула с себя верхнюю одежду и обувь, а свитер, джинсы и нижнее бельё с неё снимали уже другие руки — чуткие и заботливые. Подушечки пальцев оглаживали плечи и живот, а тёплое дыхание касалось шеи. Комната наполнилась сбитым дыханием и шуршанием судорожно стискиваемых пальцами простыней.

Когда мир растворился в яркой вспышке разделённого на двоих острого наслаждения, а тела затопила пьянящая истома, Жордан оставил на её покрытом испариной лбу полный нежности поцелуй. А Марин потёрлась носом об его подбородок, лениво улыбаясь, и заснула, прижимаясь губами к его груди.

Именно так Жордан и мечтал провести все праздничные выходные — наслаждаться друг другом, окунаясь в омут жарких поцелуев и страстных объятий, а потом отдыхать от многочасовых ласк.

Всю ночь луна бесстыже пыталась заглянуть в окна... А потом на её смену пришло солнце, что настойчиво призывало полюбоваться на новый день и приветливо размахивало своими лучами, которые растопленной апельсиновой карамелью растекались по стенам. Но утро Марин и Жордана выдалось сонным и ленивым, как спящие под ёлкой кошки. Марин предприняла несколько попыток подняться с кровати, ведь от лежащего за спиной и обнимавшего её за талию и бёдра Жордана была жарче, чем от самого яркого солнца. Но отпускать Марин совершено не входило в его планы — он собирался провести в постели весь день. А она, больше не противясь самоуправству Жордана, удобно устроилась в его объятиях.

Они занимались любовью, смотрели старые французские фильмы, а потом Жордан мягким, вкрадчивым голосом читал Марин рождественские сказки. Она не вслушивалась в хитросплетение сюжета, просто наслаждалась тембром и эмоциональным окрасом его голоса, а ещё тем, как умело он передавал характеры и особенности героев.

А ещё они ели пломбир — рассыпающиеся вафельной крошкой хрустящие рожки в апельсиновой карамели, с ореховой обсыпкой и шоколадной прослойкой. И хоть мороженое у них было абсолютно одинаковым, Жордан периодически наклонялся к Марин и как ни в чём не бывало впивался зубами в её рожок.

— Даже не надеялся, что моё рождественское желание сбудется так быстро, — произнёс Жордан, чувствуя себя абсолютно счастливым.

— А что ты загадал? — хитро прищурилась Марин. — Побольше мороженого?

— Тебя, — прошептал он, сцеловывая с её губ апельсиновую карамель. — Я загадал тебя.