Листопад (джен)

Это так глупо — любить осень. Глупо в первую очередь потому, что чисто логически в ней нет ничего такого, что объективно заслуживало бы человеческой любви. Теплой, мягкой, солнечной любви, легкой и невесомой, но достаточно сильной, несмотря на порывистость и призрачность, придающие этому чувству не совсем приятное сходство с осенними ветрами.

У Северуса осень ассоциировалась, как он уверял, с затхлым запахом давно опавших листьев, что равнодушно и покорно принимают свою участь, когда люди топчут их ногами, мешают с вязкой бурой грязью, неосознанно пинают — и идут, как ни в чем не бывало, дальше, оставляя листву, растерзанную и безвольную, дальше мокнуть в сырости дорог.

В осени не было ничего прелестного — Северус это совершенно точно знал. Она каждый год до костей пробирала коварными ветрами и зябкой сыростью, хлестала по спине дождями и зачастую, заскучав, подсовывала очередную свинью в виде простуды. И ничего тут не поделаешь — терпи, молчи и противно шмыгай длинным бледным носом, мечтая о том, чтобы запереться где-нибудь в полумраке кабинетов подземелья и просидеть там до первых морозов.

Для Снейпа эта осень была второй из тех, что он встречал на посту профессора зельеварения. В сентябре лето еще боролось за свои права, не желая отступать, и все вокруг продолжало зеленеть. Проклятая зелень резала взгляд всякий раз, навевая ассоциации с парой огнем горящих изумрудных глаз, взирающих на Северуса из прошлого.

Но, если честно, это можно было вытерпеть. С превеликим трудом Снейп справлялся с этой нелегкой задачей — а потом наступила действительная осень, и все его самообладание пошло трещинами, а с первыми опавшими листьями и вовсе осыпалось осколками куда-то к профессорским ногам.

И вот он стоит под защитой крыш, взирая на внутренний двор: бледный и болезненный, с нечесаными черными волосами, скрывающими половину худого лица. Северус сам не понимает, зачем выбрался сегодня из подземелий — ему отчего-то показалось, что не повредит такому затворнику, как он, капля свежего воздуха. Воздух же оказался мертвым — то есть отчетливо осенним, лживо-приятным. И повсюду эти гадкие листья: золотые, багряные и огненные, горящие в лучах выглянувшего из-за туч солнца ярким слепящим пламенем.

Прикрыл глаза, стараясь ровно дышать: почти как в трансе, почти не здесь.

И тут…

— Профессор Снейп! — звонкий, хрустальный голосок какой-то маленькой девочки врывается в пустоту и черноту, в которую Северус нырнул минутой ранее. Он раздраженно морщится и открывает глаза, свысока взирая на подошедшую ученицу.

— Гхм, — откликается Снейп неопределенно и сердито и слегка выпрямляется, отмечая, что руки девчонки заведены за спину — явно что-то прячет. Сама она первокурсница, на шее красуется рубиново-солнечный легкий шарф, волосы светлые и пушатся, слегка отливая золотом, а на лице — улыбка, почему-то адресованная ему, хмурому и необщительному профессору зельеварения.

— А Вы почему здесь? Почему грустите? — вот так вот резко, совершенно спокойно и свободно, точно это и ее тоже касается, спрашивает ученица. Северусу думается, что эта бестактность слишком гриффиндорская, и он гадко ухмыляется, но находит в себе силы смолчать и в кои-то веки не обругать под руку подвернувшегося ученика, выпуская часть скопившегося внутри напряжения. — А это Вам! Я специально собирала самые лучшие, самые красивые…

Девочка улыбается искренне и радостно, в то время как руки, прежде сведенные за спиной (лучше бы так и оставалось!), протягивают Северусу букет из потрясающе красивых, действительно заботливо отобранных осенних листьев. И Снейп, совершенно ошарашенный, сперва даже принимает их, худыми бледными пальцами погружаясь в осеннюю прохладу.

— Это что?

— Листья. Вы только взгляните, какие они чудесные! Мама говорила мне, что грустным людям нужны подарки, — взволнованно и радостно отвечает гриффиндорка, переминаясь с ноги на ногу. — Я так и знала, что он Вас порадует!

Снейп завороженно смотрит на пышный осенний букет в своих руках, пропуская мимо ушей восторженные восклицания первокурсницы. И пока она счастливо улыбается, еще уверенная в том, что смогла угодить хмурому профессору, Северус все четче чувствует: он всем сердцем ненавидит сезон листопада не за затхлый запах и мертвый ветер, не за сырость, а за эти кричаще-рыжие листья, огнем обжигающие его бледные ладони.

И в следующее мгновение букет, уже ненавистный и отвратительный, летит к ногам гриффиндорки, которая недоумевающе следит за листьями, разлетающимися в стороны и оседающими на полу. Снейп же мечтает истоптать их ногами, испортить, содрать с них пелену яркого пожарища — но вместо этого неподвижно стоит, равнодушно и холодно смотря поверх головы ученицы.

— Зачем Вы так! — всхлипывает девчонка, и ее большие серые глаза наполняются слезами.

— Потому что ты не права. Меня это совсем не порадовало! — Снейп то ли говорит, то ли шипит, как змея, готовая к атаке. — И больше не подходи ко мне с такими глупостями, ты меня поняла? — и он зачем-то делает нетипичное, неожиданное — хватает гриффиндорку за плечи и встряхивает, повторяя громче: — Ты меня поняла?! Отвечай!

— По..поняла, профессор Снейп, — тихо откликается девочка и тут же отступает, стоит Северусу только убрать руки с ее хрупких плеч.

— Прекрасно, — холодно кивает он, постепенно возвращая себе привычное равнодушие. Ему хватает всего нескольких мгновений, чтобы вполне убедительно сделать вид, что он забыл и про девчонку, и про ее злосчастный букет, и даже про ранящий, скручивающий нутро, выворачивающий наизнанку и безумно желанный образ Лили Эванс, что промелькнул у него перед глазами на одно мгновение, пока он сжимал в руках подаренные ему живые, огненные, прекрасные осенние листья…

* * *

Этой ночью он видит не сон, но воспоминание, яркое и красочное, воскресшее в его подсознании именно этой осенней ночью — должно быть, для того, чтобы еще больнее ужалить его.

Это было на первом курсе их обучения: обычный день, почему-то почти в мельчайших деталях сохранившийся в памяти.

Осень в том году пришла рано, но была невыносимо теплой на первых порах. Коридоры Хогвартса отталкивали плотным нагретым воздухом, и ближе к полудню того воскресного сентябрьского дня добрая половина школы вывалила в школьные окрестности, где дышать было гораздо легче.

Лили подкараулила Северуса где-то в коридоре и, подхватив под руку, также утащила гулять, и теперь они мирно проводили свой выходной день у озера, в тени прибрежных деревьев. Небо над их головами было чистым и густо-голубым, а солнце — совсем еще летним. И пока Снейп активно прятался в тени от его лучей, Лили, напротив, подставляла лицо, ладони, всю себя этому невесомому жидкому золоту, льющемуся на нее сверху.

— Эй, Сев! Ты только посмотри на меня!

Ей не нужно было просить: он и без того смотрел, жадно ловя взглядом всякое движение тонких девичьих рук и ярких, огненно-рыжих волос, вспыхивающих в лучах солнца при каждом движении Лили Эванс.

Он задумчиво улыбнулся, наблюдая за тем, как она кружится, переступая с ноги на ногу: плавно, легко, почти невесомо; за тем, как поднимаются с земли ведомые самой красивой магией на свете опавшие листья и пестрым водоворотом теплых красок окружают ее, становясь неотъемлемой частью этого странного, но красивого танца без музыки.

— Красиво, — кивнул он, думая о том, как же все-таки сильно он любит осень. Как много в этой осени от нее (или в ней — от осени).

В какой-то момент Лили замерла, и листья опустились на землю к ее худеньким ногам. Она вскинула слегка подбородок и, подойдя к Северусу, спросила:

— И я тоже? Я — красивая?

По тому, как покрылось красными пятнами его бледное лицо, она, кажется, без слов поняла ответ. Звонко-звонко засмеялась, и этот живой смех неожиданно коснулся слизеринского сердца, а потом, поразмыслив, остался в нем навсегда вместе с памятью о теплом осеннем дне, ее волосах цвета костра и море разноцветных листьев, с неведомой в те годы обреченностью опавших к ее ногам.