Просто кошмары | No More than Nightmares (джен)

Гермионе Джин Грейнджер снятся сны.

Бóльшая часть из них по общепринятой классификации подходит скорее под определение кошмаров. В этом нет ничего странного для человека с её биографией. Но причудливость сюжетов не может не удивлять.

Гермиона понимает функцию снов. Подсознание, пытаясь избавиться от стресса и негативных переживаний, пакует их в символические образы и выкидывает прочь. Недостающие части сплетаются из переживаний минувшего дня и фрагментов, выхваченных откуда-то из памяти совершенно случайно. Но сегодня семь восьмых айсберга её психики особенно в ударе. Наверное, это первый раз в жизни, когда она чувствует физическое недомогание из-за того, что даже не реально. Это просто… сон.

Стресса, надо признать, хватало. У неё был тяжёлый день — тяжёлый год, если на то пошло. Исследовательская работа действительно изнуряла. Они находились в самом начале пути, а это всегда сложно. Поиск идёт ощупью, случаются и прорывы, но они безнадёжно редки, а в остальном… это даже не труд золотоискателя — скорее похоже на то, как добывают опалы. Копаясь в земле со щёточкой, лелея надежду наткнуться на хрупкий прекрасный камень. Наука требует жертв, всегда было и будет так.

А кроме того, имелись обязанности, связанные с другой её деятельностью, более… неофициальной. Она, разумеется, не могла позволить себе выполнять их спустя рукава.

Да, что тут скрывать — описывать состояние Гермионы словом «устала» было бы совершенно неадекватно. Впрочем, по крайней мере, она не сидит на бодрящих зельях так плотно, как некоторые, кого лучше не называть.

Гермиона Грейнджер лежит в постели и размышляет о множественных мирах. Это такая концепция в маггловской физике. Неисчислимая бездна вселенных, вся разница между которыми в лучшем случае тянет на парочку квантов (в худшем — на что-то гораздо более фундаментальное). Согласно данной теории, есть планеты «Земля», где Гермиона сегодня наденет другого цвета носки, и те, где она вовсе не родилась, где появилась на свет без магии, или так и не окончила Хогвартс. Миры по числу каждого её собственного решения, каждого чужого поступка, каждого взмаха крыла пресловутой доисторической бабочки. Звучит даже красиво, но Гермиона знает, что эта теория ведёт прямиком в тупик, и доверять ей нельзя. Магию, как таковую, маггловская картина мира не объясняет.

В соответствии с ней, маховик времени, например, в принципе невозможен. Но Гермиона им пользовалась, и ничего не взорвалось. Трансфигурация, анимагия, левитация — исключение на исключении, а так не бывает. Это значит, что есть иные, более базовые, законы мироздания, которыми описывается всё перечисленное, и законы эти неизвестны магглам (как и магам, но это лишь вопрос времени, в чём она совершенно убеждена). Таким образом, нет причины для беспокойства. Не существует бесконечного ряда вселенных, лишь единственная, здесь и сейчас, и только она реальна.

Гермиона берёт себя в руки, что означает — она берётся за палочку. Зажигается свет, сушатся простыни, заваривается чай, прилетают из шифоньера свежая пижама и тёплый халат. Она вдевает ноги в абсурдно роскошные, вышитые вручную домашние туфли (это подарок). Садится в кресло, гладит левое предплечье (совершенно пустое на вид).

Очень, действительно очень плохая идея — беспокоить повелителя в этот час (он с нежным раздражением зовёт ментальный контакт через тёмную метку словечком «лапать»; «кончайте лапать меня без повода», — говорит он, предоставляя им додумать остальную часть фразы, и все те вселяющие трепет кары, которые обрушатся на неудачника, переполнившего чашу терпения). Два тридцать ночи — повелитель либо видит десятый сон (слабо верится), и будить его даже чисто по-человечески просто наглость, либо он бодрствует — и в этом случае она ему наверняка помешает.

Но есть и другой вариант.

Чай выстыл, пока она блуждала в собственных мыслях. Гермиона берёт с комода сквозное зеркало. Гарри ей отвечает сразу. Он пьян, в хорошем настроении, и не один. На его плече висит бессмысленно улыбающийся Малфой.

— Ты передумала? — радостно спрашивает её лучший друг; его речь смазана, язык заплетается. — Да ладно! Сегодня какой-то праздник? Драко, сегодня праздник, как думаешь?

— Ик! — отвечает тот. Кажется, одним алкоголем не обошлось. А ведь она говорила сто раз, что обезболивающие зелья нельзя мешать с выпивкой, но кто её слушал? Верно!

— С вами двумя, — улыбается Гермиона, — каждый прожитый день — праздник. Фестиваль идиотизма.

— Повежливее со своим лордом! — сводит брови к переносице Гарри. — Не то я… Книжки твои сожгу, вот. Так ты идёшь к нам, или нет?

— Дай мне пять минут и скажи название бара, — Гермиона приманивает из шкафа брючный костюм и мантию. Она не привыкла к платьям. Работа не располагает — никакая её часть.

— М-м, сейчас, — Гарри отворачивается и кричит кому-то за пределами видимости: «Эй! Эй, как там называется ваш вертеп?»

Может быть, изначально Гермиона планировала этой ночью полноценно отдохнуть, а не поглощать смесь сливочного пива и огневиски в месте, именующемся «Хвост Мантикоры», но ей срочно требуется анестезия и полная очистка краткосрочной памяти.

На неё слишком сильно подействовал отвратительно реалистичный сон, в котором она вышла замуж за одного из Уизли, а некто Том Риддл уже лет десять как был окончательно и бесповоротно мёртв.

* * *

Мальчику, который выжил, снится земля.

Нежная, ласковая, рассыпчатая, она пачкает всё, к чему прикасается, и так остро пахнет. Набивается в нос, в рот, в уши, под веки, затягивает в себя. Бóльшая часть его снов принадлежит кому-то другому, но только не этот. Этот — собственного изготовления, прямиком с адской кухни его сознания (в котором семь этажей, и самым верхним из них служит подвал). Он просыпается, тяжело дыша в ослепительном мраке спальни.

Мальчик, который всё ещё жив, лежит в постели и размышляет о смерти. Обо всех и всём, что жадная тварь у него отобрала. Это такая концепция в психологии — стадии… Он не помнит, да и неважно. Грейнджер рассказывала — ей нравится всякая маггловская белиберда. Но, в конце концов, алкоголь, книги и пытки — не единственные в мире способы расслабляться. До тех пор, пока она не забывает стирать память своим мозгоправам, нет повода и необходимости вмешиваться. Пускай. Что же до «стадий»… Он, разумеется, не собирается их «проживать». Первая — отрицание. Её более чем достаточно.

Когда его не устраивает реальность — он переписывает реальность. Гнёт, точно бондарь — клёпку, сминает, насилует, переделывает под себя. В принципе, то же самое он делает и с людьми. Что удивительно, они очень редко хоть как-то на то возражают.

Так что нет ни малейшей причины для беспокойства. Рано или поздно он глобально отменит смерть. Эта штуковина чудовищно устарела, над ней даже посмеяться толком нельзя.

Мальчик, который давно уже вовсе не мальчик, берёт себя в руки, что значит — в его пригоршнях темнота. Он тянется через изнанку мира к другому себе и воссоздаёт головоломку, соединяет части.

Порой эта связь мешает (особенно в нóчи, когда одна его половина пытается сосредоточиться на важных бумагах, а вторая настроена развлекаться), но иногда она — истинное спасение, способ собраться (буквально: собрать себя). «Просто удобно», — можно сказать о ней гораздо, гораздо чаще.

Мальчик со рваной душой спит. Его сны похожи на погружение в океан. Он — василиск, плывущий сквозь мутные воды Чёрного озера, кракен с десятками щупалец (в каждом из них зажато по человеку), нечто безликое и беспощадное. Он проползает сквозь узкую щель небытия, вываливается в пространство, где существуют материальные тела — вес собственных конечностей, шорох ткани, тонкий запах лаванды, вяжущий привкус всех зелий, выпитых им вчера. Бьющееся сердце — оно успокаивается, успокаивает.

Тот, чья душа склеена в технике «кинцуги», не зажигает свет. Под его кроватью шуршит змея. Ночь затопляет комнату через оконные стёкла, звёзды скрыты за облаками. Поздно для развлечений, рано для продуктивной деятельности.

Но есть и другой вариант.

Перемещение с помощью магии напоминает шаг, напоминает прыжок, напоминает вес толщи воды на дне Марианской впадины. Он падает в кресло, знакомое до последней ворсинки ткани. Морщится, шарит в районе спины, находит книгу (как ожидаемо), бегло читает её заголовок. Ага.

— Я посижу здесь, покуда ты не уснёшь, — уведомляет он, закидывая ногу на ногу.

— Будь как в гостях, — отвечает он же, сооружая себе кокон из одеяла.

Если бы кто-то осмелился попросить его проспрягать глаголы на языке магии, каждое из спряжений начиналось бы и заканчивалось «эго» — я. «Я не умру». Вместо «ты не умрёшь» — то же самое. «Я» — единственное, что для него по-настоящему реально.

* * *

Драко Люциус Малфой предпочитает любой вид опьянения снам.

Во всём виновато богатое воображение, его дар и его проклятие. Бóльшая часть снов посвящается тем сценариям, которые он нафантазировал за других и себя. И, благодаря его непрестанным усилиям, они уже никогда не сделаются реальностью. Но во сне Драко не помнит этого. После таких снов он просыпается, стыдно сказать, в слезах.

Сон, где он предал Тёмного Лорда — один из худших. У этого конкретного кошмара есть около дюжины вариантов. В самом поганом он умудрился просрать дружбу с Поттером, а Грейнджер однажды по-маггловски впечатала кулак ему в нос. Драко не понаслышке знает, что без волшебной палочки их ведьма отнюдь не менее (как бы даже не более) смертельно опасна; переживать иллюстрацию к этому тезису со стороны противника — опыт, который ему действительно никогда не хотелось бы воплощать.

Что же до Поттера, здесь всё сложнее. Ему не в новинку получать от своего сюзерена проклятие. Потенциально смертельное — в том числе. Но… Но, Мордред всё побери, не так.

А о предательстве лучше и вовсе не размышлять, даже праздно. Тёмный Лорд (и Поттер, что в каком-то смысле одно и то же) ненавидит предательство. Это — буквально худшее, что только можно сделать. И они оба знают, что Драко их не предаст.

Кто угодно, только не он. Он ведь наполовину Блэк, как-никак. Блэки — синоним верности, так исстари повелось. Мама, тётя Белла, двоюродный дядюшка Сириус (в весьма специфической манере, но тем не менее), лишний раз доказывают историями своей жизни — кое-какие вещи не меняются.

А ещё после гадких снов болит рука. Правая, та, что из серебра.

Драко знает — болеть там нечему. Металл не способен на боль, как он сам — на измену. Так что нет ни малейшей причины для беспокойства, не так ли?

Проще сказать, Грейнджер попрекает его разного рода зависимостями не зря.

Но Драко справляется, тем не менее. У него есть тактика. Первая линия обороны — работаешь до упаду. В этих случаях чёрная яма зияет на месте снов; если они и приходят, то им, точно дементорам в присутствии повелителя, нечего с него взять. Второй эшелон защиты — алкоголь и зелья, частенько в компании дорогих соратников. Не только ближайших друзей — выпивка делает людей открытыми, они начинают с ним говорить «по душам».

Драко подобные разговоры нравятся. Ему наушничают друг на друга, пересказывают сплетни и открывают тайны. Самые занятные слухи, конечно, затрагивают Тёмного Лорда и подчинённый ему триумвират. Но, если про повелителя хватает ума не болтать особенно, но уж на них троих сплетники отрываются. Главная тема, уже не первый десяток лет, банальна: кто из них с кем спит, когда и как.

Драко не разочаровывает. Он всегда хранит загадочное, многозначительное молчание. Порой — исподволь, мимикой, позой, тончайшими намёками — он кое-что из этой галиматьи якобы подтверждает. Если это выгодно по какой-то причине. Чаще он просто слушает. У Драко есть хобби — он коллекционирует домыслы. Людская фантазия не устаёт поражать.

Например, многие думают, что они с Грейнджер — любовники. А в реальности самое к этому близкое выглядело следующим образом.

Ей только что стукнуло шестнадцать, ему — пятнадцать. Пятый курс, совершеннолетие, все вокруг сходят с ума. У Драко на носу помолвка с Асторией. Они с Грейнджер сидят в Комнате-где-всё-спрятано, Тёмного Лорда (любого из них) нет поблизости. И Грейнджер, отлипнув от книги, вдруг произносит задумчиво:

— Секс?

Драко вздыхает:

— Да.

Он понимает её с полуслова. Гормоны — страшная докука, и правда.

— Так может, попробуем? — с прохладным любопытством исследователя спрашивает его та.

Он знает, что Гермиона влюблена в повелителя. Они все, включая его, это знают. И не обсуждают. Повелителю подобные вещи… не интересны. У него есть занятия поважнее. А Грейнджер не нужен никто другой. Так что это предложение не про любовь. Но гормоны, видно, и у неё в печёнках сидят.

Они с Драко обмениваются взглядами. Долгими взглядами. И ничего не произносят, просто возвращаются к чтению. Он до сих может лишь гадать, о чём в тот момент подумала Грейнджер. И почему вообще предложила. А вот что он подумал сам — Драко знает. На тот момент он ещё не смирился с таким своим к ней отношением, поэтому целую неделю после искренне пытается разобраться, откуда взялась мысль, вскочившая ему в голову первой:

— Фу, Грейнджер, побойся Мерлина! Это инцест!

Пусть с его семьи снято проклятие, у Драко уже никогда не будет кровной сестры или брата. Но детская мечта сбылась в каком-то смысле: у Драко действительно есть сестра. И брат.

А ещё выходцы из домов Салазара и Хельги (нет бóльших сплетников, чем хаффлпаффцы!) считают, что Тёмный Лорд обязательно спит с ними. Массу анекдотов об этом насочиняли. Драко и сам выдумал парочку, далеко не худших на собственный взгляд.

Он просыпается весь в поту. Что-то опять приснилось, а что — он не помнит, хвала за то Салазару. Он призывает «темпус». Полтретьего ночи. Можно привычно прибегнуть к помощи зелья.

Но есть и другой вариант.

Драко Люциус Малфой, глава Аврората, собирается невторопях. Надевает свою личную рабочую униформу — плащ из драконьей кожи (мантиями он демонстративно пренебрегает). Вспыхивает зеленоватым пламенем камин. Драко пересекает атриум, пустой и гулкий, где самый громкий звук, не считая его шагов, производит журчащий фонтан. Кивает поспешно прячущему что-то в стол дежурному (кроссворд или порножурнал, равно вероятно). Решётка лифта гремит, закрываясь.

— Минус девятый этаж. Департамент тайн.

Драко здесь частый гость. Но сейчас ему дальше, глубже. Он сворачивает направо, к лестницам. Спускается. И спускается, и спускается.

Этот этаж охраняется строже. Его проверяют на оборотное. Потом ещё раз. Потом третий раз. Драко спокоен — стандартная процедура идёт гладко, подчинённым не за что навтыкать. И, наконец, дверь спецбокса за ним затворяется. Драко снимает плащ — не хочет испачкать. Засучивает рукава.

Он — не предатель, только не не он. Но предателей рядом с ними всегда будет достаточно. Это не плохо и не хорошо, просто так есть.

— Привет, — говорит он своему позднему ужину, присаживаясь за железный стол. — Поболтаем? Если покажется больно, ты не стесняйся кричать.