До вечера, Леди Минчи (гет)

Солнце палило в безоблачном небе, окутывая Мондштадт тёплыми золотыми объятиями. Воздух над крышами дрожал, и казалось, сам город утонул в лёгкой дреме — ни звука, ни движения, только ленивое мерцание света на каменных улицах. Даже облака на небе стояли недвижно, как если бы и они решили не тревожить этот полуденный покой. Мельницы стояли, не шелохнувшись, словно им тоже полагался полуденный отдых — крылья их вплелись в покой дня, как листья в тень.

Внутри главной библиотеки было прохладно и сумрачно. Массивные каменные стены хранили в себе вековую тишину, нарушаемую лишь шелестом страниц, звоном фарфора и лёгким скрипом стула при движении. Воздух был насыщен ароматом старой бумаги, пыльцы, чуть уловимой нотки лаванды и пряного чая. Между книжных полок царило безвременье — будто сама библиотека находилась вне хода часов, подчиняясь только ритму чтения.

Лиза Минчи сидела за массивным дубовым столом, наклонившись над ветхим томом. Её движения были неторопливы и точны, как у человека, для которого знание — не просто интерес, а стиль жизни. Густые русые волосы были аккуратно уложены, на лице — выражение спокойной сосредоточенности. Она перелистывала страницы с почти медитативной грацией, погружённая в чтение настолько, что мир вокруг казался переставшим существовать. Время от времени она отпивала глоток чая — тёплого, с насыщенным вкусом, дымящегося в тонкой чашке. Тень от оконной рамы дрожала на столе перед Лизой, а на подоконнике, в танце полуденного света, кружились пушинки одуванчиков.

Окно было распахнуто настежь — впуская внутрь слабое дыхание улицы, шорох далёких шагов, отдалённый звон колокольчиков, и — неуловимую вибрацию лета. Всё вокруг Лизы было словно иллюстрацией к старой, чуть пыльной легенде: библиотека, чай, шелест страниц, одиночество, которое она не избегала, а лелеяла.

А снаружи — Венти.

Барду было, казалось, совершенно нечем заняться. Он слонялся по Мондштадту с видом человека, которому не нужно никуда спешить. Его шаги были лёгкими, движения — расслабленными, словно он сам был отражением ветра, что гуляет по улицам, не зная цели. Он прошёлся мимо прилавков с фруктами, остановился у фонтана и долго смотрел в отражение воды. Затем вскинул взгляд к небу, как будто ища там ответ на несуществующий вопрос.

Он уже заметил Лизу — намного раньше. Её фигура у окна казалась вырванной из другого времени. Но он не подошёл сразу. Венти позволил себе несколько дополнительных кругов по городу, будто это было необходимо для вдохновения. Может быть, он просто наслаждался её присутствием на расстоянии — или тем, как её силуэт вписывался в городскую симфонию дня.

Его лира беззвучно отозвалась на его пальцы — он перебирал струны так, словно щекотал ими ветер. Мелодия не рождалась, она только обещалась, пряталась в движениях. Лишь спустя некоторое время — будто случайно — он оказался у библиотеки. Его взгляд снова упал на окно. Он замер на мгновение, словно прислушиваясь к тишине внутри, а затем подошёл ближе.

Подоконник был прохладным, отполированным временем и прикосновениями. Венти прислонился к нему с видом человека, для которого окна — такие же двери, только интереснее. Он не произносил ни слова. Лишь улыбался — мягко, почти про себя, наблюдая за Лизой. Она не замечала его, или делала вид, что не замечает. В любом случае, он был рад — в этом наблюдении было нечто завораживающее, и нарушать его словами казалось почти грубым.

Он ещё не знал, о чём скажет — и скажет ли вообще. Между ними никогда не было ничего прямо́ сказанного, только намёки, мимолётные взгляды, странное притяжение, которое они оба предпочитали прятать под маской иронии. Но, как и любой хороший рассказчик, Венти знал: иногда пауза говорит больше слов. И сейчас он наслаждался именно этой паузой — как музыкант, что затягивает вступление, зная, что слушатель уже затаил дыхание.

Он прикрыл глаза, вдохнул запах пыли, книг и одуванчиков. Ветер слегка коснулся его волос. В этот момент семечко одуванчика, плавно кружа в луче солнца, попало ему в ладонь. Он перекатил его между пальцами и, склонив голову набок, словно пытаясь уловить ритм дыхания Лизы, игриво дунул, отправляя его в полёт — туда, внутрь.

Пушистое семечко, описав прихотливую дугу в солнечном луче, легко опустилось на щёку Лизы, касаясь её едва заметно — как немой жест гостя, что хотел бы получить хотя бы долю внимания, отданного страницам. Она вздрогнула от щекотки, оторвалась от книги и медленно моргнула, словно возвращаясь из другого мира. Тихий, короткий смешок сорвался с её губ. Ей даже не нужно было смотреть, чтобы понять, кто стоял у окна. Он всегда оставлял после себя след — в воздухе, в настроении, в ней самой.

— Неужели пыльные книги оказались интереснее таверн в такую жару? — произнесла Лиза, слегка приподняв бровь, но в её глазах уже мелькнула едва заметная улыбка.

— А разве может быть место прекраснее в такой ленивый день, чем обитель мудрости и… очаровательных библиотекарей? — Венти слегка поклонился, с лукавой улыбкой в глазах. — К тому же, вижу, ты наслаждаешься чашечкой. Может быть, среди этих почтенных томов затерялась ещё одна — для случайного гостя, собранная, скажем, из особого сорта… одуванчиков?

По его лицу пробежала лёгкая ухмылка.

— Вино? — Лиза слегка улыбнулась, не отрывая взгляда от Венти. — Боюсь, мои запасы приберегаются для более… особых случаев, чем разливать попрошайкам по ту сторону окна.

Она сделала паузу, обводя взглядом оконную раму с лёгкой ухмылкой на лице.

— Но, возможно… внутри найдётся и свободный стул, и немного кипятка для тех, кто готов войти.

Венти поднёс руку к губам, на мгновение изобразив оскорблённую мину. Его обычно беззаботные глаза потускнели, уголки губ опустились… но тут же его лицо вновь озарила безмятежная улыбка. С ловкостью, будто входить через окно было для него таким же естественным, как через дверь (а возможно, более естественным, чем второй вариант), он перемахнул через раму, оказавшись внутри библиотеки. Он отряхнул несуществующую пыль с одежды и ослепительно улыбнулся Лизе.

В библиотеке пахло не только лавандой и бумагой — в воздухе витал ещё один, почти неуловимый аромат: острое предчувствие. Что-то между ними двоими всегда стояло на грани: не то интерес, не то дерзость, не то лукавое желание проверить, кто первым дрогнет. И в этом хрупком равновесии каждый чувствовал себя почти комфортно.

— Итак, где же этот волшебный кипяток?

Лиза ничуть не выказала удивления тому, как Венти проник в библиотеку. На её губах лишь скользнула довольная усмешка, словно нет ничего более обычного, чем визит барда через окно библиотеки.

— Присаживайся, — спокойно произнесла она, кивнув на изящный деревянный стул, стоявший неподалёку от высокого книжного шкафа.

Затем неторопливо выдвинула из-под своего стола ещё одну тонкую фарфоровую чашку и поставила её рядом со своей. Этот едва заметный жест красноречиво приглашал его разделить её уединение, а не занимать место напротив, словно для формальной беседы.

Венти легко придвинул стул и непринуждённо опустился на него, как у себя дома. Он с благодарной улыбкой принял протянутую чашку, сделал глоток и с театральным вздохом прикрыл глаза — будто собирался сейчас выдать рецензию на вкус и аромат. Его губы чуть скривились в самодовольной полуухмылке, и он лениво протянул:

— Неплохо. Почти достойно барда, рискнувшего жизнью ради этой чашки.

— Рискуешь обидеть мой чай, бард, — тихо сказала она, поднося чашку к губам. — А он обидчивее, чем кажется. По уголкам её губ пробежала почти незаметная улыбка.

Он скользнул взглядом по столу, задержался на книге перед Лизой — обложка выцвела от времени, страницы выглядели хрупкими, будто сами готовы были рассыпаться в пыль при неловком прикосновении. Легкий блеск интереса вспыхнул в его взгляде — мимолётный, почти ленивый.

— Кто-то снова просрочил книгу? — непринуждённо поинтересовался Венти, в его голосе звучала лёгкая усмешка.

— Или кто-то захотел перечитать… спустя столетие.

С этими словами она аккуратно прикрыла книгу и повернула её так, чтобы Венти мог видеть обложку, выцветшую от времени, местами потрескавшуюся. Не смотря на то, что золотое тиснение наполовину стёрлось, можно было различить несколько слов: «…Хроники Мондштадта…» и чуть ниже, более мелким шрифтом: «…предания и легенды…». Книга выглядела старинной, но не помпезной, скорее рабочей летописью, хранящей память минувших лет.

Венти лишь мельком взглянул на обложку книги, не задерживая на ней внимания. Его взгляд скользнул обратно к Лизе, и в его глазах читалось лёгкое, ни к чему не обязывающее любопытство.

Комната наполнилась непритязательной тишиной. Сквозь окно в библиотеку проникали голоса города, и один из них — лёгкий, звенящий — подсказывал, что на улицах уже начали расставлять фонари. Скоро площадь наполнится смехом, уличной музыкой, ароматом жареных яблок и криками торговцев. Праздник, как и каждый год в это время, накатывал на Мондштадт, как закатный прилив — неизбежно, но мягко. Но здесь, среди пыли и книжных теней, будто ещё оставалось немного времени до того момента, когда реальность просочится в их убежище.

— И как? Интересная? — непринуждённо спросил он, сделав ещё один глоток чая.

Лиза на мгновение задумалась, словно подбирая слова. Её взгляд скользнул по корешку книги, прежде чем вернуться к Венти.

— Возможно… если, конечно, это правда, — сказала Лиза, на миг задумчиво склонив голову. — Если верить автору, он эти легенды чуть ли не со слов Барбатоса записывал.

Лиза склонила голову набок, не поднимая взгляда от обсложки. Некоторые описания… они будто повторялись в чьих-то манерах. Но она не позволяла себе продолжать эту мысль. Слишком нелепо. Или слишком просто.

Она слегка усмехнулась, вновь открыла книгу и, откинувшись на спинку стула, продолжила читать, но теперь её взгляд скользил по страницам более расслабленно, а в уголках губ появилась едва заметная улыбка.

Венти откинулся на стуле, задумчиво посмотрел на потолок библиотеки и лениво улыбнулся.

— О, Барбатос… — протянул он нараспев, словно вспоминая что-то забавное. — Интересно, а есть ли там история о том, как он однажды выпил целый бочонок вина и потом не смог встать? — Он бросил на Лизу лукавый взгляд, и небольшой смешок сорвался с его губ. — Говорят, об этом даже песни слагают. Весьма поучительная история о пользе умеренности… или о невероятной вместимости божественного желудка.

Лиза оторвала взгляд от книги и с лёгкой, почти ленивой усмешкой посмотрела на Венти.

— Нет, про бочонок вина там ничего нет, — заметила она, сделав неспешный глоток чая. — Хотя некоторые из описанных деяний Барбатоса не менее… интересны. Порой кажется, будто автор описывал не божество, а ребёнка, которого оставили без присмотра.

Она пожала плечами, словно извиняясь за нелестное сравнение, и вновь погрузилась в чтение, время от времени отпивая чай. В её манере не чувствовалось почтения — только лёгкая ирония, будто рассказы о Архонте были ей не более чем занятным фольклором.

Венти не выказал ни малейшего огорчения. Он просто пожал плечами, не теряя беззаботного вида, и с удовольствием взялся за небольшой пирог с ягодами, что стоял на краю стола.

Лиза перевела взгляд с пожелтевших страниц на барда. Она молча наблюдала, как он, неспешно, словно ничто в мире его не тревожило, с детским удовольствием уплетал десерт. Его лёгкая улыбка, расслабленная поза, жизнерадостная непринуждённость — всё в нём словно не поддавалось чёткому определению, как песня без слов, как ветер, который невозможно удержать. Иногда — только иногда — ей казалось, что она уже читала о таком. Но разве это могло иметь значение? Помешивая чай, она невольно продолжала следить за ним взглядом. Её глаза скользнули обратно на раскрытую страницу книги, останавливаясь на строке:

«Ветер помнит всё, что когда-либо прошептало небо…»

Словно зачарованная этой фразой, она невольно шевельнула губами, беззвучно повторив их про себя. Это было лишь мимолётное движение, не сопровождавшееся ни единым звуком, словно её язык просто коснулся нёба, повинуясь мимолетной мысли. Она уже не смотрела на Венти, её взгляд был устремлён куда-то внутрь себя, словно размышляя над глубоким смыслом только что прочитанной строки.

Венти, увлечённый вкусом ягодного пирога, не заметил ни мимолётного взгляда Лизы, ни тем более её движения губ. Он доел последний кусочек, довольно вздохнул и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Раз уж ты был так любезен доесть мой десерт… — протянула Лиза с притворной обидой, бросив на него выразительный взгляд поверх чашки, — не найдётся ли у тебя мелодии в ответ?

Венти сделал вид, что ужасно оскорблён, и прижал ладонь к груди:

— Ягодный пирог… коварная ловушка, — протянул он с преувеличенным вздохом. — Сначала пленяет вкусом, заставляет забыть обо всём, а потом, сам не замечаешь, как становишься должником.

Он невинно улыбнулся, словно и не подозревал, что был пойман с поличным, и с лёгкой небрежностью достал свою лиру. Осторожно проверил строй, прислушиваясь к каждому звуку, и начал перебирать струны. Легкомысленная, почти невесомая мелодия поплыла по комнате, вплетаясь в библиотечную тишину, будто рождая её заново. Он не пел — только позволял пальцам говорить за него.

Лиза продолжала читать, ещё пару страниц, делая вид, что музыка её не отвлекает. Но её движения стали чуть медленнее, взгляд — рассеяннее. Она наконец закрыла книгу и, не торопясь, начала прибирать стол: собрала пустые чашки, поправила стопку бумаг, сложила перо в чернильницу.

— Справедливо, — заметила она, не глядя на Венти. — Ты съел десерт, я получила концерт. Считаем, что в расчёте?

— В расчёте, — отозвался он, продолжая играть, — если, конечно, ты не потребуешь бис.

— Бис я приберегу на вечер, — отозвалась она, едва заметно улыбнувшись.

Венти хмыкнул и, не прекращая игру, добавил:

— Тогда мне остаётся надеяться, что вечер будет щедр на слушателей.

Где-то снаружи послышался едва уловимый перестук — будто кто-то уронил ложки или торопливо передвигал деревянные ящики. Подготовка к вечернему празднику уже начиналась, но библиотека всё ещё оставалась тихой гаванью.

Венти сделал ещё пару аккордов, как будто завершал мелодию внутренним поклоном — не публике, а настроению, что витало между ними. Затем он медленно опустил руки, будто давая музыке самой раствориться в воздухе.

— Увы, моя прекрасная публика, меня ждут… крайне важные и невероятно срочные дела. — Он подмигнул, встав со стула. — Например, найти лучший угол улицы, где музыка звучит чуть волшебнее.

Он говорил это с такой невинной серьёзностью, что даже самые надменные библиотечные духи, будь они живыми, наверняка бы усмехнулись. Он грациозно прошёл к окну, не просто как к выходу, а как к единственно подобающей двери для настоящего артиста. С привычной ловкостью перемахнул через подоконник, не забыв театрально кивнуть.

— До вечера, Леди Минчи, — произнёс он с нарочито важным видом. — Я рассчитываю на бис с твоей стороны — хотя бы в виде улыбки.

Лиза не удивилась ни манере ухода, ни реплике. Она лишь усмехнулась, слегка качнув головой, и проводила его взглядом — чуть дольше, чем требовала простая вежливость. Будто пыталась уловить в изгибе его спины, в жесте руки, в лёгкости походки что-то ещё — что-то, что всё ускользало. Затем медленно вернулась к своим делам — будто барды, входящие и выходящие через окна, были частью библиотечной рутины.

После ухода Венти в библиотеке вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем настенных часов и шелестом страниц. Некоторое время она действительно занималась обычными делами: сортировала возвращённые книги, делала пометки на закладках, протирала пыль с полок. Всё как всегда. Но мысли возвращались. Снова и снова она ловила себя на том, что прислушивается — к музыке, к шагам за окном, к едва уловимому голосу ветра.

Венти был… странно неуловим. Его непринуждённая манера появляться и исчезать через окно, словно это было обычным делом, его почти детская радость, с которой он уплетал пирог, как будто в этом заключалась вся суть жизни. Его слова — всегда с оговоркой, его взгляды — всегда с оттенком игры. И всё же, что-то в нём оставалось… неподдельным.

В этом, наверное, и была его самая опасная черта. Он не настаивал, не давил, не стремился к победе — и всё же умудрялся одерживать её. Мягко, почти неосознанно, но неотвратимо. И каждый раз, когда Лиза поднимала на него взгляд, ей казалось, что он уже выиграл — ещё до того, как игра началась.

Она снова вспомнила, как он перемахнул через окно, будто это и есть дверь, как если бы стены были лишь условностью. Его лёгкость — внешняя и внутренняя — раздражала и завораживала одновременно — все эти мелочи, казалось бы незначительные, цеплялись за её внимание.

За окнами краски дня начали меняться: золотой свет постепенно уступал место тёплым оранжевым и розовым оттенкам заката. С площади доносились первые, ещё нестройные звуки музыки, обрывки чьих-то смеющихся голосов, аппетитные ароматы жареного мяса. Фестиваль начинался.

Лиза не планировала идти. Толпы людей, шум, суета — всё это обычно её утомляло. Она предпочитала тишину библиотеки, общество книг… но сегодня что-то изменилось: она вдруг почувствовала лёгкое колебание. Вентин намёк про «бис с её стороны» продолжал звучать где-то на кончиках пальцев, как неоконченное предложение.

Она встала из-за стола, подошла к окну, задержала взгляд на уличной суете — и вернулась обратно, будто в последний момент передумала. Потянулась за книгой, но вместо того чтобы открыть её, медленно провела пальцем по корешку, как по чужому письму. Она не торопилась. Подумала о чайнике, о полках, о делах, что, в сущности, не требовали срочности. Всё было на своих местах — слишком на своих. А в голове вновь прокручивалась сцена их прощания — с той самой улыбкой, с той интонацией, в которой за шуткой скрывалось нечто большее. Как строчка песни, что никак не вылетит из головы.

В конце концов, она отложила последние бумаги, расправила плечи и направилась к выходу. Вечерний воздух был уже другим — тёплым, полным голосов, запахов, и ожиданий. Толпы гуляли между лавками, дети бегали с хлопушками, кто-то жарил рыбу на углях. Город жил — громко, весело, беспорядочно.

Лиза прошлась вдоль площади, будто просто прогуливалась без цели. И вдруг услышала нечто похожее на музыку. Сначала — едва уловимую, потом — яснее. Она остановилась, прищурилась. У фонтана, чуть в стороне от самой суеты, играл Венти.

Он устроился на импровизированной сцене — несколько сбитых ящиков, деревянная подставка, пара фонарей. Она располагалась возле оживлённой лавочки с шашлычками, аромат которых, казалось, привлекал гораздо больше внимания, чем его выступление. Несколько человек рассеянно стояли поблизости, больше увлечённые разговорами и ожиданием своей порции, чем выступлением барда. Но его это не заботило. Он играл — по-настоящему, от сердца. Без стремления привлечь внимание, без напряжения, с лёгкой, чуть лукавой улыбкой, словно напевая мелодию только для себя. Его пальцы касались струн с той же мягкостью, с какой кто-то мог бы касаться сна, не желая его спугнуть. Лиза подошла ближе, остановившись на краю небольшой толпы.

Музыка была — просто музыкой. Сначала. Едва уловимая за гулом голосов, стуком кружек, пряными криками зазывал. Она, казалось, растворялась в общем шуме, не выделяясь, не претендуя на внимание.

Лиза не отводила взгляда — не потому, что старалась рассмотреть что-то особенное, а потому, что просто не могла смотреть ни на кого другого. Всё тот же — несерьёзный, рассеянный, с лёгкой улыбкой, будто музыка льётся из него не ради публики, а просто потому, что не может не литься. Она чуть прищурилась, наблюдая за ним сквозь шум и огни, и уголки её губ дрогнули сами собой — прежде чем она успела это заметить. Она вспомнила: «бис хотя бы в виде улыбки». Кажется, он его получил. Пусть всего на миг, пусть мимоходом — но получил. И это значило больше, чем ей хотелось бы признать.

Но затем — что-то изменилось.

Когда вступление закончилось, будто бы по велению незримой руки, над площадью пронёсся лёгкий ветерок. Он не коснулся всех — только тех, кто стоял близко. Он прошёлся по коже, по волосам, по мысли. Он был не прохладным, нет — он был… живым. Знакомым. Настоящим. И с ним началась мелодия.

Лиза застыла. Краски вечернего праздника померкли, лица прохожих расплылись, запахи стали едва различимы. В одно мгновение всё вокруг стало словно отдалённым — как сон, как отражение. Оставалась только она — и Венти. И его музыка.

Она никогда прежде не слышала этой мелодии. Но внутри что-то откликнулось. Тепло. Грусть. Узнавание. Будто бы это был не просто звук — а память. Или… не её память. Кто-то другой вспоминал — через струны, через дыхание.

Перед глазами проносились образы: те самые нелепые, почти комичные истории из книги. Барбатос, играющий с ветром. Падающий с башни. Ворующий вино. Танцующий среди людей, что давно ушли. Печаль, скрытая за игрой. Вечность, прячущаяся за шуткой. Долгая жизнь, полная прощаний. И вдруг — нечто странное. Образы наложились друг на друга. То, что она читала, и то, что видела сегодня. То, что знала. И — то, о чём не смела думать.

Уголки её глаз предательски защипало. Лиза не замечала ни толпы, ни света фонарей. Только звук, только бард, только ветер.

И вдруг — среди всех этих звуков, почти невесомо, но отчётливо:

— Ветер помнит всё, что когда-либо прошептало небо.

Голос. Его голос. Единственная строка в бессловесной песне. Та самая.

Он взглянул на неё — на секунду. Вскользь. Почти случайно. Но этого было достаточно.

Лиза замерла. Её дыхание сбилось. Внутри неё что-то оборвалось, словно тонкая нить, связывавшая её с привычным восприятием мира. Она вспомнила: тогда, в библиотеке, она шевельнула губами, но не произнесла ни слова. Ни звука. Только беззвучный жест, едва заметный даже при ближайшем наблюдении. И книга… книга была только у неё.

После песни она не подошла. Не задала ни одного вопроса. Она оставалась той же — внешне. Лёгкая улыбка, чуть приподнятая бровь. Но внутри… всё было иначе.

Мысли метались. Каждая его улыбка теперь казалась ловушкой. Каждое слово — кодом. Что-то глубоко внутри неё дрожало, как лес в ожидании грозы. Всё, что прежде казалось беззаботной игрой — взгляды, фразы, мелодии, — теперь будто оживало и наполнялось новым смыслом. Словно весь их разговор был сплетён из нитей, которые она только теперь начинала видеть. Не разгадка, но предчувствие. Не понимание, но прикосновение. И в этом прикосновении было что-то пугающее своей хрупкостью — неуловимое чувство, которое хотелось бы отвергнуть, но не получалось. Что-то, от чего дыхание становилось тише, а взгляд — мягче.

Венти же, закончив играть, ослепительно улыбнулся собравшимся и непринуждённо поклонился. Он, казалось, ни о чём не подозревал. Как всегда. Безмятежный. Лёгкий. Только в его взгляде скользнула искорка — слишком точная, чтобы быть случайной.

Когда всё закончилось, он отошёл от сцены, ловко перекинул лиру за плечо и прошёл мимо Лизы, не останавливаясь. Он обернулся — быстро, почти как танцевальный поворот — и посмотрел ей прямо в глаза. Улыбка, яркая, как вспышка солнца в капле росы, озарила его лицо.

— Спасибо за «бис», Лиза, — сказал он мягко, но отчётливо, с той самой интонацией, в которой каждый слог звучал как тень признания.

И исчез в толпе — легко, беззвучно, как ветер, которому не нужно прощаться.

А Лиза осталась стоять. Среди одуванчиков, бумажных фонарей, музыки, которая всё ещё звучала где-то внутри.

Она знала: она проиграла. Но не в споре. Не в игре. А в чём-то большем. И это было прекраснее любой победы.