Кровь и вино (джен)

— Аластор, — говорит Рози чуть громче, чем намеревалась, и придаёт голосу капризный тон, не терпящий возражений, — я хочу детёныша.

— Что?

— Именно так!

— Повтори-ка, — говорит Аластор, и его рот кривится то ли в насмешке, то ли в недоверии.

— Ваше высочество принц-консорт Аластор Домергю-Хоквуд, — проговаривает Рози его чрезмерно-длинное имя и опирается локтем на край ванны из морёного дуба, обнажённая, не менее прелестная, чем в платьях на корсаже и кружеве, — мы — господа зрелые, богатые и сознательные, так что я хочу де-тё-ны-ша.

Аластор намечает то ли поклон, то ли нарочито-дамский реверанс, выпрямляется и смеётся, показав зубы, — он до сих пор не расстегнул жилет, даром что в купальне жарко, и его шерсть мокра от пота:

— Одно твоё слово, дорогая. Украсть?

— По какому принципу?

— Украду того, который не орёт.

— Ох, нет-нет! Такого-то родители точно будут искать! Лучше того, который орёт, — не соглашается Рози.

— Я тебя умоляю, все детёныши орут!

— Тем более. Меньше выбирать, меньше хлопот.

Рози поводит плечами, разморенно вдыхает полной грудью, — в купальне пахнет просто чудесно: вином, железом, потным телом, мокрым деревом, растопленным свечным воском, — и, нежась в воде с кровью и вином, хрустит затёкшими суставами.

Ох, славно всё-таки раздеться и принять ванну, — особенно перед сном, чтоб потом валяться на свежей постели, — и чтобы рядом был кто-то, кто не прочь причесать тебе волосы или размять плечи. Кабы вместо Аластора были служанки и банщица — тоже славно, но сегодня у Рози в гостях венценосный супруг, пусть отдохнут: одна из служанок, Шошанна, на днях родила и решила, что в этот раз оставит детёныша, и Рози подумывает, не стоит ли отпустить её к семье, пока сын не подрастёт. Каннибалки плод не вытравливают, если невовремя понесли, — зачем, если можно съесть?

— У тебя такое серьёзное выражение лица, — игриво замечает Аластор, склонившись к уху и поводя пальцами там, где стянуты спазмом мышцы.

— Да вот, думаю.

— Какие-нибудь важные дела?

— Государственной важности, пупсик. Не забывай, твоя супруга нынче важная леди, — напоминает Рози и нежится по-кошачьи, когда Аластор сжимает её уставшие плечи, — крепко и хватко, без особой церемонности, но всё-таки со знанием дела. — Что бы без меня сенат вечного Дита делал, м-м?

— Я бы очень, очень, — настаивает Аластор грудным шёпотом, склоняясь к другому уху в опасной близости с шеей, — о-о-очень хотел узнать подробности, раз уж ты такая важная и заседаешь в сенате.

— Ох, да ну тебя, не хочу я сейчас о делах говорить.

— А всё-таки?

Рози мурлычет, когда Аластор разминает ей затёкший свод шеи, и выгибается, подставляясь поудобнее, — с волос капает, и Рози, набрав полную пригоршню, омывает лицо и горло.

— Шошанна родила на новолуние.

— Тц, она не меняется. Это который залёт по счёту, четвёртый? А кто отец?

— Мотл, как и прежде, — понижает Рози тон до шёпота сплетницы, — она сама сказала.

— Мотл? Ах, шустрый! Почему она с ним всё никак не сойдётся?

Рози хихикает и с ленивой грацией задирает голову, обнажив двойные клыки:

— Потому что он ей не очень-то нравится.

— Молодняк, — выносит вердикт Аластор, оправляя ей волосы когтями на манер гребня. — Ладно, тогда у меня назрел второй вопрос. Почему в этот раз детёныша не сожрала-то?

— Ну-у… не мне утверждать, но, говорят, ей Тевье приглянулся. Он молодой, ему дети нужны, и чтоб женщина рожала легко.

— Тевье? Ах, Тевье! Это тот, рябой, что ли?

— Да-да, он самый, с овечьей фермы! Ну, помнишь, у него ещё сёстры работают на кухнях в Железной палате.

— Господи, я же только на год к королеве Мари уезжал. Что у вас ещё случилось?

— На полтора! Полтора! — ревниво поправляет Рози, расслабляется и закрывает глаза, — много чего случилось, пока ты учился. Гольят третью жену подыскал, у Амшиновера любимая кобыла от порчи сдохла.

— Ох, ну прости-прости, — снова преувеличенно-покаянно кланяется Аластор в реверансе, наконец-то расстегнув свой чёртов полосатый жилет, — что за временем не слежу.

Рози небрежно бросает «прощён» и вновь наваливается на края деревянной ванны локтями, на этот раз вытянув ноги и сложив в лодыжках.

— Как поживает Мари?

— А что ей сделается? Живёт у болота, с духами общается, ухажёров гоняет.

— Передал от меня привет прабабушке? Я сердиться буду, если не передал. — Прабабушка Аластора по отцу, — креолка, католичка, наполовину чокто с цветочным именем Маржолейн, — когда-то была подругой жрицы вуду: королева Мари сберегла её череп и украшает его цветками бледного подземного майорана.

— Ещё бы! Она говорит, что ты болтливая сплетница.

— Ох, так и поверю, — щурится Рози, подперев тыльной ладонью щеку, — голый череп говорит, что я болтливая сплетница. Так?

Аластор, сложив жилет и оглянувшись через плечо, улыбается ещё зубастее и — одновременно с тем — очаровательнее:

— Истинно так.

Спина Аластора, — жилистая, с выпирающими лопатками, знакомая едва ли не лучше, чем собственная, — выглядит так, словно кто-то выгнул и стянул его хребет жилой, да так и оставил, подобно луку с тетивой; Рози шлёпает Аластора по пояснице, когда тот подходит ближе, и, сдвинув ноги, кивает напротив себя, — залезай.

— Опять эти твои штучки, да?

— Ничего, не сваришься.

— Кто вообще выдумал мыться в крови и вине?

— Умные женщины, которые хотят сохранить красоту подольше, — наставительно объясняет Рози, пока Аластор расстёгивает ремень штанов. — Если раз в сезон так моешься, то кожа хорошая будет.

Аластор замечает её взгляд, оскаливается, явив чёрные дёсны, и стаскивает рубашку через голову, обнажая бледный, заросший снизу шерстью живот.

— Графиня Батори, видимо, что-то знала.

— Ещё бы, сладкий. Она толковая!

Рози отодвигается, позволяя ему влезть, и мечтательно вздыхает, вспоминая госпожу Эржебет: Рози была совсем молодой, когда эта статная венгерка поселилась в Дите, и лишь на семьдесят шестом году та по согласию выпила кровь морталитаси, не поморщившись и не выплюнув её обратно. О, какой красавицей госпожа Эржебет была в свои-то людские полвека! — на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков европейки к этому возрасту вяли досуха, и Рози всякий раз удивлялась при виде осанки чахтицкой пани.

— Тш-ш, как хорошо. Погоди, дай пару минут, и отвечу тебе серьёзно.

Рози великодушно молчит дольше пяти минут, — Аластор, устроившись в ванне со всей доступной грацией, расслабленно чешет за ухом: так уж и быть, пускай отдохнёт и слегка опьянеет, Аластор сговорчивее, когда навеселе, — а затем, уперевшись ступнёй в его плечо, требовательно толкает, напоминая о себе.

— Ита-а-ак?

— Итак. Детёныш, говоришь, — чешет Аластор второе ухо. — На кой чёрт он тебе сдался? Не могу представить, как ты с кем-то нянчишься.

— Тоже мне, как будто я стану на каждый плач просыпаться! Я не крестьянка, чтоб с детёнышем на руках работать, я няню с кормилицей подыщу.

— Значит, всё-таки хочешь привести в наше общество ещё одного гражданина, чтобы потом он сделал его ещё прекраснее. Прелестно. Действительно хочешь?

Рози кивает, сияя в кокетливой ухмылке: о, нет уж, она бы не захотела, кабы сама не решила, когда это случится. Рози — взрослая ответственная женщина, одна из глав столичного совета, а не какая-нибудь молодуха, забеременевшая на оргии во время фестиваля: если Рози что-то решила — значит, именно так и будет.

— Всё-таки, моя дорогая и… м-м-м… предположительно умная супруга, зачем тебе лишняя обуза?

— Я ведь раньше говорила: мне любопытно.

— Недостаточно на подружек насмотрелась?

— О-о, нет, это не то! Любопытно, каково это, когда что-то растёт у тебя в животе.

— У-у, что это такое случилось с госпожой Я-люблю-детёнышей-только-как-еду? — мерзко тянет Аластор, не без насмешливости смеряя её взглядом и задерживаясь там, где под водой должен быть живот. — Сам бог спустился в Шеол со всеми своими Шем Ха'Мефораш и одарил госпожу Я-люблю-детёнышей-только-как-еду жаждой материнства?

В качестве маленькой мести Рози обливает Аластора по уши; Аластор инстинктивно шипит, по-звериному оскалив клыки, моргает, закатывает глаза, по-уличному сплёвывает за борт ванны и сморкается в ладонь.

— Детёныши не только в виде еды хороши, сладкий. Крикливый мальчишка, зубастая девчонка или двое сразу, разве это плохо?

— И кого же ты выбрала в отцы, м-м?

— Ты понял, или тебе ещё раз намекнуть?

Аластор сморкается ещё раз, противно морщится, и с его живого, по-звериному острого лица слетают все остатки язвительно-галантного достоинства:

— Я? Не-ет. Нет уж. Шутишь?

— А ты что, на моей голове шутовской колпак увидел?

— То, что мы даже не целуемся, а ниже пояса у меня всё мёртвое, тебя вообще не смущает? Моё семя не прорастёт.

— Так и я от бесплодия пока не вылечилась, — ложится Рози поудобнее и улыбается, не без кокетства поправляя волосы, — но вот в магии крови кое-что смыслю.

— Тогда я буду называть его гомункулом, — язвит Аластор.

— Опять шутки шутишь? Нужно смешать твою кровь с моей, вот и всё.

— А если родишь чудовище? Вот такое, рогатое, мохнатое, страшное, — не унимается тот, изображая «рогатое» пальцами, как козу перед детьми. — Будешь на верёвочке водить?

— Зачем? Я его съем, — практично отвечает Рози.

— А мне?

— Фу, чёрт с тобой. Поделюсь.

Аластор фыркает, успокаивается и, запрокинув голову, с каким-то совершенно неопределяемым звуком трёт пальцами веки.

— Тц-с-с-с, какая ты своевременная. Я вот, например, детей что-то не хочу. Много мороки.

— А ты что, постоянно со мной живёшь? Напомни-ка, а то я забыла.

— Это важно?

— Это значит, что детёныш — моя собственность, и уж без помощи-то я не останусь. У меня будут служанки, няня и кормилица. И папа, может быть, — этот старый брюзга давно мечтает о внуке. А ты… — перечисляет Рози аргумент за аргументом, веско уперев пальцем меж его ключиц, — ну, твоё дело. Не хочешь — вообще забудь о том, что у тебя растёт маленькое очаровательное чудовище. Может, со временем ты по нему соскучишься, м-м?

Аластор со смешком морщит переносицу, инстинктивно сделав жест вправления монокля, — без монокля он выглядит непривычно-забавно, почти беззащитно, — и на этот раз выражение его лица чуть меньше похоже на смесь растерянности, недовольства и отрицания, как у оленя, которому светят лампой в глаза.

— Ага, забудь. Легко тебе говорить!

— Мужчине-то как раз легко. Не тебе рожать, — парирует Рози, не без любопытства трогая низ живота. Интересно, насколько большим живот станет, когда она забеременеет?

— Не боишься испортить фигуру? После родов толстеют.

— Не всегда же я буду брюхата, Аластор! Зато сошью что-нибудь новое. Хочу платье, как у госпожи Арнольфини; помнишь, из зелёного бархата?

— Помню, итальянское, — кивает Аластор, — то, которое с мехом и длинным подолом?

— Вот-вот, будет повод надеть. Да и… может, у меня грудь подрастёт от молока? Хм-м. Как думаешь?

Рози придирчиво сжимает груди когтистыми пальцами, как козьи — при доении: Рози знает, что она хороша в зените своего расцвета, — сверху не очень много плоти, в бёдрах побольше, — но иногда завидует Марте бат Авигдор, водной мельничихе с прииска Леты. Чуть-чуть, конечно, — ведь Марте, бедняжке, приходится носить жильный корсет.

Аластор смотрит на неё обнажённую примерно столь же привычно-оценивающе, сколь великий граф Хальфас — на то, как очередной гладиатор умирает на арене колизея, хрипя перерезанной трахеей.

— Тц-с. Ты стала ещё вздорнее, чем раньше, дорогая.

— Такова моя натура! Будь я не такой, какая есть, ты бы меня разлюбил.

— Будь я тобой — размножился бы от сородича.

— Ох, Аластор, не смотри ты так. Я женщина, мне решать, — примирительно отвечает Рози, прижимается и, навалившись, щекочет его под рёбрами, — разве ты не сородич, кровь моей крови?

Аластор молча трёт рот, — редкий случай, когда он медлит с ответом, а ведь у него хорошо подвешен язык; Рози с жадным любопытством разглядывает его, — от вдвое отросших рыжих волос, собранных в узел, до когтей и нарисованных на пальцах, ещё не смывшихся веве, — словно впервые видит по-настоящему за всё время их по-своему очаровательной супружеской дружбы. Всегда ли у Аластора были такие крепкие плечи?

— Слушай, детка, я в целом не против, но давай кое о чём договоримся.

— М-м?

— Во-первых, слезь с меня, ты тяжёлая.

— Мужлан, — фыркает Рози и, прежде чем отстать, кусает его за ухо.

Кровь с вином всё ещё горяча, — в купальне жарко, как в банях Кроцелла, и пламя свечей в серебряном канделябре пляшет, подобно танцорам танго; Аластор некоторое время смотрит на эту пляску, а затем облокачивается на край ванны и, небрежно хрустнув затёкшей шеей, потирает усы.

— Во-вторых, позволь быть рядом во время родов. Хорошо?

— Хочешь убедиться, чтоб я детёныша не спрятала, не сожрала и не подменила?

Аластор, дёрнув проколотым под монокль ухом, смеётся одновременно ртом и глазами. Недавно он вновь сбросил рога, — скорее всего, новые будут ещё тяжелее, а спустя несколько столетий — краше, чем у короля ольхи.

— Нет-нет-нет, нет, моя белая роза Йорков! Хочу убедиться, что с вами обеими всё в порядке.

— Обеими?

— Я определённо уверен, что у тебя родится очень красивая, очень вздорная и оч-ч-чень зубастая девчонка.