Моя жизнь и театр. Воспоминания театральной мыши (джен)

Лучшая половина моей жизни была посвящена театру. Да, я никогда не была ни примой, ни инженю, ни даже статисткой — всего лишь заведующая пошивочным цехом и реквизитом. Но как я шила! Без моих костюмов, париков и масок спектакли не имели бы и половины успеха! Все восхищались моим мастерством и тонким вкусом — только Мальвина почти всегда была недовольна своими платьями — но об этом потом.

И на сцене я выступала — в массовке, польку финальную танцевала, когда кто-нибудь из статистов не появлялся на спектакле вовремя — некоторые так безалаберны! Естественно, я знала наизусть все спектакли — даже лучше, чем актеры — ведь невозможно создать совершенный театральный костюм, не проникнувшись духом постановки!

И именно поэтому, вполне заслуженно, ко мне пришел мой личный момент славы — я исполнила сольную партию в нашем самом знаменитом спектакле. Все случилось внезапно — к финалу спектакля не явились сразу девять статистов, лучшая музыкальная сцена оказалась под угрозой — просто не хватало танцоров, чтобы создать атмосферу праздника. Пьеро — наш главный режиссер — зарыдал и начал как обычно заламывать руки. Прибежал Буратино, оттолкнул Пьеро, который стал рыдать ещё громче, и огляделся вокруг. Я скромно стояла впереди всех и держала охапку птичьих носов и хвостов. С блёстками, очень красивых, я ведь сама их делала. Буратино увидел меня, почесал в затылке и внезапно спросил:

— Лиззи, ты ведь умеешь танцевать?

— Разумеется, умею. И все мизансцены знаю. И пою очень хорошо, только тихо.

— А вот петь как раз не надо, от твоего писка уши закладывает. Сколько у нас кукол из кордебалета осталось — пять? Вот они петь и плясать будут. А ты надеваешь нос, вот этот, для синицы, на хвост приляпываешь пёрышки и галопом на первый план канкан плясать.

— Как канкан? Я не умею...

Артисты загалдели. Кто-то подобострастно аплодировал Буратино, другие полушепотом говорили про меня гадости. Пьеро неожиданно прекратил рыдать, поддёрнул рукава своей хламиды, выхватил у меня синичий нос и начал прилаживать мне на мордочку, больно прищемив один ус.

Плавно подплыла Мальвина, уже одетая для финала. Это розовое платье с голубыми оборками и белыми вставками — мой лучший шедевр! Не обращая внимания на окружающих, сразу начала ко мне придираться:

— Лизетта, дорогая, у тебя после вчерашнего что-то со зрением? Разве ты не видишь, что голубые оборки на платье не сочетаются по оттенку с моими волосами? Немедленно отпори их и пришей подходящие. И что здесь вообще происходит? Почему такой безобразный шум?

Не успела я объяснить, что оборки не подходят по оттенку к волосам, потому что Мальвина с последней примерки уже три раза перекрашивалась, как Пьеро тут же донёс:

— Буратино хочет, чтобы эта мышь танцевала канкан.

— Как канкан? — подняла выщипанные бровки Мальвина. — Буратино, это непристойно, у нас семейный театр, на спектакле дети будут.

— Так Лиззи и сама говорит, что не умеет, — зашелестел Пьеро и на всякий случай выпустил огромную слезину. — Только народ смешить.

Мальвина ласково улыбнулась, народ замер в предвкушении:

— Милая Лиззи как всегда скромничает. Хотя у неё наверняка не отложилось в памяти, как она вчера на нашем втором юбилее лихо лапки задирала — помните этот дивный танец на столе, после которого наша любимая мышка упала в лужу вина и чуть не утонула? — Мальвина повернулась ко мне и улыбнулась еще ласковей: — Дорогая, у тебя головка не болит?

Буратино затопал ногами и закричал:

— Всем молчать! Я здесь директор и это у меня голова болит! Лизка, быстро перья на хвост приделала и на выход! Малька, не нравится платье — вали на сцену голая. И ещё раз перекрасишься — под ноль побрею! Все по местам, поднимаем занавес, папа Карло, ты там заснул?

У меня задрожали лапки. Не помню, как меня вытолкнули на сцену, на самый край, перед глазами — чёрный провал с белыми пятнами лиц. Показалось, что я сейчас лишусь чувств. Но вот заиграла музыка, танцоры на заднем плане парами закружились в танце и запели наш главный хит, самую популярную в городе песню:

Птичка польку танцевала

На лужайке в ранний час.

Нос налево, хвост направо,

Это полька Барабас.

Ах, как я танцевала! Задние лапки взлетали выше клюва — я даже не чувствовала его тяжести — хвост, казалось, жил собственной жизнью и то свивался спиралью, то бешено крутился. Почти весь зал встал, чтобы лучше разглядеть меня. Из большой бочки вылетел Буратино в костюме петуха, подхватил меня, поставил на бочку, шепнул: — Свалишься — Базилио скормлю, — и выскочил на авансцену со своим коронным танцем. Я тоже продолжала танцевать, но радостное вдохновение куда-то ушло. Но вот наконец финальные аккорды, Буратино делает два сальто подряд, звон литавр — зал взрывается аплодисментами и скандирует: — Бу-ра-ти-но, Бу-ра-ти-но! — И потом в едином порыве: — Ли-зет-та!

Это был самый счастливый момент моей жизни, который никогда больше не повторится. Потому что этот спектакль нашего театра оказался последним.

Ах, я увлеклась своими самыми сладостными воспоминаниями. Для того же, чтобы понять всю грустную историю моей жизни, нужно начать рассказ с ее самых первых дней.