Благословение (гет)

14 февраля 2002 года

21:08

Трактир «Кабанья голова»

Переступив порог, она сразу же почувствовала себя не в своей тарелке, ей не стоило сюда приходить, тем более сегодня, но кто ж знал, что даже в такой дешевой забегаловке, как «Кабанья голова», яблоку негде будет упасть. Трактир был забит битком, тут и там, счастливо улыбаясь и держась за руки, о чем-то шушукались влюбленные парочки, улыбались даже те, кто, ожидая прихода своих половинок, сидели за столиками в одиночестве, ей же казалось, что в этот праздник всех влюбленных во всем Хогсмиде не найдется человека более одинокого, чем она. Одинокого и преданного.

Лаванду не в первый раз бросал парень, обещавший ей любовь до гроба, но Дэвид был особенным. Они познакомились уже после войны, и Лаванда думала, что его не смущают ее многочисленные шрамы и отголоски животных повадок — нет, она не стала оборотнем и не превращалась в полнолуние в монстра, она просто полюбила слабо прожаренное мясо, долгие прогулки под луной и стала еще ревнивее, чем была раньше, — но, как оказалось, она ошибалась. Не добавляло позитива и то, что все ее друзья за прошедший год обзавелись постоянными парами и обрели свое «долго и счастливо», даже Гермиона смогла пробить броню вечно застегнутого на все пуговицы Снейпа. Еще совсем недавно они отмечали всей своей резко разросшейся компанией Новый год и, кто бы подумал, что такое вообще возможно, день рождения Северуса — у их бывшего профессора все еще дергался глаз, когда кто-то из них называл его по имени и проходя мимо хлопал по плечу или касался руки, но он смиренно позволял им эти вольности, аргументируя это тем, что они больше не в школе, он не их учитель и они такие же герои войны, как и он, — а сегодня ей суждено было напиться в гордом одиночестве.

Лаванда регулярно пару раз в неделю посещала подобные заведения, как правило, это были «Три метлы» или кафе мадам Паддифут, где за чашкой кофе или бокалом вина писала рукопись своей будущей книги, перекидывалась парой-другой фраз с бывшими сокурсниками и ужинала с Дэвидом или подругами. Будучи от природы девушкой открытой и общительной, она с легкостью могла бы завязать беседу с любым мало-мальски знакомым ей человеком, но сегодня ей этого не хотелось.

Заняв последний свободный, а потому самый маленький в самом темном углу трактира столик, Лаванда заказала бутылку белого полусладкого, мясную тарелку, три шарика малинового мороженого — из специального праздничного меню — и достала из сумки «Волчье беззаконие: Почему ликантропы не заслуживают права жить», книгу, которую на прощание «подарил» ей Дэвид…

Если бы позже ее спросили, сколько она просидела там, уставившись в одну точку и сжав до боли в пальцах книгу, то Лаванда не смогла бы ответить, ибо не чувствовала ровным счетом ничего, ей казалось, что она ни жива ни мертва. В себя она пришла только после того, как кто-то — к ее немалому удивлению, Блейз Забини — коснулся ее плеча. Судорожно смахнув со щек текущие слезы, Лаванда, попытавшись улыбнуться, спросила:

— Блейз? Ты чего-то хотел?

Общение со слизеринцами в целом и с этим конкретным представителем змеиных не было для нее чем-то диковинным, после войны грань между факультетами размылась: Джинни вышла замуж за Малфоя, что стало толчком для отношений Гермионы и Северуса, даже Рональд и тот целых полгода провстречался со слизеринкой Пэнси Паркинсон, так что со змеями Лаванда пересекалась довольно часто, она просто не ожидала встретить здесь и сейчас кого-то из своей компании.

— Лаванда, — Блейз чинно кивнул. — Ты здесь одна? Можно присесть? Я только пришел, и, как видишь, все места заняты, а выпить, — он бросил взгляд на ее бутылку с вином, — честно говоря, хочется.

Первой мыслью Лаванды было сказать «нет», но парень так растерянно смотрел на нее, что она просто не смогла ему отказать. Он явно так же, как и она, нуждался в… в чем-то, в компании, в бокале вина, в понимающем собеседнике.

Девушка закрыла и отложила горе-книгу на край столика.

— Конечно, присаживайся.

Забини со всей присущей представителю его факультета изящностью отодвинул стул и, усевшись за столик, взмахом руки подозвал официанта.

— Добрый вечер. Мне, пожалуйста, огневиски, а девушке свежую порцию мороженого, а то ее уже растаяло.

— Что случилось, Лав? Можно мне так тебя называть или лучше Лаванда? Ты неважно выглядишь, — протянув ладонь, подняв со стола, покрутив в руках и брезгливо бросив в горящий в метре от них камин, как бы назвала ее Гермиона, книжонку, Блейз подытожил: — Он идиот, плюнь и разотри.

Лаванда, забыв вздохнуть, уставилась на него, не понимая, чего ей хочется больше: высказать ему, что это не его собачье дело и что она не нуждается в его жалости, или, уткнувшись ему в грудь, расплакаться с новой силой. Парень же тем временем достал из кармана мантии носовой платок и тщательно, словно только что испачкался в чем-то мерзком, вытерев руки, как ни в чём не бывало продолжил:

— Лав, ты добрая, честная, искренняя, веселая, красивая, — он поднял ладонь в останавливающем жесте, — ты красива, да, шрамы изменили твою внешность, но не испортили ее. Я слизеринец, помнишь? Мы знаем толк в красоте, и Северус еще на третьем курсе собрал всех нас в своей личной гостиной и за чаем объяснил, как мужчина мужчинам, — Забини попытался изобразить интонацию Снейпа, — настоящий мужчина, настоящий слизеринец никогда не станет лгать девушке, никогда не станет играть на женских слабостях — это подло и непростительно. Он научил нас одному правилу: относись к девушке так, как ты хочешь, чтобы мужчины относились к твоей сестре или дочери. Снейпу-то ты доверяешь? — Лаванда слабо кивнула. — Думаешь, я хотел бы, чтобы какой-то напыщенный индюк вешал лапшу на уши моей дочери? — На этот раз Лаванда отрицательно мотнула головой. — Ты красива душой и телом, сильна духом…

Пылкая речь Блейза была прервана появлением официанта, и пока тот подавал им напитки и десерт, Лаванда с недоверием разглядывала сидящего напротив нее молодого мужчину.

Всегда ли он был таким? Действительно ли он считает ее красивой и сильной? Зачем он подсел за ее столик? Что ему от нее нужно? Можно ли ему доверять?

Снейп всегда говорил, что «Гриффиндор — это диагноз», а Лаванда хоть и казалась со стороны недалекой хохотушкой, по сути своей была истинной гриффиндоркой и в тот же момент, когда они вновь остались наедине, выпалила:

— Что тебе нужно, Блейз?

Забини, глубоко вздохнув, в один глоток опустошил половину бокала с огневиски и, собравшись с духом, смотря ей прямо в глаза, честно ответил:

— Шанс. Я прошу тебя дать мне шанс показать тебе, какими должны быть здоровые отношения, показать… Доказать, что я честен с тобой, что, — он запнулся и потянулся своей большой ладонью к ее маленькой покрытой шрамами ладошке, но так и не решился ее коснуться, — мои намерения в отношении тебя серьезны… очень.

* * *

Блейз Забини — чистокровный волшебник, единственный ребенок в семье, наследник состояний своего отца и всех мужей своей матери, будущий маркиз, красивый, избалованный и просто амбициозный молодой человек, ради достижения своей цели готовый идти по головам — именно таким считали его окружающие его, неспособные смотреть дальше своего носа, люди, и только единицы знали, каков он на самом деле. Лишь немногие понимали, что его истинное счастье — это не сейф в Гринготсе, не титул и не внешность с обложки «Ведьмополитена».

Иногда он жалел, что пошел на поводу у своего страха и вместо уготовленного ему Рейвенкло уговорил шляпу отправить его на Слизерин. В то время маленькому Блейзу казалось, что среди змей выживают только змеи, тогда он еще не знал о существовании змееядов.

С годами он научился на отлично справляться с ролью «золотого мальчика», но мечты его были совсем простыми. Блейз отдал бы очень и очень многое за действительно любящую мать, живого и внимательного отца, верных братьев или прелестную младшую сестренку, пусть небогатый, зато теплый и пахнущий мамиными пирожками дом — за всё то, что было в избытке у Уизли и чего был лишен он сам. У него была парочка друзей с Рейвенкло и один проверенный годами друг-слизеринец Драко Малфой (из-за которого в конечном итоге Блейз и вляпался в историю, которую вам сейчас с разрешения главных ее героев рассказывает автор).

Его бабушка была темпераментной итальянкой, она плакала и смеялась, когда хотела, пела ему нежные колыбельные и на чем свет стоит ругалась с его дедом, носила яркие вещи, и из ее причесок всегда выбивались локоны, она с аппетитом ела сколько хотела и ценила хорошее вино, и в отличие от его матери, чопорной холодной ведьмы, смыслом жизни которой, как ему казалось, было одно лишь обогащение, его бабушка была настоящей. Так что не было ничего удивительного в том, что Блейзу с юных лет нравились живые настоящие девушки, такие, каких на Слизерине днем с огнем было не сыскать. Их факультет был полон девочек-кукол с фарфоровой кожей и идеальными прическами, дочек сиятельных лордов и древних родов, с пеленок считающих, что все должны им поклоняться и жить по «чистокровному протоколу», девочек, которые были не для него. Поэтому еще будучи пятикурсником, при первых же материнских намеках на сватовство парень со скандалом отстоял право самому решать, как ему жить, на кого учиться и учиться ли вообще, кем работать, когда и на ком жениться и прочее, прочее, прочее. И если с первыми пунктами списка у него никогда не возникало проблем, то с личной жизнью выходила одна сплошная заминка — годы шли, а та самая настоящая все никак не встречалась.

До поры до времени.

В тот день он снова встретил ее. На вечеринке Малфоя и Уизли.

В последний раз Блейз видел Лаванду Браун в Хогвартсе в день Финальной битвы, за час до того, как покинул территорию школы. Она была напугана, но успокаивала детей и, как любящая старшая сестра, подбадривая, отправляла младшекурсников через туннель в «Кабанью голову», а после, как настоящая валькирия, бросилась в бой вслед за своими друзьями.

Лаванда всегда притягивала к себе взгляды противоположного пола, и Блейз не был исключением, но только в тот день он заметил, что у этой красивой оболочки не менее красивое наполнение, что легкомысленность сочетается в ней с преданностью и силой, что она способна не только на заливистое хихиканье, но и на самопожертвование. Да, все, кто сражался в тот день за свет и во имя жизни, были готовы погибнуть за других, но он видел по глазам многих, что они так же, как он, не ожидали такой твердости духа от девушки в розовом. Битва закончилась, Реддл был повержен, погибшие с почестями захоронены, а школа отстроена, но Лаванда словно сквозь землю провалилась.

Тогда он полагал, что девушка покинула страну и строит свою жизнь где-то на новом месте, там, где ничего не напоминает ей об ужасах, пережитых в последний год обучения в школе, что, как он считал, было вполне логичным — если бы он мог, то сам бы не задумываясь уехал. В конце концов, он решил, что ей, победительнице-гриффиндорке, не нужен «побежденный», порицаемый всеми слизеринец. И только через несколько лет, получив от Малфоя приглашение на грядущую предсвадебную вечеринку, Блейз узнал, что на самом деле все эти годы Лаванда лечилась от того, что нельзя вылечить. Он потерял покой, корил себя за малодушие и трусость, но так и не смог придумать какого-то мало-мальски правдоподобного повода инициировать их общение, ну ей-богу, не мог же он ни с того ни с сего отправить ей сову. Что бы она подумала? За все годы их шапочного знакомства они даже парой фраз не перекинулись, а тут ни с того ни с сего целое письмо…

Вот тут-то ему и пригодилась дружба с Малфоем — слизеринцы такие слизеринцы — и его женитьба на гриффиндорке — ведь гриффиндорцы они как маггловские мушкетеры, где один, там и все остальные, и Лаванда обязательно пришла бы на вечеринку. Грейнджер и Лавгуд точно бы об этом позаботились.

Впервые увидев преображенную Лаванду, парень вскипел от злости: как Грейбек вообще посмел ее коснуться?! Но уже к концу вечера и думать забыл о ее шрамах, они ее не портили, добавляли индивидуальности — да, портили — нет. Лаванда как будто стала глубже, цельнее, сильнее, еще идеальнее. Девчонка-хохотушка выросла и превратилась в прекрасную молодую женщину и, кажется, не питала к нему ненависти, поэтому, вернувшись той ночью домой, Забини позволил себе помечтать, обдумать варианты дальнейших развитий событий и даже набросал черновик записки-предложения погулять и выпить чего-нибудь в «Трех мётлах», но его опередил Дэвид-кусок-фестрального-дерьма-Франклин, и Блейз отошел в сторону.

* * *

Тремя неделями ранее…

Кто бы мог подумать, что он столкнется с Франклином и его спутницей в маггловском — выписавшись из Мунго и вернувшись к преподаванию, в первые же выходные в Хогсмиде профессор Снейп устроил для старшекурсников своего факультета экскурсию в маггловский Лондон — кинотеатре. Парочка, абсолютно никого не стесняясь и полностью, словно они их никогда и не знали, игнорируя правила поведения в общественных местах, целовалась и, за неимением более подходящего слова, лапала друг друга. Сказать, что Забини был удивлен таким поворотом событий, — это все равно что ничего не сказать. В тот момент он как никогда был рад тому, что когда-то очередной из отчимов научил его азам окклюменции.

Ублюдок был так увлечен девицей, что не замечал ничего вокруг, и это позволило Блейзу проследить за ними. «Посмотрев» фильм, парочка отправилась в ближайшее кафе, где девушка с пылом стала что-то высказывать Дэвиду, до Блейза долетали лишь отголоски фраз: «сколько», «обещал», «устала», «жениться» и — самое мерзкое, по его мнению, — «ребенок», но их хватило, чтобы понять — Франклин изменяет Лаванде и изменяет уже давно. Этот фллобер-червь не только водил за нос двух девушек, но еще и умудрился зачать одной из них ребенка вне брака, что грозило девушке, будь она волшебницей, в чем Блейз сомневался, позором. Лишь немногие ведьмы могли позволить себе родить, не выходя замуж, из всех, кого он знал, такое могло сойти с рук разве что МакГонагалл или Гермионе.

Проследив за парочкой, Забини убедился: девушка была магглой, но, судя по дому, до которого ее провожал Франклин, магглой из очень состоятельной семьи, с которой Дэвид был уже знаком. Следующим пунктом его назначения оказался «Флориш и Блоттс», где это, как красноречиво выразился бы младший Уизли, — маггловское кругосветное путешествие явно не прошло для него даром, — чмо купило книгу о ликантропах. Блейз сразу понял, что это было за издание, — за последние месяцы он прочел о оборотнях всё, что смог найти, даже попросил доступа к библиотекам Малфоев и Блэков, и ему очень не нравилось происходящее.

Тучи сгущались, и вот-вот должен был грянуть гром.

Собирался ли Франклин причинить Лаванде боль, унизить, сломать и выбросить, как избалованный ребенок надоевшую игрушку?

Блейз безмерно хотел свернуть этому, как называли таких недомужчин подруги его матери, членоносцу шею, но не мог себе этого позволить, он не смог бы помочь Лаванде, сидя в Азкабане. Вместо этого, поскольку он не имел никакого права лезть в чужие отношения, Забини решил держаться поблизости и в нужный момент, если ей понадобится помощь и она согласится ее от него принять, подставить Лаванде твердое дружеское плечо. На большее он не рассчитывал, да и подло было бы воспользоваться женской слабостью себе в угоду.

Еще две с половиной недели Блейз старался присматривать за Дэвидом, но всюду натыкался на ярко улыбающуюся ему, Дэвиду, счастливую Лаванду — это зрелище и мысли о том, что Франклин такой трус, что сделал выбор и предпочел беременной маггле волшебницу, от которой не нужно было скрывать свою магическую сущность, медленно, но верно вгоняли слизеринца в депрессию. Последние несколько дней Забини старался вообще не выходить из дома, собираясь переждать ванильно-розовую лихорадку имени маггловского святого вдали от того, чего сам был лишен, — как говорится, с глаз долой, из сердца…

Но всё снова пошло не по плану.

* * *

С самого утра четырнадцатого февраля что-то не давало Блейзу покоя, что-то неумолимо влекло его из дома, какое-то чувство, название которому он не мог найти. Он злился, ему было страшно, больно и радостно одновременно. Что-то руководило им, словно он выпил отменно сваренного Феликса, и чем темнее становилось за окном, чем дольше он сопротивлялся, тем хуже ему становилось. Ближе к семи часам вечера Забини начало откровенно потряхивать, и ничто не могло унять эту лихорадочную дрожь. В восемь он сдался и отправился подышать свежим воздухом, а без десяти девять, сам не понимая как, оказался в паре метров от «Кабаньей головы» и вдруг почувствовал, что с него словно сняли тугой ошейник. Словно та неведомая сила, что мучила его с самого утра, наконец, добившись своего, позволила ему вздохнуть полной грудью, но чувство свободы продлилось недолго. Ноги сами понесли его в трактир.

* * *

Трактир «Кабанья голова»

21:08

Он заметил ее сразу же, как только за ней закрылась входная дверь, и в то же мгновение понял две вещи:

первое — этот урод ее все-таки бросил;

второе — он не сможет остаться в стороне и просто смотреть, как она разваливается на части.

Провидение, приведшее его в это ненавидимое им место, Блейз решил проклясть или поблагодарить — с этим он разберется, когда вернется домой, — позже.

Лаванда была похожа на сомнамбулу, обычно яркая и жизнерадостная молодая женщина была бледна как мел, взгляд ее был устремлен в нее саму и одновременно в никуда. С минуту простояв у двери, она по-детски потерянно огляделась по сторонам, как будто пришла в себя и теперь не понимает, где она и как здесь оказалась, и, судорожно вздохнув, приняв одной ей известное решение, прошла к барной стойке, где ее приветствовал лично Дамблдор.

Старик, до появления Лаванды спокойно сидящий в углу за барной стойкой с рабочей ее стороны, окинув девушку долгим внимательным взглядом, едва заметно отрицательно мотнув головой на порыв официанта встретить гостью, сам поднялся на ноги и тяжело проковылял к Лаванде. Блейз, наблюдающий за этой картиной со стороны, отметил про себя, что младший брат в проницательности недалеко ушел от старшего. Всегда хмурый и жесткий Аберфорт на удивление мягко и с какой-то отеческой теплотой во взгляде что-то пробормотал и, придерживая за локоть, провел Лаванду к маленькому столику на двоих в углу трактира, туда, где она могла бы дать волю своим чувствам, не привлекая к себе ненужного внимания. А дальше произошло то, чему Забини не мог найти никакого объяснения, кроме того, что легиллименция — родовой дар всех без исключения Дамблдоров. Аберфорт, проходя через трактир к своему месту за стойкой, не сводил с него взгляда таких не по возрасту ярких, ясных, внимательных и пронизывающих до глубины души голубых глаз, Блейзу даже показалось, что он услышал шепот: «Не спеши…»

И он не спешил, он наблюдал и надеялся, что вот-вот откроется дверь и в трактир завалятся Лавгуд с Малфой или на худой конец Грейнджер и спасут Лаванду, не дадут ей утонуть в горе, но время шло, и становилось ясно: никто не придет, никто просто не знает. Лаванда никому ничего не сказала, не стала портить друзьям праздник. Когда же она достала из сумки книгу, Забини показалось, что все волосы на его теле встали дыбом, как у ощетинившегося хищника, ему хотелось рвать и метать, и он уже поднимался на ноги, когда увидел, что Лаванде принесли ее заказ и она даже улыбнулась официанту. Никогда ранее не сталкивавшийся с такими ситуациями Блейз — его матушка скорее довела бы до нервного срыва старину Снейпа, чем сама бы расплакалась — затаив дыхание ждал, что девушка поведет себя как героиня того фильма, что он как-то смотрел в кино, кажется, он назывался «Бриджит Джонс», переключится на вино и мороженое, будет пить, есть и даст волю своим эмоциям, что в любом случае было бы лучше, чем то состояние оцепенения, в котором она пребывала, но этого не происходило. Лаванда, замерев с книгой в руках и не проявляя абсолютно никаких эмоций, молча обливалась слезами. Сколько прошло времени, Блейз не знал, но когда он, собравшись с духом, на ватных ногах подошел к Лаванде, ее нетронутое мороженое успело подтаять.

Та неведомая сила, которая весь день дергала его, как кукловод марионетку, словно почувствовав его нерешительность, снова потянула за нужную ниточку, и он, протянув руку, коснулся ее плеча. Пути назад не было, и всё, что он смог сделать, это спросить:

— Лаванда, ты здесь одна? Можно присесть? Я только пришел, — обычно предпочитающий любую, даже горькую правду сладкой лжи, сейчас он был готов соврать, сделать что угодно, лишь бы остаться рядом с ней, — и, как видишь, все места заняты, а выпить, — он бросил взгляд на ее бутылку с вином и искренне добавил, — честно говоря, хочется.

Дальше всё было как в тумане, что-то или кто-то, возможно, само мироздание, вело его вперед, бережно, как мать ведет за руку своего маленького неразумного ребенка. Сначала он забрал и выбросил в камин эту никчемную — он даже не мог назвать ее книгой, в писанине Скиттер и то было больше смысла — штуковину и вытер руки. А потом Лаванда задала вопрос, поставивший его на колени. Он не смог соврать, только не ей. Забини нарушил свое же правило «не использовать слабость женщины себе в угоду», но об этом он вспомнит позже и еще не раз попросит у Лаванды за это прощения, и признался ей в своих чувствах, как смог.

* * *

Лаванде казалось, что она, захлёбываясь, идёт ко дну и уже не сможет выплыть. Этого не могло быть, потому что этого не могло быть. Блейз никогда не давал ей повода считать, что она ему небезразлична, в конце концов, он был слизеринским принцем, а кем была она? Изуродованной никчёмной идиоткой-блондинкой? Но его взгляд… Она знала его, она ежедневно видела его в зеркале, это был взгляд человека, которому нечего терять, человека, ожидающего, что ему вынесут смертный приговор, что в него ткнут пальцем и скажут, что он не имеет права здесь быть и вообще жить, потому что такие, как он, вообще жизни не заслуживают.

Позже, уже привыкнув к статусу миссис Забини, Лаванда назовет то, что с ними произойдет дальше, благословением Святого Валентина и любовью с первого взгляда, но в тот миг, заметив, как Блейз, так и не решившись ее коснуться, отдернул ладонь, она сама по-детски неуклюже схватила его за руку. Его ладонь была большой, теплой, нежной и… надежной, защищающей. Ее накрыло такой волной умиротворения, заботы… и всепоглощающей, всепрощающей любви, что ее сердце пропустило удар. В юности она была легкомысленна — как та стрекоза из маггловской басни, которую им читал приглашенный на замену Бербидж учитель маггловедения, — флиртовала и ярко улыбалась многим парням, но она никогда не была той, кого в приличном обществе принято называть легкодоступной женщиной. К ее двадцати двум годам у нее было всего три парня, и то это, если считать их с Роном юношескую игру за полноценные отношения, а потому реакция ее тела и магии напугала ее. Ее бросил парень, с которым, как ей казалось, она могла бы построить счастливую жизнь: стать любящей женой и хорошей матерью, но вот всего пару часов спустя она сидит в маленьком, откровенно говоря, грязном трактире — Дамблдора никогда особо не увлекала уборка — держит за руку чужого мужчину и понимает: он часть ее, и если она его сейчас отпустит, то они больше никогда не встретятся, и она будет оплакивать свою потерю всю оставшуюся жизнь. Ее магия, циркулируя по венам, стремится слиться с его магией. Кончики пальцев обжигает пламенем тысячи маленьких иголок, и Лаванда не сомневается: Блейз чувствует то же самое. Он смотрит на нее широко раскрытыми глазами и судорожно сглатывает, пытаясь подобрать хотя бы пару слов, которыми можно было бы разрядить обстановку, но, как ни пытается, не может, всё, что слетает с его губ, это приглушенное: «Лав…», в котором Лаванда слышит всё, что когда-либо мечтала услышать от мужчины, и даже больше. Это обещание, которое Блейз собирается сдержать, чего бы это ему ни стоило.

Магия момента была разрушена, когда за столиком в другом конце трактира разразился скандал: какая-то ведьма пришла в «Кабанью голову», чтобы купить бутылочку фирменного аберфортского эля, и неожиданно для самой себя узнала, что ее волшебник, днем заверивший ее, что вынужден работать в ночную смену и потому, только потому они не смогут отметить праздник вместе, на самом деле трудился, делая массаж гланд языком через рот какой-то распутного вида девице.

Не отпуская руки Лаванды, Блейз придвинул свой стул к ее и когда они оказались рядом друг с другом, оторвался от нее, но только на мгновение, и то только для того, чтобы обнять ее за плечи и прижать к своей груди. Лаванда была до глупого счастлива, ей снова хотелось плакать, но на этот раз от счастья, хотелось петь и смеяться, и мороженое вдруг стало выглядеть таким аппетитным. Она не понимала, как вообще могла быть с кем-то другим, когда Мать Магия создала ее, Лаванду, для него, для Блейза Забини. Для того, чтобы он ее берег, защищал, любил, обнимал… целовал. Целовал…

Словно услышав отголосок ее мыслей, Блейз поцеловал ее сначала в макушку, потом в висок, но когда она, желая большего, повернула к нему лицо, он чмокнул ее в кончик носа и, нахально улыбнувшись, заявил, что пока она не съест мороженое, не будет никаких поцелуев.

Стоит ли говорить, что подтаявший десерт был съеден в рекордно короткие сроки?

Ее губы были прохладными и такими сладкими, что у Блейза закружилась голова. Любовь с этого мгновения и на долгие-долгие годы стала ассоциироваться у него с запахом малины и зеленого чая, которым пахли волосы Лаванды.

Если бы влюбленные на минуточку оторвались друг от друга, то, наверное, заметили бы, как хозяин трактира, улыбнувшись уголками губ и сверкнув голубыми глазами, накрыл их столик, как куполом, чарами единения. Аберфорт, может, и был во многом не согласен с Альбусом, но в одном братья точно сходились: любовь — величайшая в мире сила и магия. Он прожил целую жизнь длинной в столетие и узнавал истинных, когда они ему встречались. Эти молодые люди, сами этого еще не понимая, а возможно, и просто не зная, что такое возможно, — Аберфорт не переживал на этот счет, он был уверен, что будущая миссис Снейп уже перевернула всю хогвартскую библиотеку и выяснила всё, что только возможно, о родственных душах и истинных парах и поделится своими открытиями с друзьями, — действительно принадлежали друг другу, и Мать Магия благословила их на любовь.

Лаванда почувствовала, как ее омыло волной теплой, мягкой, похожей на бархат магии. Кончики ее пальцев все еще покалывало, когда она касалась ладонями его тела. Легкая щетина, терпкий вкус виски на губах, бездонные колодцы темно-карих глаз, запах табака и ванили в его парфюме, мягкая ткань рубашки и твердые мышцы, перекатывающиеся под ней — все в Блейзе было идеально. Лаванда словно впервые в жизни открыла для себя физическую сторону отношений — ее нутро пылало, она сгорала в пламени нужды. Она никогда в жизни не чувствовала такого всепоглощающего желания. Одежды вдруг стали тесными, от каждого нового вздоха и взгляда на него по ее спине пробегал табун мурашек, и спокойно сидеть на стуле становилось все труднее.

Блейз испытывал схожие чувства, его руки практически чесались от желания поднять Лаванду со стула и пересадить к себе на колени, зарыться одной ладонью в ее белокурые волосы, другой обнять за тонкую талию и впиться губами в пульсирующую в такт его сердцебиению жилку на ее шее. Он никогда никого так не хотел, нежность боролась в нем с пылающей адским пламенем животной страстью. Ему одновременно хотелось поклоняться ей, как богине силы и плодородия: поцеловать каждый пальчик на ее ногах и проследить языком каждый шрам на ее теле, узнать, какова она на вкус, — Блейз не сомневался в том, что ее клитор будет похож на маленькую жемчужинку, а любовные соки — на терпкий сладкий нектар, который ему обязательно понравится, — ощутить в ладонях тяжесть ее грудей, услышать хриплый шепот… И в то же время та часть его души, в которой таилось что-то глубоко собственническое, хотела заявить на нее свои права: показать всему миру, что она его, заставить ее умолять позволить ей кончить, поставить ее на четвереньки, намотать ее длинные волосы на кулак и трахать ее до тех пор, пока она не сорвет голосовые связки, выкрикивая его имя и забывая имена всех тех, кто посмел касаться ее до него.

Оторвавшись друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, и не услышав никаких характерных для трактира звуков, парочка осоловело осмотрелась по сторонам — их окружала тишина и густая полупрозрачная завеса, за которой продолжались чьи-то чужие, абсолютно не интересующие их в этот момент жизни. Блейз, сразу поняв, чьих это рук дело, бросил взгляд в сторону барной стойки, туда, где сидел, потягивая эль, хозяин трактира. Аберфорт, почувствовав на себе взгляд, отсалютовал парню кружкой и, как ни в чем не бывало, продолжил беседовать с какой-то пожилой, но по-прежнему красивой ведьмой, так, словно их с Лавандой в зале вовсе и не было.

Пообещав себе вернуться сюда завтра с лучшей бутылкой эльфийского вина и поблагодарить старика, Забини бросился в атаку — через мгновение Лаванда, весело взвизгнув от неожиданности, оказалась сидящей у него на коленях. Он поцеловал ее в шею, и от стона, который она издала, у него задрожали поджилки, а когда его белокурая фея, пытаясь усесться поудобнее, поерзав, нечаянно — хотя он не был в этом уверен — задела его член, в его сознании зажглась сверхновая…

Никто в трактире не слышал их хриплого шепота, ее стонов и его ворчания. Никто не видел сидящей на столе с разведенными ногами и задранным до живота подолом платья Лаванды и стоящего перед ней на коленях и слизывающего с пальцев блистающую в свете догорающего камина влагу Блейза. Никто не узнал, что буквально в двух шагах от них две одинокие несчастные души соединились, став единым целым. Никто не узнал, но все почувствовали, как до этого тихо пульсирующая в заведении магия вдруг заполнила собой всё пространство, каждую клеточку каждого присутствующего в трактире посетителя, и только один Аберфорт знал: все они стали свидетелями того, что даже в волшебном мире считалось чудом, — высшего магического бракосочетания. Войдя в его трактир Лавандой Браун, девушкой с разбитым сердцем и рухнувшими надеждами, она покинула бы его Лавандой Забини, маркизой и женщиной, которой суждено прожить долгую и счастливую жизнь.

Пару минут спустя, почувствовав, как пошатнулись его обереги, Дамблдор бросил взгляд на тот самый столик, куда тремя часами ранее лично проводил Лаванду теперь уже Забини, и ожидаемо никого там не нашел: молодожены аппарировали, оставив на столе мешочек, судя по всему, с монетами и что-то явно забытое не по доброй воле. Направив палочку в темный угол и произнеся манящее заклинание, Аберфорт призвал к себе комочек ткани, который при ближайшем рассмотрении оказался маленькими бордовыми кружевными трусиками. Лукаво улыбнувшись, старик завернул их в бумагу, перевязал сверток бечевкой и убрал в карман — он отправит молодоженам оригинальный свадебный подарок, но это будет утром, а сейчас пора разгонять гостей и закрывать забегаловку.

В это же время где-то на другом конце волшебной деревушки в светло-бежевой спальне на королевского размера кровати в свете парящих под потолком свечей и весело потрескивающего камина молодой темнокожий мужчина прижимал к себе миниатюрную улыбающуюся во сне блондинку и нежно гладил обручальное колечко, сияющее на тонком женском пальчике.

Блейзу было так легко и спокойно, ему казалось, что вместо ошейника, удушающего его утром, сейчас у него за плечами выросли крылья, на которых он легко может воспарить в небо и оттуда прокричать всему миру о своем счастье.

15 февраля 2002

В окно спальни клювом стучался рыбный филин…