У бездны на краю (гет)

Поездки по огромной стране уже давно сделались совершенно рутинной, привычной частью жизни, с тех самых пор, когда я получил долгожданное разрешение на работу в службе магической и политической безопасности Империи, Особом Отряде, состоявшем сплошь из представителей моей расы. За всю историю Отряда туда никогда не принимали даже самых одаренных людей, и покуда менять устоявшийся порядок еще никто не был намерен.

Вот и теперь мы провели в поездке уже порядка месяца, оставив уютные обжитые поместья и жилье в столице, семьи и друзей. Хотя о наличии последних говорить было весьма громко — какие друзья могли быть у тех, кого как смерти боялись представители аристократии и с порядочным недоверием относились простые люди?

Уважение и недоверие, интересная, но безрадостная смесь — простые житейские удовольствия, вроде болтовни с добрыми приятелями или безобидного флирта становились если и не недосягаемыми, то сильно осложнялись. Впрочем, подобные мне у молодых девиц высшего света слыли крайне завидными женихами — приличное состояние, высокий статус, крепко уважаемый род… И очень часто не то, что дома, в городе не находившийся супруг. Мечта и загляденье…

— И ты уверен, что хочешь ее забирать? — осведомился Карру, с ногами усаживаясь на мое походное одеяло и принимаясь перетягивать хвост. Друг был всего лишь на год с небольшим младше, но иногда всерьез казалось, что Карру — мой младший, порядочно, брат. По безмерному почтению к моей персоне, впрочем, вполне обоснованному, ведь именно я некогда вступился, еще в школьные годы, за его честь и достоинство перед самиром куда как более властным и могущественным.

И именно я, к тому же, обладая более высоким положением, покровительствовал мужчине, обладавшему рядом весьма гнусных секретиков в прошлом, при которых ему было совсем нелегко остаться в Особом Отряде, и для начала просто туда попасть. Я помог ему сохранить тайну, удержать за собой желанное место, вернуть доверие, пошатнувшееся было. И… и без того обожавший меня как родного брата парень возвел старшего друга воистину в ранг кумира и родственника. Да и я любил его не меньше, как-то с детских лет привязавшись к скромному, деятельному, сообразительному мальчишке, заменившему мне родного брата (в семье я оказался единственным ребенком, что для нашей расы совсем не редкость).

— С таким-то к ней отношением? — продолжил он. — По-моему, пусть лучше девочка там остается — и тебе спокойнее, и ей. — Речь шла о девушке, которую я в глаза ни разу не видел, но чувство долга не давало покоя, подгоняя выполнить свои родственные обязательства. В конце концов, я не жениться на ней собирался, а так, позаботиться о… Ну, как бы сестре, что ж поделать. В семье-то я ребенок единственный, но вот у родителя, ныне покойного, нет, что для нашей расы редкость куда большая…

— Мое к ней отношение и обязанности как старшего брата никак не связаны, — отрезал я, сгоняя «друга и товарища», делившего со мной палатку, с места. Доезжать четыре лиги до поселения с таверной мы не стали по простой причине, что к полудню следующего дня уже и так добрались бы до города, из которого пришел запрос: жителей принялись донимать «громадные медведи с фиолетовыми глазами, аж страх берет, когда смотрят»… Именно такое описание и давалось. На деле же — самые обычные каргэсы, достаточно безвредные духи — питавшиеся людскими страхами и насылавшие кошмары… Ничего серьезного, в общем-то, работы на пару часов…

Прикомандированная к этой поездке проверка магической жизни этих краев и деятельности местной гильдии и послужила причиной моего личного прибытия — а уже мной к нему, с дозволения вышестоящих лиц, приписано было забрать из приюта сестрицу, о которой и шла сейчас речь. Друг детства и товарищ по службе тяжело вздохнул, покачав головой.

— Бэн, с таким отношением ты или ее изведешь, или сам не выдержишь. Так нельзя, она тебе ничего плохого не делала. Да она почти ребенок!

— Она не делала. Ее мать постаралась, — обсуждать вопрос того, как быть с девчонкой, которую предстояло опекать, не хотелось — полубастардка, зачатая моим отцом. Бросившим нас с матерью ради молоденькой девицы-полукровки, которая ему вскорости и родила дочурку… Отца я с тех самых пор не видел, его новую женушку лицезрел всего один раз, в детстве, а о наличии сестры благополучно еще два года назад не знал. — Я обязан о ней позаботиться, и ты это знаешь не хуже меня, — буркнул я, ссылаясь на традиции и воззрения народа, — но меня ничто не обязывает относиться к ней тепло!

— Я понимаю твое отношение к отцу, к ее матери, но Элиа… Ее так зовут, да? Она тут не виновата. И сколько ей? Лет двенадцать? Тринадцать?

— Пятнадцать. И да, Элиа…

— Пятнадцать… Да она позавчера в куклы играла! — оранжевые глаза заискрились в свете магического огонька на его ладони. — Она ребенок почти… И у нее сейчас никого нет — ты прекрасно знаешь, как относятся к таким детям. — Эти слова неприятно кололи — с одной стороны, Карру был прав, но с другой — я не мог заставить себя забыть о том, как эта девочка появилась на свет… — Родилась через полгода, как родители женились, почти как бастардка, в Шэрфилде живут только люди, а они молчать-то не будут.

— У самиров бастарды тоже не слишком ценятся, — заметил я.

— Но мы хотя бы не издеваемся над ними. Они не виноваты, винить стоит их родителей. Внебрачная ли это связь, или добрачная… Я ведь тоже был зачат еще до того, как мои родители венчались.

— Но они потом обвенчались, — оставалось только пожать плечами. — И у нас, и в Империи добрачная близость не осуждается, более того, их союз весьма крепок. Ее родители тоже соизволили венчаться до ее рождения.

— Но я, в кулуарах шепотки-то идут, бастард. Вот только обо мне это громко сказать не решаются, да и оснований нет, родители в браке, я в отца внешне… А представь, что говорят о ней изо дня в день? И рядом никого родного нет… — добавил Карру.

— У тебя был и есть отец, — изобразить, что я собрался спать, было проще всего. Наш маленький лагерь обходили часовые, а я, закутавшись в плащ, отвернулся. — Ты не понимаешь, что мне пришлось пережить. Все эти насмешки, сочувствие, жалость, материны капризы и обиды… На исторической родине до сих пор считают, что я слишком эмоциональный и ранимый.

— Вот именно. Ты хотя бы немного подумай, как она живет, — вздох за спиной вновь неприятно кольнул. — Ты справился. А представь, каково ей — ее вряд ли кто-то жалеет и помогает. Подумай лучше, брат, стоит ли усугублять… Так же просто нельзя. Ты и себя изведешь, и девушку. У нее и так жизнь не сахар медовый, а тут еще ты появишься, еще не видел, а уже ненависть из ушей лезет.

Я уже не стал отвечать на это, пытаясь понять, как было лучше поступить в этой ситуации… На раздумья оказалось некоторое количество времени и закончились они тем, что вечером второго дня пребывания в Шэрфилде и проверки обитавшего в городе колдуна — торговца снадобьями и родившихся за последние несколько лет детей с магическим даром, я, в сопровождении нескольких ребят-стражников, коротко постучал дверным молоточком в форме кошачьей головы о крепкую с виду коричневую дверь — чуть пошарпанную, как и все здание, серовато-желтое. Скрипнули засовы и дверь отползла в сторону, заставив едва не нос к носу столкнуться с невысокой, мне еле достававшей до плеча, худенькой девочкой. Привычный взор быстро отметил тонкие черты, короткие небрежно отрезанные каштановые чуть вьющиеся волосы и серые глаза с довольно широким ободком… Но на лице, при этой столь характерной для нашего народа черте, четко скользило изумление, смешанное с легким испугом.

«Чарванка, наверное», — мелькнула мысль. Подобное сочетание было бы оправданно, будь она полукровкой, ребенком от смешанной связи, или же потомком таковых детей. Нечасто, но люди и самиры вступали в брак, и когда младшие братья только появились в нашем мире, многие самиры воспылали к забавным, неуклюжим соседям, тогда еще совершенно не занявшим место главной расы мира, страстью. А она, в свою очередь, дала начало появлению целой новой расы, унаследовавшей ряд черт и способностей, как и характерных особенностей самиров, и вместе с тем многое от людей, включая непомерно яркую внешнюю эмоциональность и склонность испытывать неглубокие эмоции, но всячески их, зато, выказывать. Странно, на наш взгляд, но уж таковы люди, и, в целом, в этом и их шарм…

Девица, закутанная в бесформенное залатанное раз сто серое платье, изваянием застыла на пороге.

— Сиротский дом Шэрфилда? — уточнил я. Нам его указали, конечно, и все же… Девочка кивнула. — Не могли бы вы, юная леди, дать нам пройти? — сглотнула, отступая от двери. В мыслях помчалось, что мы сейчас начнем над ней смеяться — хотя я не видел для этого ровно ни одного повода, как и остальные. Обычный сиротский дом, сирота… Удивилась, ясное дело, — гостями мы были не самыми обычными. — Благодарю, миледи, — я пропустил ребят, кивнув им — команда ждать, пока я закончу, и, желая как-то развеселить и успокоить девчушку, изобразил, что целую ее руку — безобидный, соответствовавший этикету жест, призванный показать, что ситуация не страшная. Серые глаза же почему-то округлились еще сильнее… Читать мысли, разумеется, нужды не было, и я не торопился с этим. — Мы вам крайне признательны. — Едва завидев меня, остальных самиров и нашу форму, взрослые дамы — учительницы — засуетились, забегали и принялись всячески раболепствовать и изображать бурную деятельность и радушие. Обычное явление, на редкость иногда раздражающее. А у меня и так настроение было далеко не самым радужным, что и заставило отыскать среди толпы женщин главную и остановить ее.

— Позвольте представиться, Мастер Бэнджамин Энэган Фэрт, сотник Седьмой Сотни Особого Отряда, опекун Элиа Анжари Фэрт. Я хочу забрать девочку, необходимые документы будут предоставлены. — Облегчение, пронесшееся в седой голове полной дамы в дорогом бархатном платье, было неописуемо… Всего лишь забрать одну из воспитанниц… Не проверка же, в самом деле, не обвинения…

— Я Ану Мар, — поклонилась дама, — мастер Фэрт. Мы несколько не ожидали вашего прибытия, но, разумеется, все подготовим в самые краткие сроки. — Несколько воспитательниц испарились, видимо, отправившись готовить «все». Задерживать нас, ясное дело, никто не собирался — и далеко не потому, что у нас были иные заботы. Потому что само наличие самиров, как и везде в подобных местах, несколько пугало работниц.

— Мной было отправлено письмо с прошением оставить девушку под опекой до моего прибытия. Получение письма вы подтвердили и приняли запрос, — напомнил я. — Сроки, в силу некоторых обстоятельств, мы не оговаривали. Я полагаю, девушка сейчас здесь?

— Ой, мы как ваше письмо, господин, получили, поняли, что за девочкой приедете когда, чтоб, значит, вам ждать и искать не пришлось. Мы воспитанниц редко куда отправляем, у нас работают. И она у нас… — елейно улыбалась главная. — Да вон она… — женщина кивнула куда-то в сторону, заставляя обернуться. Рядом с дамой средних лет, в чепце и сером шерстяном платье, стояла всего одна девушка — та самая, что открывала дверь, не сводя с меня любопытного взгляда. А я изучал ее уже более внимательно, пытаясь найти хоть какие-то признаки сходства с отцом — что не удалось сделать. Вот только и на мать — обладательницу оранжево-золотистых глаз — детали годы назад в силу обстоятельств запомнились четко, — она походила мало.

— Что столбом стоишь? — стоявшая рядом с ней женщина, то ли не зная о четкости нашего слуха, то ли забывшись, склонилась к уху девушки и принялась с откровенным презрением в него шипеть. — За ней приехали, стоит, остолопка, господ задерживает, пава выискалась, ни кожи, ни рожи, ни ума. Каждый день тебя в столицу забирают, что ли, дура набитая?! — это, в сочетании с жалкими обрезками волос и залатанным платьем, приводило постепенно во все большую ярость, стирая даже недавнюю неприязнь к существованию Элиа. Я отсылал немалые суммы на ее содержание, но худоба и одежда говорили, что не очень-то ее тут хорошо содержали. А сжавшиеся плечики и испуганные глаза почему-то тронули что-то, спрятанное глубоко в душе. Впервые подумалось, что Карру был прав, говоря, что Элиа жилось невесело…

— За… мной? — пролепетала тихеньким, дрогнувшим голоском, девчушка, что уже удивило сильно. Я только что представился!

— Ты Элиа Фэрт, верно? Тогда за тобой.

— А вы… простите… кто? — сглотнула она. Гадая, зачем я ее забираю… Миг спустя дошло, что могла прослушать разговор или не ждала и не понимает, в чем дело. Она же могла и вовсе не знать, что у нее есть брат, — хотя воспитательницам надлежало об этом сообщить — я все же официальный опекун, как ни крути…

— Вы не думайте лишнего, мастер Фэрт, — влезла Мар. — Она девушка умная, работящая, не ожидала просто… Вот, верно, не услышала… — увидев мой взгляд, женщина подавилась собственной лестью. Видимо, негодование все же проявилось — буквально кипя в крови при каждом новом взгляде на Элиа.

— Почему она не ожидала, я обсужу с вами чуть позже, госпожа Мар. Как и то, почему вы обращаетесь к воспитаннице «дура набитая». — Женщина в ужасе уставилась на нас, судорожно сглатывая. А я мысленно уже делал пометки о том, что сообщить в столице куда следовало об условиях содержания здесь сирот. Но сейчас только обернулся к съежившейся, нахохлившей воробушком Элиа. — Меня зовут Бэнджамин Фэрт. Думаю, этого достаточно пока для ответа… — поняла. Глаза округлились окончательно, губы приоткрылись, словно желая что-то сказать, плечи сжались еще сильнее…

— Вы мой брат, да?

— Да, и как твой опекун, забираю тебя в Дариан. Мы выезжаем сегодня, когда я закончу с документами. Собирайся, — нежничать с ней я не собирался, но вот обеспечить чуть лучшие условия жизни и правда стоило. Да и все же хуже ей бы не стало. Хуже тут было просто некуда.

Когда несколько часов спустя мы покидали сиротский дом — багажа у сестрицы набралось на крошечный мешочек — один из парней лет шестнадцати, с ехидно-злой ухмылкой рассматривавший «самирского выродка» в лице робко шагавшей рядом со мной девушки, толкнул Элиа, принявшуюся спускаться по узким ступенькам крыльца… Крепко сжав локоть, тонкий, теплый, я помог сестре удержаться на ногах. А мальчишка, поймав взгляд Карру, сопровождавшего нас, судорожно сглотнул, промямлив что-то в знак извинения… Я не сомневался, что обращаться так с Элиа для них было привычным делом — по благодарному робкому взгляду, по тому, как она семенила следом, опасаясь, что я передумаю ее забирать, по тому, с каким изумлением восприняла самую обычную вежливость… И по тому, с каким ужасом девочка уставилась на лошадей, пролепетав еще сильнее задрожавшим голоском.

— Бэнджамин… Вы… Я не умею верхом ездить, вы только не сердитесь. Я не училась…

— У нас нет лишних лошадей, — хмыкнул я, бросив взгляд на бледную, так и остававшуюся нахохленной девочку. Нам никогда не выдавали коней на смену, впрочем, мы и не загоняли животину настолько, чтобы требовалось менять лошадей, разве что иногда в припортальных поселениях. — Поедешь пассажиром, только держись крепче. А там разберемся, учить тебя, или нет.

И когда мою талию обвили со спины хрупкие тонкие руки, уже в пути, и девушка прильнула чуть сильнее, чтобы держаться, что-то впервые дрогнуло, разбивая ненависть к ней.

У меня не было причин ее ненавидеть, к тому же от того, что сотворил отец, ей, судя по визиту в Шэрфилд, слаще не жилось… Я не знал, что ожидал увидеть, но представшая передо мной запуганная робкая девочка, которая никак не могла поверить, что я действительно ее забираю, и все время боялась, что передумаю, решив, что пользы от нее никакой, с любопытством расспрашивавшая о «большом» мире, не вызывала неприязни…

Вот только счесть ее сестрой, уверив себя ранее, что она мне чужая, никак не удавалось, а красивые, с длинными ресницами, серые глаза почему-то притягивали взгляд, совершенно не желая поддаваться внутреннему контролю. Элиа было абсолютно плевать, кем я работал, какая у меня должность и какой титул. Для нее значение, как становилось видно уже тогда, имело совершенно другое — то, что я забрал ее из мира, в котором ей пришлось жить несколько лет, в нормальный…

И когда в самую первую ночь, укутавшись в одеяло — комнату мы взяли одну, с двумя узкими койками, она тихонько плакала, решив, что я сплю, я окончательно уверился в намерении далее о ней заботиться лично. И окончательно признал правоту Карру — я со своими трудностями справился и у меня были те, кто в этом немало помог… А у Элиа действительно остался только я…