Кровь, золото, раскаяние (гет)

Геральт опустился на скамью, до крови сжав в ладони кулон Цири. Голос ведьмы Пряхи, чье уродливое обезглавленное тело валялось у ног, всё продолжал своё издевательское пение в голове.

Геральт признавал правоту этой твари: он виноват во всём. Нельзя было отпускать Цири.

Белый ли Хлад похоронил её под собой, превратив в ледышку? Его такую взрослую маленькую Цири с белыми волосами и глазами-изумрудами…

Почему она не смогла вернуться? К дьяволу победу, просто вернуться?! Не потому ли, что история сложилась так, что ей некуда было возвращаться? И какой утопец нашептал столь опытному ведьмаку на ухо, после всего пережитого, тащить Цири к Эмгыру, да ещё и цинично принимать от него деньги за «возвращение наследницы престола»? Звон каждой монетки бил в висках Геральта вместо сердца.

Что он сделал с собой? Он вовсе не ради этого долгие годы бежал за ней, смелой ласточкой, что из последних сил давала достойный отпор Дикой Охоте.

Геральт опустил золотистый взгляд на кулон. Цири схватила его на похоронах Весемира. Когда-то они вдвоём учили девочку всему, что умели сами. Она была вредной, хитрой, изворотливой, проворной и безумно жадной до боевой практики. Цири смотрела на него с обожанием и верила, Геральт найдёт её даже на краю всех миров. Но он уронил… уронил эту память и веру. И теперь проклинал ту особенность ведьмачьей природы, которая касается отсутствия эмоций.

Пряха права: ему не уйти с болот. И дело не в нечисти, что зашевелилась и завыла пуще прежнего после смерти ведьмы. Геральт не сможет уйти потому, что тоже потеряет смысл в обратной дороге.

Его жизненный путь оборвётся здесь, к чему Геральт полностью готов.

* * *

Волколак взвалил на спину чуть живую волчицу. В массивной левой лапе бережно зажал насмерть перепуганного волчонка и рванул через болота в лес. На трёх ногах, минуя утопцев, бесконечными полчищами выходящих из топей, он, наконец, очутился в глубокой каменной пещере, заметной чужому взгляду только при особом желании и любопытстве.

Осторожно опустив на поверхность, укрытую свежими листьями, волчицу и волчонка, волколак с облегчением отметил, что волчица пришла в себя. Её стальные глаза рассматривали его с недоверием и интересом. Волчонок, периодически спотыкаясь, проворно забрался к матери на живот и, нащупав сосок, принялся жадно сосать молоко. Чмокал и урчал, будя в волколаке отцовские инстинкты.

Преданный, проклятый, он уже забыл, каково быть человеком и, наверное, не заслужил семьи даже в волчьем обличии. От прошлого осталось в нём только имя — Бэрем. Взрослый волколак, обосновавшийся на болотах. Ведомый вечным голодом, но абсолютно обессилевший, чтобы охотиться на людей, приходящих сюда только по особой воле уродливой ведьмы Пряхи.

Бэрем помнил, как она мучила их, варила и жарила, бросала ему ошметки и радостно верещала, видя, как волколак разрывает плоть и тут же сплевывает от тошноты обратно. Может, это Пряха и прокляла его? Нет, Бэрем уже не узнает правды. Вечная жизнь и вечный голод — больше нет для него ничего в этом мире.

Бэрем выбрался из пещеры и осмотрелся: полчища утопцев неумолимо шлепали по болотам в направлении к дому Пряхи. Если она и мертва, то верные прислужники не выпустят её убийцу живым. За утопцами мчались трупоеды и водные бабы. По небу кружили птицы, надеясь на скорый ужин.

Бэрем рванулся следом. Тот, кого их послали разорвать, не просто сохранил ему жизнь. Седой ведьмак, Геральт из Ривии, подарил ему надежду на будущее, и не ответить на это Бэрем не мог. Ни как волколак, ни как человек.

Протяжный волчий вой наполнил пространство, грузные лапы раскидывали утопцев, превращая их в склизкое кровавое месиво. Острые клыки разрывали горло каждому, кто смел приблизиться к центру комнаты, где на полу лежало недвижное мужское тело. Длинные белые волосы спутались и почернели от запекшейся крови, броня погнулась от многочисленных ударов.

Когда всё было кончено, раненный, но непобеждённый, Бэрем победно взвыл и, наконец, оглянулся на Геральта. Его поза говорила о том, что он почти не отбивался. Золотистые волчьи глаза были слегка приоткрыты. Лицо залито кровью, чужой и собственной.

В руке зажат ведьмачий медальон: увидев такой же на шее, Бэрем сделал вывод, что это и есть, как рассказывал Геральт, украденная Пряхой «висюлька» — единственное, что осталось у бесстрашного ведьмака от той, которую он называл дочерью. Только смерть ребёнка может сломать отца, лишить смысла жить дальше.

Рядом с изуродованным телом Геральта Бэрем обнаружил голову Пряхи — может, сладость мести отозвалась в нём хотя бы минутой облегчения. В самом же Бэреме убийство последней из трёх ведьм с топей разбудило немалый трепет. Старый волколак был уверен, что теперь и души детей, которых собственные родители посылали на «сладкую тропинку» ведьмам в пасть, тоже сейчас ликуют. Плевать, что его проклятие не распалось. Бэрем давно сроднился с ним.

Сердце Геральта не билось, но волколак чувствовал в нём жизнь. Она слабо пульсировала на запястье. Что-то вдруг зашкворчало в пустом желудке, и Бэрем отшатнулся, испугавшись желания вырвать из его груди ещё тёплое сердце. Высосать каждую каплю крови, заглотить прямо целиком и, впервые за жизнь волколака, по-настоящему насытиться.

Бэрем поднял Геральта над кровавой рекой… и взвалил на плечо. К мукам голода он привык и признавался себе не раз, что краткий миг насыщения абсолютно не стоит желания выкашлять все свои внутренности разом, после попадания еды в организм.

Увидев бегущего волколака, Плотва помчалась галопом от злополучного места. Что же, тем лучше — лошадь всегда найдёт дорогу домой.

* * *

В окнах имения горели свечи. Бэрем подошёл к широкой дубовой лестнице и принюхался. Возможно, когда-то и у него была похожая жизнь: потрескивание поленьев в камине, жаркое на столе, глубокая бочка, доверху налитая горячей водой. В ней нежится прекрасная женщина с пышными чёрными волосами. Сердце её бьётся неровно в разгоряченной груди, но, полный ожидания, взгляд выражает абсолютное терпение и спокойствие. Воздух полон насыщенным ароматом сирени и крыжовника. Обнажённая красавица вытирается широким полотенцем и надевает чёрное платье, усыпанное белым жемчугом.

Плотва ревностно фыркнула, ткнувшись носом в его ухо. Верно, Бэрем загляделся. На это у него не ушло и тридцати секунд, но даже они могли стоить Геральту жизни. А он обещал ему помочь, пусть и был отвергнут.

Бэрем издал страшный звук, от чего Плотва встала на дыбы. Дверь дома распахнулась, и волколак увидел, как темноволосый мужчина с ведьмачьим медальоном вытащил из ножен серебреный меч.

— Нет, Ламберт! — требовательно сказала женщина, от которой пахло сиренью и крыжовником. Из протестующего возгласа Бэрем понял, что её зовут Йеннифэр. Вкусно звучит.

Волколак аккуратно положил Геральта на землю. Последние силы покидали его, о чем говорила мертвенная бледность лица. Йеннифэр и Ламберт переглянулись, а затем ведьмак подошёл ближе.

— Геральт убил ведьму, — решился сказать Бэрем. — Но я не знал, что он сам ищет смерти. Он сказал только то, что потерял дочь и попросил отвести к Пряхе.

— Он мстил за Цири, — поняла Йеннифэр, и Бэрем увидел в её холодных глазах невыразимую боль.

Окончив осматривать раны друга, Ламберт весь побагровел от злости. У него не было повода убивать волколака, но в такие минуты он готов был отбросить принципы. Волколаки — чудовища, а чудовищ нужно истреблять.

— Иначе никак, да? — снова увидев в руке ведьмака серебряный меч, с сожалением спросил Бэрем. Ещё недавно он уже задавал этот вопрос Геральту.

— Ламберт, не надо! — Йеннифэр тут же возникла между ними. — Сейчас не время. Будь здесь, — шепнула она в сторону Бэрема и, взмахнув руками, скрылась с телом Геральта в открывшемся портале. Ведьмак нехотя последовал за ней.

Чародейки не было около получаса. Бэрем уже решил, что просьба остаться ему послышалась, но уж очень ему хотелось ещё раз увидеть эту женщину. Когда дверь открылась снова, волколак выпрямился. По правде сказать, рядом с Йен, всем, так или иначе, хотелось выглядеть статно.

— Значит, ты друг Геральта? — сухо спросила она, сжимая в руках свёрток.

Мясо?

— Не думаю. Но я хотел помочь. Он другой, он не мясник. Геральт выслушал меня, а потом поведал о ведьме. Я предостерег его, но он был горд и упрям, — хрипло ответил Бэрем.

— Куда ты пойдёшь теперь?

— Я привязан к топям, как к своему телу. На болотах мы встретили людей, истязающих волчицу. Они напали первыми, мы ответили. Я отнёс волчицу с детенышем в пещеру. В еде они не нуждаются, а сам я… Ты и так видишь. На людей я давно не охочусь.

— Я вылечу Геральта. Он не из таких передряг выкарабкивался.

— Хорошо, — вздохнул волколак.

Йеннифэр оглядела его худощавые конечности и протянула свёрток.

— Эта еда зачарована. Она успеет перевариться до того, как ты почувствуешь тошноту.

Грузные лапы приняли угощение. Бэрем затрясся в предвкушении.

— Это в благодарность за спасение. Теперь беги к своей волчице.

* * *

Геральт потерял слишком много крови. В бреду он чувствовал, что куда-то летит, стремительно и неумолимо. Вниз, в лаву мук, вечной боли и чувства вины, как обещала Пряха. Геральт смирился. Он не заслужил иного, Йеннифэр тоже не заслужил.

Геральт не чувствовал, как она промывает ему многочисленные раны, обрабатывает целебными мазями, шепчет заклинания, отзывающиеся пульсацией в венах и артериях.

Геральту снился кошмар. Голос Йенифер долетал до него будто из-под воды: гулко, неясно, рвано. Он хотел попросить её перестать, страшился очнуться и посмотреть в глаза той, которую подвёл. Снова. А она ведь никогда не переставала верить ему, в него. Как Цири. Он предал их обеих. И теперь названная дочь мертва, а та, чья магия держит его над пропастью вечных мук, никогда его за это не простит. О, если бы он хоть что-нибудь сделал иначе! Был чуть упрямее и не отпустил Цири в мир льдов и вихрей. Если бы был с ней рядом, когда Цири нужна была помощь, и смиренно ждал, доверяя её личному мнению. Его девочка всё равно вступила бы в бой со злом. Но хотя бы знала: ей есть к кому вернуться.

Наверное, все они просто слишком изменились. Ценности, взгляды, отношение к грядущим переменам.

И теперь, в кошмарном своём бреду, Геральт из Ривии снова видел страшную битву в родном Каер Морхене с Дикой Охотой. Воины Имлериха отрезали его от друзей, из которых, как оказалось, остался один Ламберт. Ноги скованы льдом, Геральт не мог даже кричать, а враг смеялся ему в лицо, заставляя чувствовать себя недоеденной закуской.

Тут морозный ветер донёс до него голос Имлериха. Незримого, но явно находящегося где-то поблизости. Он произнес что-то невнятное по-эльфийски, и с ведьмака спали оковы. Геральт ринулся на помощь Ламберту, который попал в окружение, но вдруг замер, вперив взгляд на вершину башни. Имлерих гордо стоял на ней, победоносно вскинув левую руку. Правая — держала меч, вонзенный в спину Йеннифэр.

Ламберта добили, пользуясь секундным замешательством. Эта секунда казалась Геральту вечностью. Имлерих вынул из тела чародейки клинок, и Йеннифэр полетела вниз на острые камни.

— Ты проиграл, ведьмак! — воскликнул, смеясь Имлерих.

Геральт с боем ворвался в крепость, забыв о ранах. Гнев обезумевшего зверя плясал в его глазах, когда он сорвал с Имлериха шлем и впился пальцами ему в горло мёртвой хваткой.

— Проиграл, — прохрипел Имлерих, все еще довольно ухмыляясь. — Проиграл…

* * *

— Геральт…

До боли родной голос разлился по телу и вырвал из груди рваный хрип. Ведьмак был полуобнажён и, сидя на постели, держал за горло Йеннифэр.

— Прости, — он сразу убрал руку и бегло осмотрелся. — Приснилось…

Йен молчала, только гладила его по взмокшим волосам и внимательно смотрела в золотистые глаза. Они не виделись несколько лет после гибели Цири. Геральт сам так захотел.

— Бэрем? — в памяти всплыл образ волколака.

Йен только кивнула.

— Потом поговорим, набирайся сил.

— Очухался, доходяга?

Геральт не сразу понял, откуда взялся в комнате Ламберт, но впервые так сильно захотел его обнять, пусть сил действительно не было.

— Неделю целую проспал.

— Ты… ты же уехал, — Геральт решил бы, что ему снова мерещится, если бы Ламберт не сунул ему кружку, доверху наполненную медовым элем.

Благо, не ляпнул нечто вроде: «ты же погиб».

— Решил навестить старого друга, но Йен сказала, что ты вроде как решил испытать свои суицидальные наклонности.

— Отвали, Ламберт.

Память практически вернулась, а вместе с тем и боль утраты, которая совсем не заслуживала быть высмеянной. Впрочем, он понимал, почему Ламберт хочет его позлить. Это хорошо отрезвляет. К тому же, Ламберт за всю свою жизнь, с самого раннего детства, хлебнул столько отборного дерьмеца, что винить его в крайне скверном характере можно только в шутку.

Геральт не отрицал: он рад был его видеть, чего не скажешь о том, что умереть ему, кажется, никто в этом доме спокойно не даст.

— Я убил её, — прохрипел он, сделав большой глоток и кружки, — Пряху. Отомстил за Цири. Легче не стало.

— О, Геральт, — Йен мягко обняла его за плечи и спрятала слёзы под прядью волос.

Нужно было начинать жить сначала. Они попробуют сделать это…