Последний отсвет (джен)

Сумерки надвигались медленно, словно не решаясь окончательно накрыть землю, с которой уходила слава нолдор. Серо-зелёные склоны лежали в тени, и ветер гнал тонкие дымные нити над изорванным лагерем — не крепостью, а временным пристанищем уставших, израненных, выживших.

Маэдрос стоял на плоском валуне среди заросших скал у подножия Долмеда. Лицо его казалось вырубленным из камня — неподвижным, немым, чуждым эмоциям. Лишь волосы были живыми: длинные, пылающие, спутанные — они взлетали с порывами ветра, и в этом был отблеск прежнего величия, упрямого и бесплодного, как запоздалый закат.

Он знал, что весть придёт. Но всё же, когда гонец появился, лицо Маэдроса дрогнуло — не в чертах, а глубже, будто ветер прошёлся по натянутой струне.

— Лорд Маэдрос, — голос гонца был хрипловат и глух, будто пробирался сквозь пепел и гарь вслед за посланцем. — Король Фингон… пал.

Маэдрос не ответил сразу. Он кивнул почти незаметно — как тот, кто слышит весть, о которой давно уже знал. Гонец, молодой эльф в зелёных одеждах лаиквенди, замер перед ним, выпрямившись — то ли в ожидании приказа, то ли гнева, но услышал только:

— Где?

— У подножия Эред Ветрин, на Дор-ну-Фауглит. Говорят, он сражался с балрогом. До конца. До последнего вздоха.

Маэдрос закрыл глаза. Ветер тронул его висок — и на миг показалось, будто это ладонь, знакомая, тёплая, легла ему на голову, как в те далекие дни у Митрима.

— Выжил ли кто-нибудь из его оруженосцев?

— Нет… И тело Короля не нашли. Но в стане Моргота — смех. Они праздновали.

Маэдрос шагнул вперёд, и гонец невольно отступил. Но вместо гнева или боли он увидел только жест — ладонь, вытянутая в знак: остановись.

— Спасибо. Отдохни.

Маэдрос отвернулся и пошёл прочь. Шёл тяжело, но шаги его были тверды, как удары молота.

У шатра ждал Маглор. Бледный, сгорбленный от усталости, он поднял взгляд — настороженный, напряжённый. Его губы сжались в тонкую линию, но Маглор промолчал, дождавшись, пока брат подойдёт.

Маэдрос остановился рядом, их плечи почти соприкоснулись. Он тяжело выдохнул и прошептал, так тихо, что могло показаться, это ветер прошелестел в складках его плаща:

— Финьо отправился в Чертоги Намо.

Маглор замер, ловя каждое движение брата. Маэдрос посмотрел на него больными сухими глазами и сказал:

— Принеси ножницы.

Голос его был негромким, шероховатым — как дерево, пересохшее на склоне без дождей.

Маглор кивнул. Он не спросил — зачем, не сказал — не надо.

Маэдрос остался под небом, где звёзды прятались за рваными облаками, словно и они стыдились быть свидетелями этого вечера. Ветер тронул его волосы, как бы прощаясь. За его спиной качнулся полог шатра и упал. Огонь в жаровне вспыхнул, отбрасывая резкие тени, вытягивая его силуэт на ткань — прямой, как дерево, сопротивляющееся буре. Впереди была ночь и молчание.

* * *

Он не обернулся, когда Маглор вошёл. Тот положил ножницы на низкий стол, рядом с каменной лампой. Раздался характерный, хрупкий звук — будто кто-то провёл струной по стеклу, и она дрогнула в воздухе, оставив за собой металлическое эхо.

Тот самый стол, где когда-то лежали карты битвы, письма Фингона — с твёрдым, безошибочным почерком. Знамёна союзников. Надежды.

Маэдрос продолжал стоять, не отрывая взгляда от тканых стен палатки. Слова застревали в горле. Он хотел сказать: «спасибо» или «оставь меня», но язык не слушался.

Маглор подошёл, положил руку на его плечо. Осторожно. Как раненому, у которого сломано не только тело, но и дух. Их взгляды встретились. У Маэдроса в глазах был не огонь — горячий, безжизненный пепел.

Маглор кивнул — я понимаю — и вышел. Закрыв полог за собой как дверцу усыпальницы. Тишина осталась.

Маэдрос подошёл к столу, коснулся ножниц левой рукой. Уселся перед медной чашей, в которой обычно плескалась утренняя вода. Теперь там была пустота — она отражала его лицо, искажённое отражением: как у призрака.

Он захватил прядь — густую, огненную, спутанную. Осторожно, как нечто священное. Первый щелчок ножниц отозвался во всей палатке. Второй — как удар по струне. Третий — и огонь начал падать на пол.

Рука дрожала — не от страха, а от неловкости. Он был воином, ножницы — не клинок. Одна рука. Время от времени Маэдрос останавливался, сбивался, снова резал. Волосы цеплялись, мешались, и всё же он продолжал — упрямо, сосредоточенно. В каждом движении было: должно быть завершено, — и с каждым срезом память разверзалась.

Он видел — Фингон, шагающий по льду Хелькараксэ, несущий ослабевших.

Видел — как тот закрыл его спину в Альквалондэ.

Слышал — как он первым ответил, когда Маэдрос созывал союз.

Как его рука касалась плеча.

Как он поднял его со скалы.

Я тогда думал, что это начало новой эры, Финьо.

А это была вершина. Всё остальное — лишь угасание.

Последняя прядь упала, как прощальный отблеск заката. Маэдрос выдохнул — тяжело, словно на груди лежал камень. Поднялся, посмотрел в отражение чаши. Лицо стало строже, глаза — глубже, лоб — выше. Волосы короткие, неровные, будто рубленые. Он уже не был тем юным принцем из Тириона. Он был Маэдрос Феанарион. Последний отсвет в руинах славы. Он вышел из шатра.

У костра сидели его братья. Кто-то присмотрелся — и отвёл взгляд. Кто-то вовсе не поднял глаз. Только Маглор, стоящий у входа, посмотрел прямо — открыто, без страха. Маэдрос кивнул ему — в этом было всё. Никто не сказал ни слова. Они и не должны были.

Ветер тронул короткие пряди, и они не заиграли, не вспыхнули. Только чуть дрогнули, как траурный флаг.

С той ночи волосы Маэдроса больше никогда не были длинными.