Голос в обмен на мечту (джен)

— Отдыхайте, мистер Фенн. Если вам будет что-нибудь нужно, позовите сестру.

Роджер слабо кивнул, выдавив из себя, как ему хотелось верить, благодарную улыбку, хотя на самом деле у него на языке вертелся язвительный комментарий. Как он будет «звать» сестру, если ему только что сделали операцию на горле? Конечно, врач имел в виду, что он может нажать на кнопку вызова медперсонала, но все равно прозвучало глупо. Глупо и насмешливо. Пусть смеялся над ним вовсе не врач, нет. Главной насмешницей в его жизни была жестокая судьба, наградившая певца и музыканта раком горла.

Врач ушел, и Роджер закрыл глаза, пытаясь уснуть. После операции он очень ослаб, и у него ни на что не было сил. Но сон не шел, и Роджер почувствовал раздражение. Отоспался под наркозом, как же. А если этого недостаточно, у него будут все шансы отоспаться в гробу. То есть, конечно, в том случае, если операция все-таки оказалась бесполезной, и рак горла доведет его до могилы.

Роджер шмыгнул носом, подавляя предательские слезы. И чего он только хнычет — взрослый человек, а ревет, как девчонка. Был бы здесь доктор Эллингхем, он бы его пристыдил. Доктор Эллингхем никогда не плачет. И тем более не пасует перед лицом трудностей. Иначе он ни за что бы не смог продолжить медицинскую карьеру, после того как у него обнаружилась гемофобия — боязнь крови.

Ирония заставила бы Роджера усмехнуться, если бы эта эмоциональная реакция не потребовала бы напряжения его многострадального горла, и вместо этого он просто прищурился, благо с его глазами, тьфу-тьфу-тьфу, пока все было в порядке. Надо же, какой парадокс — семейный врач, не выносящий вида крови. То же самое, как если бы он, Роджер, был музыкантом, не терпящим вида нот. Если в деревне об этом прознают, насмешки и подколки точно сживут Эллингхема со свету. Роджер представил себе кислое выражение лица нелюдимого врача, с привычной отталкивающей невозмутимостью воспринимающего издевательства деревенских, и ему стало стыдно. Пусть Эллингхем был мизантропом, которого в иные дни можно было даже принять за социопата, он все-таки был профессионалом своего дела и до сей поры держал под контролем свою фобию. Чему-чему, а его самообладанию и выдержке можно было лишь позавидовать. Роджеру следовало бы у него поучиться. Сам-то он, как человек творческий, славился своей несдержанностью и нередко давал выход язвительным, резким комментариям, а затем, остынув, корил себя за горячность и переизбыток эмоций.

Взять хотя бы ситуацию с Луизой Глассон. Она ведь не была виновата в том, что его уволили на пороге пенсии, оставив без всякой надежды на обеспеченную старость. Ее взяли на его место, но ведь она об этом не просила, и уж точно не плела хитрый заговор, имевший целью выжить его из школы. С другой стороны, кому, как не Роджеру, было знать, как работают законы жизни. Старики уходят, на их место приходят молодые… Миллионы людей до него прошли через это, так почему он решил, что чем-то от них отличается?

Вздохнув, Роджер медленно повернулся на спину и уставился в потолок. Какая пресная, скучная картина — белая и однообразная, как и все вокруг. Такой станет его жизнь, если он лишится голоса. Наверное, подумал Роджер, Бог наградил его этой болезнью в наказание за несдержанность. Теперь-то он не прикрикнет на нерадивого ученика, не сможет во всеуслышание пожаловаться на «вероломство» Луизы Глассон. Отныне его уделом будет молчание. Конечно, он по-прежнему сможет играть на фортепиано, но это будет уже не то. Строго говоря, Роджер был посредственным пианистом и играл только для того, чтобы аккомпанировать голосу. Но голоса у него больше нет, поэтому единственное, что ему остается, так это уныло тренькать на синтезаторе и ностальгировать о прежних временах, когда он мог заниматься любимым делом — единственным, что у него хорошо получалось.

«Ну уж нет, — упрямо подумал Роджер, игнорируя предательские слезы, вновь подступившие к глазам. — Я так просто не сдамся. Я изменюсь, вот что я сделаю. Если Бог действительно существует, я обещаю ему, что больше не буду давать выхода своей несдержанности. Стану таким же собранным, как доктор Эллингхем. И, что бы вокруг ни происходило, обещаю, что не потеряю самообладания. Вот так вот. Я еще всем покажу!..»

С этой боевой мыслью, укрепившей его дух, Роджер и заснул, и это был его первый спокойный, утешительный сон с тех пор, как он узнал о своем диагнозе.

Вскоре его выписали. Говорить ему все еще было нельзя, и это создавало досадные трудности. Подслеповатая продавщица из супермаркета в Труру разбранила его, когда он не смог объяснить ей, что у него нет мелких денег, и только беспомощно разводил руками, демонстрируя кошелек с крупными купюрами. Однажды в Портвене он увидел, как старенькая миссис Авирел уронила на подол своего платья непотушенную спичку, и хотел было крикнуть, чтобы предупредить ее, но вовремя остановился, раздосадованный собственной немощью. Вместо этого ему пришлось быстрым шагом подойти к ней, размахивая руками и энергично жестикулируя, и миссис Авирел испугалась, что он хочет на нее напасть. К счастью, Роджер успел потушить ее подол, и она наконец-то сообразила, почему он пытался привлечь ее внимание.

Такие ситуации выводили Роджера из себя, но он старался не жаловаться на судьбу даже в душе. Когда у него зарождалась пессимистическая мысль, или когда ему хотелось послать все к черту и в раздражении затопать ногами, он вспоминал доктора Эллингхема с его фобией, и желание буйствовать утихало, а затем и вовсе пропадало. Верный своему слову, данному на больничной койке, Роджер учился смирению и воздержанию. В этом ведь был свой резон — от ругани и жалоб на жестокую судьбу, в сущности, не было никакой пользы. А вот если он прекратит жалеть себя и займется делом, из этого, возможно, и выйдет толк.

Такой шанс представился Роджеру довольно скоро. Руку помощи протянула Луиза, и Роджер не стал ее отталкивать. Он снова вернулся в школу, преподавать музыку на полставки, и это вдохнуло в него жизнь. Операция на горле прошла успешно, он сохранил голос и, хотя о выступлениях на публику и даже домашних репетициях можно было забыть, Роджер снова работал, передавая свои знания и любовь к музыке другим. И чем дольше длилась его новая жизнь, тем крепче он убеждался в том, что поэтому, наверное, Бог и наградил его раком горла. Ведь иначе он ни за что не научился бы ценить то, что раньше принимал как должное. И никогда бы не овладел тем искусством самообладания, которое, как это ни парадоксально, помогло ему спокойнее относиться к жизненным трудностям и видеть свет даже там, где, как он раньше думал, царила кромешная тьма.

Однажды после занятия Роджер задержался в школе. Хотя дома у него был синтезатор, ему нравилось играть на настоящем пианино, и, отпустив детей, он остался сидеть за инструментом и с ностальгией наигрывал свои любимые мотивы. Несколько минут он перебирал клавиши, полностью погруженный в свои мысли, как вдруг у него за спиной кто-то кашлянул.

Не снимая ладоней с клавиатуры, Роджер обернулся и увидел Морин Тейси, одну из школьных учительниц.

— Ой, простите, я не хотела вам помешать, — смутилась Морин.

— Наверное, это я вам помешал? — сиплым полушепотом предположил Роджер. — Занятие уже закончилось, а я до сих пор играю.

— Нет, что вы, это нисколько не мешает, — поспешила заверить его Морин. — Я просто… — она несколько смешалась. — Видите ли, я… ну… всегда хотела петь, но… не сложилось…

Роджер положил ладони на колени и повернулся к ней на круглом табурете.

— И вы хотели бы попробовать сейчас? — с улыбкой просипел он.

— Я знаю, что вы подумали — старая бабка решила откопать из-под земли скелет своей детской мечты и заставить публику в страхе разбежаться, — Морин покраснела, и Роджер сразу же понял: все обстояло совсем не так, как она это представила.

— Я ничего такого не подумал, — помотал он головой. Морин с благодарностью кивнула и продолжила:

— Просто, понимаете, я дошла до такого возраста, когда мне вдруг стало обидно из-за того, что я могу упустить что-то очень важное и так и не попробовать сделать то, чего мне так давно хотелось, — признала она. — И я подумала… ну, может быть, у вас будет время немного со мной позаниматься? Посмотреть, что я в действительности умею. Не волнуйтесь, я заплачу вам… — поспешила добавить Морин, но Роджер с улыбкой покачал головой.

— Мне не нужны ваши деньги, Морин, — хрипло произнес он. — Я с удовольствием с вами позанимаюсь. Вообще-то, я уже давно думал о том, чтобы организовать в деревне музыкальный концерт под девизом «Портвен ищет таланты», или что-то в этом духе. Я уверен, вы не единственная, кто хочет реализовать свою детскую мечту.

Морин просияла. Почувствовав прилив вдохновения, Роджер предложил:

— А почему бы нам не начать наши репетиции прямо сейчас? Какой у вас самый любимый музыкальный фильм?

— «Звуки музыки», конечно, — Морин снова слегка покраснела. — Наверное, это очень банально…

— Разве Джули Эндрюс может быть банальной? — вопросил Роджер. — Так, нот у меня, конечно, нет, попробую сыграть по памяти…

Когда спустя два года после этого разговора Роджер и Морин уехали из Портвена вместе со своими маленькими близнецами — чье появление стало для них обоих полнейшей неожиданностью — Роджер твердо пообещал себе, что будет поддерживать контакт с нелюдимым доктором Эллингхемом и никогда не забудет, что тот для него сделал. Поэтому он знал, что, несмотря на гемофобию и мизантропию, доктор не покинул Портвен. Женившись на Луизе Глассон, он сам обзавелся семьей, но его характер остался прежним, и его выдержка все так же помогала ему практиковать любимую профессию, которой он отдал жизнь. И каждый раз, когда Роджер чувствовал, что теряет терпение и перестает ценить то, что дал ему Бог в награду за сдержанность и упорство, он вспоминал доктора Эллингхема и убеждался в том, что порой лучшими учителями становятся те, кто вовсе к этому не стремился.