(Не)роковой (гет)

Сны штука неосознанная. Зачастую глупая, мало что значащая и почти всегда забываемая по утру. Научно доказано, что сны — это проекция процесса обработки информации мозгом.

Но люди в их мире придали им не просто потусторонний смысл, а превратили в целое сакральное состояние. Грёбанный значок отличия нормальности. Эдакая игра в «видишь-не видишь». Из десяти бредовых снов один обязательно должен оказаться особенным. Он чужой. Не свой, не личный, не тайна за семью печатями — назвать можно по-всякому. Одно только остается неизменным: каждый десятый сон принадлежит еще и соулмейту.

Слово, кстати, западное, непонятное, пришедшее в Японию с американскими военными еще в сороковых. 運命的な — четыре иероглифа, которые дети запоминают первее, чем собственное имя. Вообще, в искусстве и приличном обществе, соулмейтов принято называть судьбоносными. Принято считать их чем-то хорошим и безусловным. Приличные мальчики и девочки мечтают увидеть во сне предназначенную им душу, встретить наяву и обязательно пожениться, иначе никак!

Рок — страшное слово. А еще оно прячется среди четырех главных в жизни каждого приличного человека иероглифов, пачкая красивую трактовку неприятным смыслом. При детях взрослые не ругаются, не упоминают смерти, не обнажаются и не говорят почему нельзя самому искать человека, с которым проведешь жизнь.

Среди окружающих Ичиго людей нет никого, кто бы был против соулмейтов. Ее одноклассники на переменках обсуждают особенные сны, листают сонники и гадают, когда же они встретят ту самую душу. Но Ичиго претит общественное восхищение. Она видит, как папа не может отпустить маму, не может смириться с потерей судьбоносной. Еженощно он просыпается, бессмысленно смотрит на портрет любимой жены и бессвязно шепчет, как ждет их совместный сон. Ичиго справлялась по своему — долго еще ходила вокруг дома в поисках призрака мамы, но кроме назойливых духов, никого не находила. Кто так посмеялся над целым миром, и в частности над ее семьей, девочка не знала, но на всякий случай была атеистом.

А еще Ичиго страшно. Сколько она себя помнила, столько она и вскакивала ночью от очередного не своего кошмара. Мама обнимала ее, гладила влажную макушку и целовала в висок, успокаивая дочурку, совершенно не понимая, что это же делал мужчина из сна. Нежные касания стирали ледяную смолу тихого кошмара — в их сне было мучительно тихо. Потрескавшиеся мужские губы беззвучно шептали, царапая нежное ухо, а жадные, увенчанные когтями, руки властно прижимали спину к широкой, шире чем у папы, груди. Она никогда не видела своего пленителя. От него пахло хвоей, чернилами и отчаянием. Помимо кошмарной тишины к маленькому тельцу липла вязкая тьма, забиралась по коленям мужчины и кандалами застывала на тоненьких щиколотках.

Масаки говорила, что ее соулмейт долго страдает — Ичиго не пересилила себя, боясь увидеть кошмар наяву, рассказала лишь о взрослом мужчине и их тьме. Мама была рада — судьбоносный будет любить ее дочурку больше жизни. Мама увещевала — Ичиго станет солнцем для этого страдающего мужчины и тот обязательно положит мир у ее ног. Прямо как Ишшин.

Когда умерла Масаки, у Ичиго не осталось никого, кто бы в ночи стирал влажную смолу, размазанную когтистыми руками по маленькому телу. Маленькие Юзу и Карин сами нуждались в поддержке с их первыми снами. Близняшки нуждались в разъяснениях. Бойкой Карин, наверное, повезло больше всех — та во снах играла в футбол с пацаном чуть постарше. Похоже, такими сны судьбоносных и должны быть. А ранимая Юзу каждую ночь рыдала — ее сны были окрашены кровью, дымом и пламенем, но маленькая девочка еще ничего не понимала. Отец же…

В одиннадцать Ичиго стащила с отцовского кабинета взрослый сонник и старенькую методичку по управлению снами. Толкование кошмара ни к чему новому не привело — то что ее соулмейт больной на голову старик девочка и сама знала. А вот прохудившаяся брошюрка, от которой толка не больше, чем от дешевой рекламки, наконец позволила добавить в их сон света. Теперь мужчина обнимал Ичиго не в своей родной тьме, а закрывал ей глаза, чтобы та не видела смерть мамы. Дождь безобразно бесшумно барабанил по ним. И с каждым спасением от кошмара в маленьком сердце взрастала ненависть — это он не дал ей спасти маму. Он виноват в ее гибели. Ичиго росла умненькой девочкой, понимала, что ненависть к судьбоносному искусственна, но не могла сдержать победоносной улыбки поутру. Под ее дождем мужчину наконец стало лихорадить.

За учебой, воспитанием сестер, тычками отца, помощью неупокоенным призракам и бытовыми делами Ичиго перестала обращать внимание на кошмары. Как-то привыкла к их сломанным отношениям, а брошюрку потеряла, так и не перейдя к разделу «разговоры с соулмейтом». Для школьных друзей и психолога она придумала симпатичного парня из старшей школы со строгими родителями, поэтому пока они не могут начать искать друг друга. Девочки умилялись от ее фантазий, а пацаны не забывали смеяться над девчачьими разговорами, за что обязательно получали от нее и Тацуки. Ей хватало чужих рассказов днем и лихорадочных объятий ночью. Все равно от отца получала только тумаки.

Рукия Кучики в сложный мир пятнадцатилетней Ичиго вписалась слишком легко. Осознала это девочка лишь, когда потерявшая силы шинигами принесла стакан воды и обняла ее посреди ночи. Мелкая брюнетка не спрашивала, а сама рассказала о своем судьбоносном. Муж ее умершей сестры, названный брат. Снился каждую ночь, неизменно улыбался и ласково касался одними кончиками пальцев. Только смотрел он не на Рукию, а на Хисану.

То, что из Общество Душ нужно было валить первым же поездом, Ичиго поняла еще при встрече с Кучики Бьякуей и Абараи Ренджи. Перед алчным торгашом она храбрилась лишь из-за Рукии, представляя, что той еще страшнее — маленькую шинигами приговорил к смерти собственный судьбоносный. Рыжая риока смотрела на свою разношерстную компанию и не могла решить: нужно ли им тратить время, чтобы забрать вещи Рукии, или та спросит все с Урахары? После встречи с Зараки выбора уже не было. Она лично купит мелкой засранке все шмотки, вплоть до носков, на кровно сохраненные карманные деньги, но лишней минуты в мире богов смерти не проведет.

Когда Ичиго проснулась в пещере перед Йоруичи, она все еще ошарашена. Впервые ее судьбоносный был не за спиной — он жадно целовал девочку, царапал потрескавшимися губами и больно держал за подбородок. Карие глаза приказывали ей оставаться на месте, пока за широкой спиной пустой убивал Масаки. Риока не знала, как спрятать дрожь перед наглой кошкой, как не прослыть трусихой, и как убраться подальше от Общества Душ. Помимо смоляного поцелуя Ичиго точно запомнила — он носил капитанское хаори.

Мир, создавший ее соулмейта по определению не может быть хорошим. Но молодой шинигами удалось его немного очистить. Стереть надменную маску с лица Кучики было приятно. Она представляла на месте Бьякуи безымянного капитана с когтями пустого вместо рук и воззвала к чему-то страшному внутри ее самой. Порождение их общего кошмара позволило Ичиго почувствовать на долю секунды приятный вкус победы. Совсем как тогда, в детстве, сменив во сне его тьму, на ее вечер.

А потом Ичиго почти заплакала. Почти, потому что еще где-то были друзья, которых нужно вернуть домой, а Рукия, мелкая влюбленная дура, висела словно котенок на ошейнике в руках ее главного кошмара. Айзену Соуске не шли очки, не шла форма шинигами, не шла эта мерзкая улыбка. Для нее он был одет во тьму, для нее он что-то бесшумно шептал, для нее он дрожал словно осенний лист.

Ей было так страшно, что она едва почувствовала удар от человека, который по всем общественным нормам, должен носить ее на руках. Судьбоносные не должны небрежно оставлять раны вполовину туловища и не должны уходить с улыбочкой, говоря, что для человека она весьма занятна. Судьбоносные не должны шептать извинения ночью, царапая нежную кожу. Не должны гладить своими когтями еще незажившую рану, зализывая словно мама-кошка.

Ичиго бежала из Общества Душ так быстро, как могла. Она не слушала извинения надменного Кучики перед Рукией, она не глядя брала удостоверение временного шинигами, не задумывалась, почему их так легко отпустили. Она спешила домой, в родную Каракуру, к сестрам, скорее забыть рокового и обнять отца.

Кто-то на небе хорошо пошутил над семейством Куросаки и теперь пожинал свои плоды. Ичиго ни у кого не просила компанию из капитанов и лейтенантов в своей комнате, как и не просила в роковые Карин седого пацана. Она молилась этому безумному шутнику, чтобы Юзу достался обычный маньяк, которого она по-тихому убьет и отправит в ад. Еще одного душевнобольного в хаори их семья не перенесет.

Будто продолжая пытать ее, мужчина изменил их сон. Крахмально-белая комната с вечной ночью за окном стала новой константой. Его тяжелая туша каждую ночь давила сверху, вжимала в кровать, а губы блуждали по обнаженному телу, пока горячие руки исследовали нежную кожу. Словно в насмешку предатель Готея не заходил дальше порочных ласк. Он наконец говорил с ней, рассказывал, какой красавицей она стала, как ему жаль, что не успел свершить свой план до их встречи — мужчина так хотел предстать перед ней в лучшем свете, стать для нее светом, а Ичиго пришла раньше задуманного. Там, на холме Сокиоку он не сдержался, не сумел совладать с эмоциями. Сухие губы ночами лихорадочно обещали возместить каждую ошибку десятикратным размером, только чтобы она не торопила события, не вмешивалась в его план.

Ичиго была бы рада забыть про Общество Душ, Готей и чертового рокового. Девочка хотела учиться, проводить время с сестрами, говорить с отцом, общаться с друзьями и нормально спать по ночам. Но стоило ей забыть судорожные поцелуи на шее, как в Каракуру явились неправильные шинигами в крахмально-белой форме.

Ичиго опять было страшно. Узнав о пропаже Орихиме, временная шинигами не выдержала. Заперлась в школьном туалете и рыдала. Она всей своей юной душой не хотела идти в неизведанный Уэко-Мундо. Ей хватило первого раза. У приличных девочек в первый раз бывает поцелуй с приличным мальчиком. В их первый раз роковой оставил ее без большей части живота.

Если бы не Чад, Исида, и слезливое «Куросаки-тян!» Ичиго точно бы бросилась под белоснежный бархан. Или сбросилась бы с одной из красных башен. Задохнуться под песком неплохая перспектива. Разбиться в лепешку привлекательно, но не практично — долго собирать останки. Ей опять приходиться вырывать победу зубами. Прежде у нее был смысл, ее семья и друзья были в опасности, а теперь что? Какие-то капитаны так повернули, что вернуться в мир живых и сражаться с предателем Готея для Ичиго святая обязанность! Она не понимала, как ей победить человека, которого по всем общественным догмам должна превозносить. Но опомниться не успела, как отец помогал тренировать Завершенную Гецугу Теншоу. Когда родной Зангецу уже попрощался, она хотела обнять своего старика напоследок. Но Ишшин осел на мерзкой смоляной почве междумирья.

По всем догмам морали, этики и традиций, Айзен Соуске не смел поднять на нее и голоса, не говоря уже о мече. Он роковой, предназначенный судьбой и так далее по списку шутника сверху.

По всем догмам морали, этики и традиций, Куросаки Ичиго не должна так безразлично отвечать выпадами собственного клинка. Но она выросла в его объятьях под звуки убийства ее матери. Белое лезвие, выходящее из его руки так и говорило о столетиях одиночества, новом разочаровании и гневе.

Ичиго была благодарна Зангецу за то, что не дал ее руке дрогнуть от страха. Вокруг было слишком много людей. Почему страх остался после битвы девочка не знала. Она слышала отчаяние в голосе предателя Готея, слышала шуршащие печати и не могла заставить сердце перестать бешено колотиться.

Он не умер. Его не смогли казнить и Ичиго почувствовала от этого какое-то мрачное удовольствие. Готей получил за свои грехи самого страшного демона. Который выберется спустя тысячелетия. Не то чтобы Ичиго была уверена, что доживет до таких лет, но само понимание, что общие сны останутся с ней на всю жизнь, тревожило.

Как тревожила и его ужасная покладистость. Лишившись сил, Ичиго с удвоенным рвением взялась за учебу, успешно заваленную Коном, и прикупила нормальный учебник по управлению общими снами. Теперь Айзен окутанный черными печатями сидел на ее кровати, пока бывшая временная шинигами пыталась разобраться: она все еще готовится к экзаменам или уже провалилась в сон? Черные печати ему шли, как и весь бардак на каштановой голове. Грешным делом, Ичиго подумала, что тому пойдет костюм с черной рубашкой, едва не пропустив, как мужчина ответил, что лучше смотрится без всего. Айзен был тем еще болтуном, словно чертенок из мультиков давал вредные советы, вперемешку с дельными подсказками и Ичиго нравилось парировать шутки, с пеной у рта доказывать, что плохо, а что хорошо, и не забывать благодарить за верную наводку.

После экзаменов жизнь должна была наладиться. Подработка, встреча с Экзекуцией, роковой в тюрьме на ближайшие двадцать тысяч лет, и Юзу перестала плакать по ночам — чем не повод радоваться жизни? Ей искренне нравился Куго — внимательный и заботливый, спокойный и чем-то напоминал идеал мужчины, когда-то навеваемый Масаки. Ее ошибкой было привести в девичий сон Айзена. Гинджоу нежно целовал ее у входа в штаб-квартиру Экзекуции, пока ее роковой решил молча проснуться. Больше общих снов она не видела.

Ичиго не разбиралась в причинах пропажи Айзена. Если тот слег от шинигамской формы туберкулеза, она была бы в первых рядах лицемерно сострадающих. Ее юному сердечку нужно было пережить предательство Куго, возвращение друзей от которых бежала из Общества Душ, так, что пятки сверкали, и разобраться наконец со своей семьей. Но все девичьи планы разбились в одночасье. Стоило Ичиго вернуться домой после нападения какого-то чудика, называющего себя квинси, как застала отца за разговором с незнакомым капитаном Готея. Ишшин был непривычно серьезен и после ухода гостя позвал на кухню. Правда о родителях заставила в ужасе биться сердечко маленькой колибри. Мать и отец были неизменным фундаментом в ее жизни, как и ее роковой. А что теперь? Она не шинигами, не пустой и не квинси. Набор из разных деталек, на Ичиго, разбирайся с конструктором. Не забудь тронутого умом Айзена, сбежавшего к Яхве — твоему предку по маминой линии решившему напасть на Общество Душ.

Впервые со смерти матери она заплакала при отце. Ишшин молча смотрел и ждал, пока она справится. За открытым окном начался ливень и ледяной ветер пробрался на уютную кухню семьи Куросаки.

Тихую истерику приостановил стук в дверь. Ичиго подорвалась первой, споткнувшись в прихожей. Она не чувствовала реацу, не смотрела в глазок, а просто открыла дверь.

На порог капала мутная розовая вода, а лохмотья печатей развевались по ветру. На мужском лице завершалась регенерация, сожравшая черные путы. Ичиго услышала шаги отца за спиной. Айзен бросил к ногам Ишшина, что-то круглое, заставив ее обернуться. Домашних тапочек бывшего капитана коснулась оторванная черноволосая голова так походящая на ее старика Зангецу. Ичиго по губам прочитала неуверенное отцовское «Яхве» и обернулась к роковому.

А тот сделал шаг вперед и обнял, спрятав лицо между ее плечом и шеей. От Соуске пахло железом, казематами и надеждой. Он нежно провел рукой по макушке, совсем как мама, и Ичиго с удивлением поняла, что опять плачет.