Ты одна (джен)

Фургон был крошечный, грязно-белого цвета, с ржавыми «жучками» на всех поверхностях, с полустёртой буквой Н на боковой двери, оставшейся от старого логотипа курьерской службы. Как пошутил Грегг, кто-то оставил эту букву специально для них: «Н» — значит «Новая жизнь».

«Н» — значит «Начало конца», — подумала Мэй.

Они загрузили туда все свои вещи за одно утро: подписанные маркером коробки, мешки для мусора в которые напихали одежду, компьютер, который для сохранности обмотали во много слоёв постельным бельём, и даже тот облезлый торшер из гостиной, который Ангус не хотел брать, но в итоге, всё-таки, засунул в угол, почти разозлившись. Мэй стояла рядом, неловко крутила в ладонях жестяную банку с выдохшейся уже газировкой и старалась говорить побольше глупостей, чтобы разряжать обстановку, чтобы не висело над ними это ритуальное «прощание».

В какой-то момент она, вроде бы даже в шутку, сказала:

— Эй, может, дадите мне ключ от квартиры? Ну, вдруг захочу полежать на вашем полу и поплакать.

— Мэй, ты сама знаешь, что мы не можем тебе доверить ключи. — Ангус даже не взглянул на неё, но его голос не ощущался сердитым или хмурым, он заметно радовался отъезду. — Ты бы их потеряла в первый же день.

— Или устроила пожар! — воскликнул Грегг.

Он хихикнул и шлёпнул её ладонью по спине, как будто это была просто шутка между друзьями. Но, в тот момент, что-то в Мэй оборвалось, как если бы пальцы неожиданно провалились в пустоту на месте чего-то важного. Она не показала вида, только чуть фыркнула, будто согласна. Подумаешь, ключ от второго места в городе, где ей были по-настоящему рады. Не очень-то и хотелось.

Арендованный за гроши фургон, несмотря на свои преклонные года, завёлся с первого раза, фыркая, как старый пёс. Они уехали не сразу: сначала нашли подходящую радиостанцию, потом забыли запереть дверь, потом обнялись с ней по очереди. Грегг крепко прижал Мэй к себе, потрепал кулаком по затылку и сказал, что будет скучать. Ангус обнял осторожнее, но долго не отпускал, потом тихо сказал, что они с Греггом будут ждать её в гости, как только обустроятся.

Провожала их только Мэй. Би, как обычно, не могла покинуть «Кирку», а Джерм всё время торчал поодаль, в конце улицы, как будто постеснялся подходить. Он лишь помахал им издалека и скрылся за углом.

А потом они поехали. Вниз по улице. Мимо аптеки, мимо граффити на стене с надписью «ЖИЗНЬ НА ПАУЗЕ», мимо Мэй.

Квартира осталась заперта. Даже занавески задёрнули, как будто это место сделалось капсулой времени, ожидающей непонятно чего.

Город с их отъездом будто затаился, выдохнул и больше не вдыхал. Ранняя зима медленно наползала на Поссум-Спрингс, вгрызалась в бетон и рыхлые кирпичи, щёлкала ветками по стеклу и затягивала небо тяжёлыми, неподвижными облаками. Со дня на день должен был пойти снег, но всё никак не шёл, высылая вперёд себя авангард белёсой утренней изморози и коварной невидимой ледяной корки на тротуарах. День за днём, час за часом только лёгкий туман, промозглая сырость и гудки поездов с железной дороги, слышавшиеся теперь гораздо отчетливее, потому что деревья потеряли почти всю листву и уже не так заглушали звуки.

Раньше Мэй с нетерпением ждала утра, когда можно было снова выйти на улицу и просто двигаться куда глаза глядят, наблюдая как город живёт свою жизнь, заводя новые знакомства, исследуя новые местечки. Теперь это было скорее привычкой, ну и лишним предлогом не мозолить глаза маме, всё сильнее грустнеющей день ото дня.

Девушка шла в наушниках, подаренных ей Греггом напоследок, но музыки в них не было, провод был просто засунут в карман лёгкой осенней куртки. И всё равно Мэй продолжала носить эти наушники, стараясь отгородиться от того, что пытается ей сказать город. Она даже не взяла с собой телефон, ведь днём было некому звонить и не с кем переписываться. С Би можно было поболтать только поздним вечером, когда та заканчивала работу, Джерм не пользовался смартфонами из-за какой-то паранойи перед слежкой, а Лори не брала телефон из дому, потому что боялась потерять дорогую вещь.

Мэй почувствовала, как её медленно наполняет нечто вроде раздражения на саму себя, на эту пустую инерцию, на то, как она каждый новый день тратит впустую, ничего не делая, ничего не достигая, просто плывя по течению. Грег уехал, и с ними высохла последняя капля ощущения, что здесь есть кто-то, кто всё ещё такой же как она. Неустроенный, непоседливый, не готовый стать взрослым. В Поссум-Спрингс оставалось только эхо их старых проделок и запах дрянного кофе из «Снэк Фэлкона», куда на место Грегга уже взяли какого-то прыщавого подростка.

Ноги сами привели её на окраину, где она редко бывала. За железнодорожным мостом, возле бывшего склада какой-то вымершей транспортной компании. По слухам, ходившим среди школьников, когда-то здесь хранили опасные химикаты, которые могли сделать кого-то супергероем, если в них правильно окунуться. Но теперь здесь был только асфальт, запертые пластиковые рольставни, разломанные паллеты и тишина. Мэй бездумно свернула в узкий проход между двумя складами, скользя взглядом по лужам с бензиновыми разводами, окуркам, обрывкам жёлтых объявлений о продаже дров и пропана.

Она шла всё дальше, будто забыв, что вообще хотела делать и хотела ли вообще. Иногда в таких местах можно было найти незапертую дверь или странную лестницу, ведущую в укромное местечко со своей историей или интересной личностью. Или, где можно было просто посидеть, уставившись перед собой невидящим взглядом, и ждать вечера, размышляя о чём-нибудь. В основном о своей никчёмности.

Но здесь было другое.

Она не сразу поняла в чём дело. За складами оказался небольшой изолированный задний дворик с забором из профнастила и наваленными кучей старыми покрышками. В стороне стояла одноосная строительная тачка, ржавая, с колёсами, измазанными в сырой глине. В ней, перевязанные нейлоновыми верёвками, покоились мотки медного кабеля. Толстые, на вид жутко тяжёлые. Резко пахло горелым пластиком и резиной.

А у мусорного бака за тачкой кто-то копошился, пытаясь вытащить оттуда очередной похожий моток. Видимо, в баке было устроено что-то вроде тайника. Он был сосредоточен, весь сгорбился, ворошил и перекладывал увесистые мотки кабеля, будто играл в какую-то игру: как уложить их так, чтобы всё влезло, и ничего не выпало по пути. Мэй увидела, что мотки были свежесрезанными: на концах сверкали обнажённые провода, будто из жил всё ещё сочился ток.

Мэй замерла, сделала шаг назад, отступив за деревянный столб и попытавшись бочком спрятаться за ним, что со стороны выглядело комично, как в мультфильме.

Фигура, склонившаяся над грузом, выпрямилась. На нём была армейская зелёная куртка с выцветшими сержантскими нашивками, из тех, что носят небогатые охотники или любители оружия. В сторону Мэй он посмотрел только через несколько секунд, замешкавшись чтобы прикурить.

Стив Скриггинс. Подонок и настоящий преступник, как его всегда называла сама девушка.

У неё перехватило дыхание, как если бы в отключенных наушниках внезапно заиграла громкая музыка. Его физиономия, вытянутая, будто всегда насмешливая и вечно раздражённая, казалась старше, чем раньше. Или просто грязнее. Или она просто давно на него не смотрела, и с удовольствием не смотрела бы еще вечность, однако случай был против. Сам Стив явно не ожидал, что кто-то появится в этом укромном уголке.

Их взгляды встретились.

Лицо Стива расплылось в злобной, почти издевательской улыбке. Он развёл руки в стороны, как будто приветствуя старого знакомого или будто приглашая на сцену. Улыбка не дошла до глаз, в них всегда оставалось что-то злое. Он бросил взгляд на свой груз, потом снова на Мэй. Потом снова на кабель, прикидывая что она видела, и понимая, что она видела всё. Мэй ощутила, как у неё внутри всё сжалось.

— Ну здравствуй, — протянул он, и голос его был почти ласковым. — Не думал, что кто-то сюда забредёт… Хотя, если кто и мог, то только ты со своей подружкой Греггом.

Она не ответила, просто сделала шаг назад.

А Стив, наоборот, двинулся к ней. Медленно, размеренно, без лишних движений. В нём не ощущалось паники, наоборот, он выглядел расслабленным, как тот, кто держит ситуацию под полным контролем

— Не самое удачное место для прогулок, — сказал он. — Здесь, знаешь ли, можно наткнуться на кого угодно. Кто-нибудь решит, что ты воровка. И тогда…

Он развёл руками ещё шире, будто объясняя очевидное.

— Я умею находить странные места, — ответила Мэй. Голос был чуть тише, чем она хотела. — И странных личностей.

Стив усмехнулся.

— Хобби, да? Уж надеюсь, ты не собиралась писать обо мне в свой блог о заброшках. Или типа того.

Мэй сделала ещё шаг назад. Она чувствовала, как сердце колотится где-то в животе, не в груди. Но страх явился не один, он смешивался с раздражением за то, что Стив обозвал Грегга, и с привычной язвительностью, которую она часто выставляла перед собой в разговорах как щит.

— А я думала, братец тебе подкидывает деньжат за помощь в своей конторе… — начала она, потом будто сама себя перебила. — Или ты решил выписать себе надбавку, воруя у него со стройки?

Слова сорвались с языка неожиданно даже для неё самой. Только затем она поняла, что говорить этого не стоило, что стоило бы придержать язык за зубами и прикинуться ветошью. Мэй на секунду закрыла глаза и глубоко вдохнула, проклиная себя за несдержанность, она-то думала, что кое-чему научилась за время прошедшее с возвращения домой.

Скриггинс остановился. Улыбка исчезла с его лица так быстро, что это выглядело почти зловеще. Глаза сузились, он выклюнул недокуренную сигарету и начал дышать чуть тяжелее. Как тот, кому только что врезали по чему-то больному.

Мэй поняла, что перешла черту. Слишком поздно сводить всё к шутке или пытаться заговорить ему зубы. Стив теперь смотрел не на неё, а как будто насквозь. Как будто вдруг решил, что она не просто свидетель, а проблема. И он сейчас решит, что с ней делать.

— Эй, расслабься, — девушка попыталась выдавить из себя ухмылку, ту самую, фирменную, дерзкую и слегка придурковатую. — Я никому не скажу, честно. Это останется между нами, как старая добрая городская легенда. Типа… «Призрак Маленького Джо ворует медь!»

Стив не засмеялся, даже не шевельнул уголками губ. Он смотрел на неё холодно, выжидающе. Потом вдруг прищурился и спросил:

— Ты одна?

В его голосе не было ничего пугающего, он звучал как вопрос о погоде. Но в том, зачем он это спросил, чувствовалось что-то, от чего у Мэй по спине пробежал неприятный холод.

— Конечно нет, — ответила она быстро. — Мои друзья прямо за углом. Мы здесь просто… Э-э… Собираем поздние грибы. Знаешь, как это бывает, лисички всякие…

Стив медленно наклонился вбок и заглянул за угол, в тот самый узкий проход между складами, откуда она только что вышла. Там были только старые покрышки, притащенная кем-то тележка из супермаркета, и слегка оплывший от огня пластиковый сайдинг на стене. Видимо, кто-то когда-то жёг здесь костёр. Или загорелся мусор в мусорном баке… Кто ж теперь разберёт.

Скриггинс выпрямился, посмотрел на неё, уже по-другому. В его взгляде что-то сместилось, как будто до этого она была возможной проблемой, а теперь стала удобной мишенью. И тогда он резко рванул к ней.

Мэй не издала ни звука, она просто развернулась и побежала прочь.

Ноги сами понесли её вперёд, наушники съехали на шею, дыхание сорвалось на прерывистое, тяжёлое. Земля под ногами была неровной: потрескавшийся асфальт с вросшими в него корнями, клочья старой травы, всякий крупный мусор, оставшийся от грузовиков транспортной компании. Она знала, что должна была быть в гораздо худшей форме, проведя три семестра подряд безвылазно в комнате общежития, лёжа под одеялом, накачивая себя сиропом от кашля и питаясь только пиццей. И видя сны, полные пустоты и странных образов.

Но тело помнило. Оно помнило, как прыгать по крышам, как лазать по пожарным лестницам, как уверенно ходить по узким местам, расставив руки в стороны, словно канатоходец. Однако, Стив был выше, он был массивнее, с длинными ногами, и каждый шаг перекрывал её шаг раза в полтора. И, несмотря на то что он курил с двенадцати, он не отставал. А в какой-то момент даже начал нагонять.

Мэй слышала, как он дышит. Не за спиной, а уже почти сбоку, как будто его дыхание стремится дотянуться до неё, укусить за плечо или локоть.

Она свернула с асфальта на обочину, в попытке затеряться в зарослях. Перескочила через заросший высокой травой кювет, взобралась на склон, но сразу поняла, что зря. С обеих сторон дорогу окружал густой лес, но не такой, в который можно легко вбежать: всё было переплетено сухими ветками, поваленными деревьями и ловчими сетями кустов. Сплошная стена, через которую вполне можно проломиться, но у Стива это получится куда лучше, а значит она проиграет. А проигрывать ей нельзя, проигрыш будет означать что-то очень нехорошее, о чем она даже не стала задумываться.

Никаких лестниц, никаких балконов, никаких узких карнизов, ни даже дерева, на которое можно было бы быстро забраться. Никаких безопасных мест, только она и бегущий за ней тип, который вдруг перестал быть просто местным отморозком. В этот момент он был реальной опасностью, почти примитивной в своей простоте. И она вдруг осознала: это происходит всерьёз. Без шуток, без «всё будет нормально». Второй раз за последние месяцы она бежит от чего-то подобного. В прошлый раз её преследовало старичьё в плащах, хоть и вооружённое, но с физической подготовкой у них было неважно, и она быстро смогла от них оторваться, и даже толком не успела испугаться.

У Стива не было ружья, но он всю жизнь был уличной шпаной и работал на стройке, его физическая сила и выносливость явно превосходила Мэй. Ноги стали ватными, но она продолжала бежать, потому что иначе… А что иначе?

Мэй неслась по обочине, ломая коленями засохшую жёсткую траву, спотыкаясь о скрытые кочки и невесть откуда взявшиеся ржавые обрывки стальных тросов. Воздух рвался в грудь с хрипом, горло саднило, сердце било в висках. Сзади доносились тяжёлые, неровные шаги Стива, шумные, неуклюжие, и неумолимые.

И тут, между деревьями, она заметила узкую тропинку, почти не различимую, будто намеренно спрятанную. Мэй свернула на неё без секунды колебания, чуть поскользнулась на камнях и влетела в полумрак подлеска, цепляя плечами влажные ветки. За спиной раздался треск и злое бормотание, почти рычание: Стив не отставал.

Тропа вилась из стороны в сторону, но не предлагала спасения. Она не разветвлялась, не петляла, она вела только вглубь и вниз, как водосток, ведущий куда-то на дно большого оврага. Почва под ногами стала рыхлой, скользкой от гнилой и мокрой листвы, усыпанной обломанными ветками. Мэй замедлилась, мелко перебирая ногами чтобы не рухнуть кубарем по склону, но это было ошибкой, Стив сокращал расстояние, он был ближе, чем за минуту до этого. Может, он знал тропу? Или просто не боялся упасть, двигаясь большими скачками и решив идти ва-банк?

С каждым метром склон становился всё круче, лес всё плотнее, и вдруг перед Мэй распахнулась прогалина. Трава здесь была чище, живее, словно это место было каким-то волшебным убежищем. Слева торчало несколько крупных камней, гладких и покрытых мхом. Рядом с ними, прямо из склона, бил тоненький чистый ручеёк, журчащий со слабым звоном, будто делая мир вокруг чуть добрее.

У ручья, присев на корточки, копошилась бродяга. Мэй встречала её у заколоченного «Фуд Данки», там же где останавливались почти все остальные из её племени.

На ней была охотничья кепка с прямым козырьком, потёртая и выцветшая от дождей и солнца, чёрные джинсы, немного заскорузлые от грязи, и старая армейская кофта. Поверх всего она надела толстый утеплённый жилет с капюшоном, весь в мелких карманах, как у рыбака или выживальщика. На шее тёмно-красный платок, неожиданно чистый и смотрящийся на женщине чужеродно, словно какой-то опознавательный знак.

В руках у бродяги Мэй заметила маленький помятый котелок, та аккуратно черпала в него воду из ручья, переливая в пластиковую бутылку. Движения были неспешными, как будто медитативными. Только она, ручеёк и этот хрупкий кусочек уединения.

Бродяга подняла голову, чуть прищурилась. Не удивлённо и не испуганно, скорее с лёгкой досадой, как будто её прервали в середине важного дела. А потом кусты за спиной раздались с резким хрустом, и в прогалину буквально ввалился Стив, злой, с лицом, красным от бега и раздражения. Он резко остановился, увидев постороннюю. Его взгляд метнулся от неё к Мэй, потом обратно, и он замер, неуверенно, не в силах решить, как ему дальше действовать в такой ситуации.

Впрочем, Мэй занималась тем же самым: просто стояла между ними, тяжело дыша и не зная куда двигаться.

Бродяга молча поднялась на ноги, не торопясь, словно у неё был на это весь день. Она выпрямилась, расправляя плечи, и теперь, стоя во весь рост, выглядела куда внушительнее, чем казалась в согнутой позе у ручья. Наверное, она была даже выше Скриггинса. На вид ей было лет тридцать, хотя, скорее всего, меньше, просто обветренная кожа немного старила. Мэй подумала, что если эту женщину нарядить в обычную одежду, то она бы выглядела очень привлекательно, но вряд ли смена наряда изменила бы её глаза. А глаза были тусклыми, усталыми, как у того, кто слишком много ночей провёл под открытым небом, сам по себе.

Взгляд бродяги скользнул от Мэй к Стиву, цепкий и прищуренный, словно она уже всё поняла.

Мэй, всё ещё не отдышавшись, машинально отступила на шаг, потом на второй, неуверенно, будто сама не знала, от кого именно ей следует держаться подальше. Но бродяга не сделала ни одного движения к ней, наоборот, прошла мимо, по мягкой сырой траве, и встала перед Стивом, всего в трёх шагах. Она замерла боком к обоим, в пол-оборота к Стиву, как будто он ей даже не особенно интересен. Словно он не угроза, а просто досадный момент.

— Он один? — спросила женщина, не глядя на Мэй. Ох ирония…

Мэй молча кивнула. Губы пересохли, а язык прилип к нёбу, очень хотелось пить. Бродяга чуть заметно вскинула брови, как будто подтверждая что-то самой себе, и только тогда посмотрела прямо на Стива.

— Проваливай, — сказала она. Спокойно, почти доброжелательно, как будто предлагала ему бесплатный и очень разумный выход из ситуации. Её голос был немного хриплым, как будто у певицы кантри, и как раз таким какого Мэй и ожидала от бродяги.

Стив фыркнул, шагнул ближе, лицо его исказилось от ярости, но было видно, что в нём шевельнулся страх. Он всё ещё пытался казаться уверенным, но ноги не слушались, а кулаки на руках никак не хотели сжиматься как следует.

— Слушай, это не твоё, бродяжье дело, ясно? — огрызнулся он. — Иди лучше своей дорогой, пока не вляпалась в чужие проблемы.

Но женщина рассмеялась, негромко, почти весело, но в этом смехе что-то было… Острое.

— Что ты знаешь о дороге… Ты, видно, не понял, где находишься, — сказала она. — Это не подворотня в Поссум-Спрингс, и не заброшка на окраине. Здесь глухой овраг, густой лес и чёртов грязный ручей. Так что, если хочешь сохранить зубы, веди себя почтительнее.

Стив прищурился, лицо его стало ещё краснее, губы скривились в злой ухмылке.

— А то что?

Бродяга посмотрела на него секунду. Затем, спокойно, словно это самое естественное движение в мире, протянула руку за пазуху, в один из внутренних карманов своего жилета.

Мэй едва успела сообразить, что происходит, как женщина уже держала в руке нож.

Это был не складной перочинный ножик, не та игрушка, которыми они с Греггом тыкали друг друга в ладони ради прикола. И даже не киношная бандура с пилообразным лезвием и наворотами. Нет.

Простой, короткий клинок с потемневшей сталью, с чуть изогнутым лезвием и самодельной рукоятью, обмотанной изолентой и полосками кожи, потемневшей от грязи и пота. Один его вид вызывал инстинктивный страх не оттого, что он был большим, а оттого, что было понятно, что он предназначен не для бравады. Для дела.

Стив отшатнулся, а Мэй расширила глаза. Горло пересохло так, что каждый вдох отдавался болью. Она не могла отвести взгляда от ножа, и вдруг, неожиданно даже для себя, выдавила хриплый смешок. Нервный и насквозь фальшивый. Она подняла ладони, пытаясь разрядить обстановку.

— Эй, да ладно! — голос Мэй прозвучал бы бодро, если бы не заметная дрожь в нём. — Чего ты, серьёзно? Мы просто дурачились. Типа, старая добрая городская погоня, как в кино! Ха-ха.

Она отступила ещё на шаг, подошвы скользнули по влажной траве. Мэй попыталась сделать лицо попроще, будто не стояла между бродягой с ножом и парнем, который только что собирался наброситься на неё с неясными последствиями.

Только где-то рядом ручей продолжал звенеть, огибая камушки, как будто этот момент его вовсе не касался.

— Всё хорошо, правда. Он сейчас уйдёт. Верно, Стиви? — снова нервно хохотнула Мэй.

Стив смотрел на нож, будто впервые в жизни видел такое в чужих руках. Возможно, так оно и было. Его взгляд был будто загипнотизирован тусклым лезвием, тем, как бродяга спокойно держит его, не угрожая, но и не убирая.

— Это не твоё дело, — буркнул он, шагнув назад. Голос его был натянутым, почти жалким.

— Не тебе решать, — ответила женщина спокойно, чуть склонив голову. — Или ты хочешь поспорить?

Стив снова бросил взгляд на нож. Он сжал челюсти, зыркнул на Мэй, но на лице той уже не было ужаса, теперь она всеми силами пыталась улыбаться. Стив Скриггинс отступил ещё на шаг, потом развернулся и пошёл обратно к тропе, тяжело дыша и вспарывая ковёр зелёной травы носками ботинок.

— Увидимся, Боровски, — пробормотал он напоследок, но в голосе его уже не было уверенности. Только обида и усталость.

Когда ветви сомкнулись за его спиной, Мэй позволила себе выдохнуть. Сердце бухало в груди, как барабан, руки мелко дрожали. Но она всё ещё стояла, немного пошатываясь, и боясь, что если сядет, то больше не поднимется.

Бродяга вернулась к ручью, будто просто прогнала надоедливого енота со двора. Она опустилась на корточки, взяла наполовину наполненную бутылку, снова сунула котелок в воду. Лезвия в руках уже не было, и Мэй не успела заметить, куда оно делось. Платок на шее чуть сдвинулся, обнажив иссиня-чёрный синяк у ключицы. Или это была просто тень. Или что-то, о чём лучше не спрашивать.

Мэй не знала, как себя вести. Сердце колотилось, всё ещё не в ритме, дыхание срывалось, а во рту стоял вкус паники. Она никак не могла найти слова.

«Спасибо», — пронеслось в голове, но сказать вслух было труднее, чем думалось. На языке вертелось что-то вроде: «Ты крутая», «Я бы так не смогла», «Хочешь угощу тебя тако?», но ни одна фраза не звучала уместно.

Наконец, бродяга встала, закрутила крышку бутылки и бросила на Мэй спокойный, чуть усталый взгляд. Она кивнула подбородком в сторону больших камней, что торчали на краю прогалины, густо покрытые мхом, и казались спящим каменным троллем из сказки.

— За ними тропа, — сказала она своим хрипловатым голосом. — Выйдешь к мосту.

Она не объясняла, почему именно туда. Не добавила «будет безопаснее», «лучше не возвращайся той же дорогой», «он может ждать». Но смысл был ясен. Мэй некоторое время пялилась на бродягу, а затем запоздало кивнула, пробормотав «спасибо», но сама даже не поняла, произнесла ли это вслух.

Но бродяга уже повернулась и пошла вниз по склону, куда-то на самое дно оврага. Она не звала Мэй, не оборачивалась, не предлагала идти вместе. И, всё же, ни секунды не сомневаясь, девушка шагнула за ней. Ни одна часть её не захотела идти к мосту. Бродяга уходила в лес как будто знала путь не только среди деревьев, но и среди каких-то других, неведомых маршрутов, в которых сейчас нуждалась Мэй. Или думала, что нуждается. Маршрутов, где никто не спрашивает, что ты будешь делать со своей жизнью. Где не надо оправдываться за то, кем ты стала.

Мэй сделала пару шагов по следу бродяги, но тут же снова ощутила, как саднит высохшее горло. Всё случившееся, бегство, страх, холодный воздух, всё слилось в комок, и теперь этот комок давил изнутри, напоминая, что она всё же живой организм, которому сейчас, кроме всего прочего, просто нужно воды.

Она остановилась у ручья, там, где только что сидела та женщина. Колени подгибались от усталости и эмоционального напряжения. Мэй присела, склонилась к ручью и подставила ладони. Ручеёк был совсем мелкий, как наполовину открытый кран на кухне, но вода на вид была абсолютно чистая и очень холодная. Мэй поднесла наполненную водой ладонь к лицу, но не успела сделать и глотка.

— Ты что, рехнулась? — донеслось откуда-то снизу по склону. — Ты оттуда пить собралась?

Девушка вздрогнула, вода пролилась из ладони на колени, сразу проникнув сквозь тонкие джинсы прямо на кожу. Она оглянулась и увидела, как бродяга стоит чуть ниже на склоне, всё ещё с бутылкой в руке.

— Но… Вы же только что себе набрали, — буркнула Мэй, чувствуя, как щеки наливаются жаром, не столько от неловкости, сколько от того, что её застали за чем-то глупым.

— Так я её профильтрую и прокипячу, — сухо ответила женщина. — А ты что, хочешь бонусом червей в пузо и диарею на три дня?

Мэй, всё ещё сидя, уставилась на ручей. Вода казалась кристально чистой, всего один глоток выглядел сейчас вполне логичным и простым решением. Она она не стала спорить, только пожала плечами.

— Я вообще не против попить. Если у вас есть чем поделиться… — проговорила она, даже не ожидая, что на это ответят.

Женщина не ответила сразу. Несколько секунд она стояла молча, глядя на Мэй из-под козырька своей кепки. Будто внутри неё в самом деле что-то спорило, билось, принимало решение. Она выдохнула, не громко, но тяжело, и обречённо махнула рукой с таким видом, будто всё это утомило её до глубины души.

— Ладно, пошли, — бросила она и повернулась, исчезая за деревьями. — Только не отставай.

Мэй вскочила, она даже не ожидала, что та согласится в ответ на такую наглость. Девушка быстро затопала по мокрой траве, перескочила ручей и вошла в лес, следом за бродягой. Ветки били по плечам, джинсы покрылись сырыми пятнами и холодили ноги, но ей было всё равно.

Они шли молча. Ни тропинки, ни ориентиров, только влажная, податливая под ногами листва, одинаковые стволы деревьев и одинаковые кусты. Мэй даже не пыталась запомнить дорогу, она понимала, что если сейчас свернёт в сторону, то потеряется через полминуты. Но женщина шагала уверенно, не сбавляя темп, то отгибая ветки перед собой, то слегка виляя на пути, чтобы не угодить ногой в наполненную водой ямку.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросила она, не оборачиваясь.

Мэй моргнула, будто её вытащили из собственных мыслей.

— Марг… — ответила она, и быстро себя поправила: — Мэй Боровски.

— Хм, — отозвалась бродяга, и шагов через двадцать добавила: — Дженна.

Потом снова наступила пауза. Мэй уже и не надеялась на продолжение разговора, но нет, через пару минут Дженна снова заговорила.

— Сколько тебе лет? — бросила она, всё ещё не глядя. — Пятнадцать?

Мэй фыркнула и чуть ускорилась, чтобы идти почти рядом.

— Мне двадцать один. Почти. Скоро будет.

Дженна тут же обернулась. Не останавливаясь, скользнула по Мэй взглядом с головы до ног. Её лицо выражало лёгкое сомнение, но не слишком серьёзное. Затем она хмыкнула, сдвинув кепку на затылок, и усмехнулась:

— Ха. Ну ты неплохо сохранилась. Или просто врёшь.

Улыбка у неё была резкая, как будто она не умела смеяться «по-настоящему», только через гримасу или язвительность. Мэй почувствовала, как внутри что-то обидно дёрнулось. Невинная шутка, наверное, но прозвучала она так, будто её не воспринимают серьёзно. Как будто она снова подросток без права на своё мнение.

— Я не вру, — буркнула девушка, чуть тише, чем хотела. — Просто… Я маленькая. Типа… Компактная.

— Парни любят компактных.

— Не сказала бы…

Бродяга не ответила. Только раздвинула перед собой ветви высокого куста и шагнула вглубь, как в темнеющий туннель. Мэй немного не успела пройти следом, и распрямившиеся упругие ветви густо обдали её брызгами ледяной росы.

— Я всегда дылдой была, — вдруг произнесла Дженна, не оборачиваясь. — В баскет играла. В колледже.

Мэй оступилась о мокрый камень и резко подняла голову.

— В колледже? — переспросила она с неожиданным интересом.

— Ага, — отозвалась Дженна спокойно. — Потом батю с работы попёрли, деньги закончились, пришлось уйти.

Женщина пожала плечами, как будто речь шла о каком-то плёвом деле, и тут же замолчала, будто поняла, что сказала лишнее.

Они шли по дну пологого оврага. Когда в Поссум-Спрингс ещё происходили наводнения, здесь, скорее всего, шумела вода, унося с собой ветки и грязь, но сейчас овраг был почти сухой. Под ногами хрустели старые коряги, попадались замшелые валуны, местами выглядывали обломки гнилых досок или пластикового мусора. Чуть в стороне из нанесённого песка торчал помятый автомобильный капот. Дженна шагала уверенно, будто все эти препятствия были ей давно знакомы. Мэй, напротив, постоянно цеплялась за ветки, поскальзывалась, ловила лицом старую паутину.

И, всё же, через какое-то время она заметила, что кусты по краям примяты, а среди валунов чаще стали попадаться утоптанные промежутки, будто кто-то ходил тут постоянно, как по тайной тропе.

Когда они протиснулись сквозь очередной завал кустов, лес вдруг словно расступился. За зарослями ивняка скрывалась небольшая, ровная площадка. Здесь не было следов чужих ног, только одна-единственная пара подошв, многократно прошедших по одному и тому же маршруту. Площадку обрамляли стены из дикого кустарника уже почти облетевшего. Вдоль одного края лежало массивное поваленное дерево, покрытое тёмной корой с трещинами. Мэй не разбиралась в деревьях, может это был тополь. Над ним, на растянутых между ветвями верёвках, колыхался кусок полупрозрачного полиэтиленового тента, служившего как самодельный навес. Один край был прижат к бревну, другой натянут в сторону, создавая скошенную крышу.

Под навесом на вспененном туристическом коврике лежал старый, свёрнутый спальник. Тёмный, из плотной ткани, с заплатками и прилипшими мелкими листьями. Рядом объёмный походный рюкзак с кучей карманов, один из которых был наполовину расстёгнут, из него выглядывала продолговатая пачка круглого печенья. На рюкзаке валялась раскрытая книга, уложенная корешком вверх, как будто её читали, но внезапно пришлось встать и отойти. Обложка книги была мятая, с вытертым изображением паровоза.

В центре площадки из камней был выложен костёр, угли были тёмными и мокрыми, сегодня его ещё не зажигали.

— Вот мы и пришли, — сказала Дженна, кивнув на поляну. — Добро пожаловать в моё логово. Располагайся, выбирай себе корягу по вкусу. — Она подумала немного, — Если уж я тебя притащила сюда, то могу и чаем угостить.

Мэй не сразу села. Она стояла и внимательно осматривалась, будто боялась разрушить атмосферу своим присутствием. Это место было почти сказочным: дикое, но, в то же время, обжитое, в нём чувствовалась основательность и безопасность. Вот бы показать его Греггу…

Наконец, девушка примостилась на толстой, обтёсанной временем коряге у костра, и с интересом огляделась вокруг.

— Вообще… — сказала она, морща лоб, как будто прикидывая в уме варианты, — это место просто идеально. Ну, для лагеря. Его вообще не видно ни из леса ни, тем более, с дороги. Ты сама нашла его?

Дженна усмехнулась, не глядя на неё.

— Нашла, ага. Но я далеко не первая, здесь и до меня жили. Видно же камни под костёр давно уложены, а дерево отполировано, будто тут поколениями задницы грели.

Не теряя времени, она откинула клапан рюкзака и выудила из него небольшую газовую горелку, поцарапанную, почерневшую от копоти. Ловко прикрутив к ней лёгкий баллон, она поставила сверху видавший виды чайник, повернула колесико и несколько раз щелкнула встроенной зажигалкой. Горелка тихо зашипела и пламя вспыхнуло, почти невидимое при дневном свете.

— У нас, ну, у таких как я, много подобных мест. — продолжила бродяга, — Вокруг Поссум-Спрингс всяких троп больше, чем в городском парке. Кто-то идёт на юг, кто-то с гор, кто-то ждёт свой товарняк. И, если надо, останавливаются здесь. Передохнуть, подсушить и подлатать ботинки, пожить пару дней в тишине и близко к цивилизации, когда можно сходить и купить себе пиццу, например. Или подзаработать деньжат… Потом идут дальше. Я уйду, кто-нибудь другой придёт. Хотя зима на носу, теперь уже вряд ли.

Мэй молчала, впитывая в себя мысль, что здесь существует целая параллельная жизнь. Как будто под поверхностью знакомого города спрятан второй слой, населённый такими странниками. Хотя, теперь, наверное, уже третий слой, если считать свихнувшихся типов в плащах из шахты.

— А я-то думала, — говорит она, наконец, — что вы все собираетесь на старой автостоянке. Ну, у «Фуд Данки». Я ведь тебя там видела недавно, и еще кого-то из ваших. Думала, это типа… База.

Дженна громко фыркнула, закатывая глаза:

— «Фуд Данки» это не база. Это скорее, вроде перекрёстка. Мы туда иногда заглядываем, чтобы новости послушать, может, кто вещи отдаёт полезные. Но жить там никто не живёт, слишком открыто, на виду у полиции и всякой шпаны. Один раз какие-то подростки залезли ко мне в сумку пока я отвлеклась, распотрошили всё, хоть и не украли. Но собирать своё нижнее бельё по всей стоянке было так себе удовольствие.

Она подняла крышку чайника, проверив как там вода, затем бросила на Мэй короткий взгляд:

— А ты чего думала? Что мы все сидим месяцами немытые, едим крыс и бормочем про конец света?

— Ну, я просто…— Мэй виновато почесала затылок. — Никогда не думала, как это у вас устроено. Теперь как-то даже стыдно.

— Не парься, — отмахнулась Дженна, — почти никто не думает. Пока не встречает кого-то вроде меня. Но свихнувшихся бездомных тоже полно, просто они оседло живут, в дороге без мозгов не выжить.

— А ты ела когда-нибудь крысу? И ты бездомная? — с интересом спросила Мэй безо всякой задней мысли, как обычно.

— Крыс никто не ест, в них заразы полно, — выдохнула Дженна. На второй вопрос она не ответила.

Крышка на чайнике начала подрагивать от вырывающегося пара. Бродяга выключила газ, потянулась к сумке, отодвигая внутри какие-то вещи, перекладывая мешочек с крупой и скрученные носки, затем извлекла жестяную коробочку из-под печенья.

— Костёр разжигать не будешь? — спросила Мэй, — У тебя же тут всё уже готово.

Дженна покосилась на уложенные в кострище ветки, затем на небо, приподняв указательным пальцем козырёк кепки:

— Днём дым видно. А если видно, рано или поздно кто-нибудь позвонит куда не надо. Полиция, лесники, местные вигиланты…

— Кто? — переспросила Мэй.

— Ну соседские патрули, любители взять закон в свои руки. Они везде есть, даже здесь. Вообще никто нигде не любит, когда кто-то вроде меня находится рядом. Даже если тихо сидишь и никого не трогаешь.

Она проговорила это без обиды, как будто разговор шёл вообще о погоде. Мэй медленно кивнула, на её лице появилось что-то вроде сожаления.

— У нас был недавно бродяга, Брюс. — тихо проговорила девушка, — Он жил прямо за церковью. Про него прознал городской совет, сначала его терпели, а потом стали намекать, что ему пора уйти и не портить облик города. А потом он исчез.

— Брюс? — Дженна удивлённо посмотрела на неё, моргнув пару раз, будто услышав имя из прошлого, — Старик Брюс? С седой бородой и сигаретами?

— Ну, да, скорее всего он.

На секунду в глазах Дженны мелькнуло странное выражение, смесь удивления и чего-то ещё, может быть, сожаления.

— Знаю его, — тихо сказала она, отвернувшись к чайнику. — Он, типа, почти легенда. Много штатов объездил, иногда зимует в приютах, но больше любит жить один. Все говорили, что он повидал чересчур. Он всегда отдавал свои вещи, шапки, еду, иногда даже спальник. Говорил, мол, мне уже не надо, я своё отжил.

— Вот, — тихо отозвалась Мэй. — Он и у нас такой был. Мы с ним неплохо поболтали обо всякой небесной чепухе, типа, про надежду и такое всё… — она горько усмехнулась, — Мне это, на самом деле, здорово помогло. Но он иногда казался таким, как будто смирившимся, а иногда совсем потерянным. Потом он просто пропал однажды. Я всё думаю, вдруг он что-то с собой сделал.

— Может и сделал, — сухо ответила женщина. — его право. А может, просто запрыгнул в товарняк и уехал зимовать. Такие, как он, не просят помощи, они просто исчезают.

Дженна взяла в руки плоскую коробочку, перевязанную резинкой. Открыв крышку, она показала аккуратно разложенные по отделениям чайные пакетики, баночку с растворимым кофе, парочку стиков с какао и даже несколько бумажных конвертов с надписями на корейском. Она протянула коробку Мэй:

— Выбирай. Тут всякое есть. Липтон, ройбуш, жасмин, кофе три-в-одном, даже имбирный чай с лимоном, если хочешь почувствовать себя выздоравливающей бабкой.

Мэй приняла коробку, повертела её в руках, разглядывая этикетки.

— Я вообще не разбираюсь, — призналась она. — Дома у нас или чай, который на вкус как картон, или газировка в холодильнике. Обычно я её и пью. Есть ещё кофе, но я от него становлюсь нервная, а потом сразу хочу спать.

Дженна фыркнула, затем искренне рассмеялась:

— Ага, понятно. Вот из-за этой газировки ты и не выросла. Углекислота и сахар — это враги роста!

Мэй прищурилась, делая вид, что обиделась:

— Ха-ха, очень смешно. Может, я просто от природы такая, чтобы везде пролазить и всё видеть. Так-то я много чего повидала.

— Мелкая, но дерзкая? — уточнила Дженна, с улыбкой переставляя чайник поближе к себе.

— Именно, — ответила Мэй с притворной гордостью.

Дженна взяла у Мэй выбранный ею наугад чайный пакетик, внимательно на него посмотрела, какой-то обычный чёрный с ароматом цитруса, и кивнула, будто одобряя выбор. Она открутила крышечку с термоса, ополоснула её немного и вложила внутрь пакетик. Затем осторожно залила горячую воду из кипящего чайника и протянула крышку Мэй.

— Извини, второй кружки нет. Только это, — сказала она, садясь на вспененный коврик под навесом и закручивая термос.

Мэй приняла крышку обеими руками, как в видео про восточные чайные церемонии. Она осторожно подула на поверхность чая, потом сделала глоток… И тут же поморщилась, не скрывая своего разочарования. Напиток был терпким, с горчинкой, абсолютно не похожим на привычные сладкие газировки. Внутри у неё всё сжалось, не от горячего, а от вкуса.

— Фу, — честно сказала она, посмотрев в чашку.

— Не вороти нос, — беззлобно отрезала Дженна, лениво потягивая свою порцию из старой туристической кружки, — Допей до дна. Чай полезная штука. Прочищает голову и не даёт заболеть. Особенно тебе не помешает, ты вся вымокла в лесу, на тебя аж смотреть зябко.

— Меня как-то холод особо не беспокоит, — призналась Мэй, — я до конца осени в одной футболке гоняла. Самой странно, наверное, ещё одно преимущество моей компактности.

Она тихо хмыкнула и снова подула на чай, хотя тот уже был не таким горячим. Некоторое время они молча сидели, попивая свой напиток. Лес вокруг дышал: где-то вверху шумела листва, ветер пробирался сквозь голые кусты, одинокие птицы пролетали невидимыми силуэтами под серым небом. Было спокойно, даже слишком.

И вдруг, будто мимоходом, Дженна спросила:

— А кем тебе приходится офицер Молли?

Мэй отвлеклась от своих мыслей, чуть приподняла брови:

— Тётя. Она сестра моей мамы. А ты откуда её знаешь? И откуда знаешь, что она моя родственница?

— Вы слишком похожи. Не как две капли, но около того. — Дженна чуть прищурилась, — Только Молли постарше и потолще. Ты, скорее всего, тоже такой станешь в её возрасте. Это всё по родне передаётся.

Мэй уставилась на неё с преувеличенной обидой:

— Прекрасно, просто чудесно. Карьера магазинного копа тоже по родне передаётся?

— Ну, ещё пушка и жетон, — усмехнулась Дженна.

Они переглянулись и одновременно усмехнулись друг другу. Мэй вдруг почувствовала, что, несмотря на всю странность и неожиданность этой встречи, ей как-то… Спокойно. Дженна уже не казалась зловеще пугающей, просто была собой: грубоватой, немного усталой, но не злой. Рядом с Брюсом тоже накатывало чувство спокойствия, но с ним не хотелось шутить как со старым приятелем, он был скорее как мудрый дедушка или около того.

Остывающий напиток уже не жёг язык, но всё ещё приятно грел ладони через крышку термоса. Дженна молча смотрела на чащобу за пределами поляны, как будто что-то там пыталась разглядеть, прислушивалась. Потом вдруг хлопнула себя по бедру и пробормотала:

— Чёрт, у меня же было печенье. Овсяное, вроде. — Она склонилась к своему рюкзаку, пытаясь дотянуться до торчащей из кармана пачки.

— Да не надо, — быстро сказала Мэй и подняла ладонь. — Я не голодная. И, типа, не хочу тебя объедать. Всё-таки у тебя припасов наверняка немного.

Дженна взглянула на неё через плечо, чуть приподняла бровь, будто хотела сказать что-то язвительное, или пошутить, но передумала.

— Ладно. Только если проголодаешься не строй из себя благородную гостью, — сказала она с тенью улыбки и снова уселась на место.

Они молчали ещё некоторое время. Мэй выдувала пар из крышки, делала крошечные глотки чтобы растянуть подольше, и смотрела себе под ноги. Дженна вытянула ноги, сцепила руки на животе, и на какое-то время вокруг сохранялась редкая для осеннего леса тишина, спокойная и почти не гнетущая. Ветер проходил сквозь ивовые ветки с лёгким посвистом, и с дальнего склона иногда слышался слабый щелчок или треск. Возможно, белка грызла орех, или старые ветки хрустели под весом напитавшей их влаги.

И вдруг Дженна тихо, будто нехотя, спросила:

— А что это вообще был за тип? Который за тобой гнался.

Мэй на секунду напряглась. Она уже почти забыла о Стиве, настолько безопасной казалась эта тихая поляна. Девушка отвела взгляд, пошевелила пальцами на чашке-крышке.

— Местный придурок. Стив Скриггинс. Просто мелкий ворюга и подонок.

— Почему он бежал за тобой? — Голос Дженны был всё так же тих, но с оттенком настойчивости. Она не сводила с Мэй взгляда.

Мэй помолчала. Сжала губы, покачала головой.

— Я одна гуляла. Как обычно. Зашла туда, куда не стоило. У старого склада, случайно наткнулась на него. Он там что-то прятал, или наоборот забирал, какие-то кабели ценные. Ну я над ним шутканула, он и психанул. Думал, я хочу сдать его кому-то.

Дженна села по-другому, в пол-оборота, согнув одну ногу и опираясь на неё локтем. Она выглядела расслабленно, но Мэй не обманулась: в её взгляде появилась настороженность, та самая внутренняя собранность, которую не сбить даже горячим чаем и ощущением безопасности в собственном скрытом лагере.

Вдруг женщина снова нарушила тишину.

— Почему ты одна шляешься? — спросила она резко, без прелюдий, глядя на Мэй с тем самым прямым и немного давящим вниманием, от которого становилось неловко.

Девушка не сразу ответила, сглотнула чай, подумала и всё же решила разрядить обстановку привычным способом, перевести всё в шутку.

— Я вообще-то дух-хранитель этого города. Бродячий призрак с миссией. Присматриваю за улицами, заглядываю в окна, шпионю за белками.

Она изобразила ладонью что-то вроде монокуляра и посмотрела сквозь него на собеседницу, состроив таинственное лицо. Но Дженна не засмеялась, даже не улыбнулась. Её взгляд на Мэй оставался всё тем же прямым, тревожным, и это немного сбило Мэй с настроя. Тогда она добавила уже более серьёзным тоном:

— В случае чего я могу убежать. Или залезть куда-нибудь. Со мной всё в порядке, я ловкая. Серьёзно.

— Быстрая и ловкая? — переспросила Дженна, как будто пытаясь распознать верит ли сама Мэй в них. — Это здорово. Но в одиночку всё равно дерьмовая идея. От того парня ты убежать не могла, если бы не я, он бы тебя догнал в каких-нибудь кустах. Тебе очень сильно повезло.

Мэй не нашлась чем возразить, она повела плечами, вздохнула и решила уколоть в ответ:

— А ты тогда чего одна живёшь, а? Не старая же бабка, чтобы тебе нечего было бояться. И выглядишь, кстати, очень даже. Если кто-то и хочет проблем, так это ты.

Дженна поставила кружку с остатками чая на землю и почесала плечо, будто отстраняясь от разговора.

— Я научилась быть одна, — сказала она негромко. — Это не то же самое, что просто гулять без компании. Все вокруг разные. Я долго училась отличать тех, кто просто странный, от тех, кто опасный. Ты, пока, не умеешь.

— Я умею! — вдруг чуть громче, чем хотела, ответила Мэй. — Я одна уже много где была. И в разные передряги попадала.

— Это не значит, что ты готова ко всему, — спокойно перебила её Дженна. — Это значит, что тебе просто везло до сих пор.

Она наклонилась к Мэй, глядя прямо в глаза, и сказала почти шёпотом, но твёрдо:

— У тебя такие же глаза, как у всех, кто ещё верит, что с ним ничего не случится. Как у меня когда-то.

Мэй замерла. Она хотела, было, как-то парировать, сказать хоть что-то, но слова будто прилипли к черепу изнутри. Тихий ветер прошелестел по кустам. Где-то неподалёку треснула ветка, лес снова стал густым и странно молчаливым. Воздух здесь был неподвижен, тёплый и чуть влажный, с запахом мха, старых листьев и чего-то ещё, то ли чай на свежем воздухе, то ли старая ткань рюкзака и спальника. На пути сюда Мэй боялась, что от самой бродяги будет… Попахивать. Но, оказалось, что нет. Интересно, где и как она моется…

Она посмотрела в сторону, куда уходила тропинка, еле заметная, скрытая в густых кустах и сухой траве. И, всё-таки, в этой тишине, в этом спокойствии, внутри неё что-то дрогнуло. Будто бы здесь, наконец, можно было говорить правду. Хоть кому-то, хоть раз.

— Меня… — тихо начала она, — Меня в этом городе уже ничего не держит. Я пытаюсь убеждать себя, но с каждым месяцем получается всё хуже.

Дженна, ничего не сказала. Она так и осталась сидеть, положив подбородок на кулак.

— Мои друзья… — продолжила Мэй, стараясь не смотреть на неё, — Они уже выросли. Кто-то уже давно живёт своей жизнью, у кого-то только всё начинается. А я будто застряла где-то между.

Она слабо усмехнулась, но усмешка тут же погасла. Чай остыл в руках. Девушка поставила крышку на землю рядом с корягой.

— У меня нет работы. И я не могу даже представить себя на работе. Вот прям, абсолютно. — Голос дрогнул, но Мэй продолжала, глядя в землю. — У меня нет внутри ничего, что говорило бы: «Вот кем ты можешь быть». Мне нравится играть на гитаре, но я не хочу быть музыкантом. Мне нравится бегать по городу, но я не хочу быть курьером. Я ничего не хочу и не умею.

Бродяга протянула руку, снова взяв с земли холодную уже кружку. Она скосила туда взгляд: в чае плавал небольшой лист с дерева. Дженна скривилась и выплеснула остатки в сторону.

— Родители, они беспокоятся. Они правда пытаются меня поддержать. Но я их так сильно подвела, и не могу это исправить. — Мэй повела плечами, будто пытаясь сбросить этот груз. — Я вижу, как мама смотрит на меня каждое утро. С надеждой, как будто всё ещё может быть лучше, будто именно в этот день я пойду и сделаю что-то взрослое. И мне так больно от этого, потому что я знаю, что не оправдаю её надежды.

Она подняла глаза, взгляд был расфокусированным, но не влажным, и слёз не было. Она уже и не помнила, когда в последний раз плакала.

— Я люблю Поссум-Спрингс. — Она криво улыбнулась, будто оправдываясь, — Я и правда люблю этот город. Его прогнивший запах, его дурацкие праздники, даже эти заброшенные дороги вокруг. Он мой, но я не знаю, что мне с ним делать. Этот город, он как сигаретный дым. Плотный, липкий, он не отпускает.

Она прикусила губу, сжала ладони.

— А теперь, когда я тебя встретила… — Мэй слабо усмехнулась, но в этом была и грусть, и благодарность, — Я всерьёз задумалась, а может, и мне уйти? Просто куда-нибудь, куда глаза глядят. Посмотреть, что там за пределами всех этих улиц, заброшек, старых парковок. Может, найти то, чего мне всё время не хватает, а, может, наоборот, потеряться совсем. Остаться такой, как ты. Бродягой.

Дженна подняла на неё глаза. Их тёплый взгляд стал вдруг резким, жёстким, будто ветер бил прямо в лицо. Она наклонилась вперёд, опираясь кулаком о влажную землю, и с нажимом сказала:

— Не смей. Даже не думай.

Мэй растерялась. Она ожидала иронии, шутки, может быть, снисходительного согласия, но не этого. Она нахмурилась:

— Что?

— Не страдай ерундой, Мэй. — Дженна проговорила это чётко, по словам. — Ты не такая, как я, и это хорошо. У тебя есть дом, есть родители, есть всякие знакомые. Да, ты не знаешь, кем хочешь быть. Ну и что? Добро пожаловать в реальность, почти никто не знает. Но отталкивать то, что у тебя есть, очень глупо.

Она встала, прошлась по поляне туда-сюда, как зверь в клетке, сдерживая раздражение, которое явно накапливалось в ней уже некоторое время.

— У тебя есть те, кто тебя любит. Кто ждёт тебя. Город, который, может быть, и не идеален, но он твой. А ты хочешь всё это выкинуть, чтобы… Что? Жить в лесу, прятаться от дождя под тряпкой? Тереться губкой, мечтая о горячей ванне? Дрожать у костра, который нельзя разжечь днём, потому что боишься, что тебя заметят?

Слова Дженны били, но в них не было злости, только ярость, которую питала забота.

— Ты не знаешь, как это, быть бродягой, — продолжала Дженна, глядя на неё. — Это не романтика. Это одиночество, голод, страх. И если ты думаешь, что это выход, ты ошибаешься.

Мэй резко поднялась с коряги, на которой сидела, машинально отряхнула джинсы сзади. Её движения были порывистыми, как будто где-то внутри сорвался тугой узел. В глазах появился стальной отблеск, который редко кто видел в ней всерьёз.

— А знаешь что? — её голос был ровный, но в нём звучала нарастающая досада. — Мне никогда не нравилось, когда меня вот так учат жить.

Она стояла прямо, глаза сверлили Дженну. Та не отвела взгляда, но теперь в её лице застыла напряжённость.

— Я достаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения, — продолжила Мэй. — Если уж все так хотят, чтобы я выбрала себе путь в жизни, то почему решение стать бродягой хуже других? Почему, чёрт возьми, я не могу просто уйти? Исчезнуть, раствориться, найти себя где-то ещё, в дороге? Почему это обязательно плохо?!

Её голос сорвался на крик, потом оборвался. Она выдохнула через нос, тяжело, как после долгого подъёма в гору. Сделала несколько шагов туда-сюда по поляне, как бы пытаясь сдержать кипящий внутри гнев. Мэй остановилась у поваленного дерева, разглядывая старый толстый полиэтилен тента, будто на нём был словами начертан смысл, которого ей не хватало.

Дженна не ответила сразу. Она смотрела на Мэй напряжённо, с едва сдерживаемым гневом, но в её лице не было злобы, там было бессилие. Глубокое, колючее бессилие того, кто хочет помочь, но не знает как. Того, кто боится за другого, хочет ему добра, и не может это выразить словами.

— Ты думаешь, я этого хотела? — тихо проговорила она. — Думаешь, я проснулась однажды и решила: «О, отличная идея, Дженни, давай станем голодной и никому не нужной бездомной, брось колледж, забудь про будущее»?

Мэй хотела что-то сказать, но женщина подняла руку и резко добавила, чуть громче:

— Это не выбор. Это отсутствие выбора. Я ушла, потому что у меня не было выхода. Ты хочешь сделать это «решением», героизмом, приключением, но это не так.

В её глазах мелькнул слабый, мрачный огонёк. Не совсем злость, скорее, то, что рождается из жизненного опыта, страха, бессонных ночей и потерь. Что-то, что слишком долго держат внутри.

— Ты говоришь, что хочешь исчезнуть, — её голос стал тише, и еще более хриплым. — А ты уверена, что сможешь найтись после этого? Когда тебе надоест быть «исчезнувшей»?

Мэй замерла, прикусив губу. Что-то дрогнуло в ней, как будто неуверенность, тень сомнения. Но она быстро отогнала это, отвернулась, будто ближайшие заросли ивняка вдруг показались интереснее.

Дженна смотрела на неё с тем самым странным огоньком, что только что вспыхнул в глубине её взгляда. Он был нехорошим. Не угрожающим, скорее тем, что загорается в ком-то, кто больше не видит смысла уговаривать.

— Представь, что это твой лагерь, — вдруг сказала она, не глядя на собеседницу.

— Что? — спросила Мэй, подумав, что ослышалась.

Женщина медленно повернулась к Мэй. Голос её стал чуть ниже, настойчивее.

— Представь. Вот костёр. — Она указала пальцем на камни, сложенные кругом и сгоревшие угли, — Вот навес, где ты спишь. Вот твой старый спальник. Твой рюкзак, все твои вещи в нём, вообще все. Вон та тропинка, — она ткнула пальцем за спину, — туда ты ходишь по нужде. А вон та к ручью за водой.

Мэй нерешительно обернулась, проследив за её рукой. Тон Дженны становился всё серьёзнее, почти хищным.

— Ну… Ладно, — сказала Мэй. — Допустим, представила.

— Не «допустим», — резко сказала Дженна. — Представь всерьёз. Ты здесь одна, без связи, без друзей. Это твой единственный дом на тысячи миль вокруг.

Мэй уже начала чувствовать странную тревогу, но, не желая отставать, кивнула.

— Хорошо. Представила.

— Сядь под навес, — сказала Дженна. — На спальник. Возьми книгу, стань бродягой, ощути себя ею.

Мэй медленно подошла к навесу, присела на свёрнутый спальник, словно в каком-то странном спектакле, где ей отвели неясную роль. Протянула руку к рюкзаку, взяла книгу, лежавшую корешком вверх. Обложка была потёрта, но изображение поезда и силуэтов мужчины и женщины на платформе всё ещё читались. Оказалось, это был роман о проводнике и одинокой пассажирке. Что-то очень сентиментальное и совершенно не похожее на Дженну.

Девушка перевернула книгу и прочитала пару строчек: «…она почувствовала, как его взгляд пронзает её даже сквозь дверь купе…»

Она усмехнулась про себя, собираясь выдать вслух что-то колкое, но, подняв взгляд, увидела, что Дженны больше не было. Ни у костра, ни среди кустов. Ветер шевелил листья, но в остальном вокруг была тишина.

— Дженна? — осторожно позвала Мэй, чувствуя, как внутри у неё сжимаются пружинки. Всё еще тишина.

Она встала, медленно обошла костёр, вглядываясь в кусты вокруг лагеря.

— Дженна?.. — её голос чуть дрогнул. Непонимание быстро сменялось тревогой.

В этот момент кто-то резко схватил её за плечо сзади.

Мэй резко дёрнулась, но неожиданно сильные руки развернули её, заставили попятиться и прижали спиной к ближайшему дереву. Перед ней стояла Дженна, её лицо было мрачным, сосредоточенным, в нём не было ни тени шутки.

— Вот ты. Одна, в своём лагере, с кое-какими вещами. — Голос был жестким, холодным. — Кто-то идёт по лесу, видит костёр. Решает заглянуть. А может, ты спишь в пустом товарном вагоне, и тут открывается дверь и в вагон заглядывает путевой обходчик. Или станционный рабочий. Или ты шагаешь по обочине дороги, рядом останавливается пикап. Вариантов масса.

— Что?.. — Мэй едва выдавила из себя этот вопрос.

— Он спрашивает: «Ты тут одна?» А ты действительно одна, вот незадача, да? Только ты, чай и любовный роман. — Она с силой встряхнула Мэй за плечи, — Что ты будешь делать?

— Дженна, это не смешно, — пробормотала Мэй, дёргаясь, пытаясь вырваться, но женщина держала её за предплечья руками которые словно стали железными.

— Я не смеюсь, — прошипела та. — Ты хотела романтики на дороге? Хотела бродяжничать? Вот тебе реальность.

Она оттащила Мэй от дерева таким сильным рывком, что на миг приподняла над землёй. Мир вокруг перевернулся и Мэй осознала, что лежит на спине, Дженна взгромоздилась сверху, одной рукой зажав ей рот. Пальцы женщины были длинными, и даже изящными, но кожа на них оказалась грубой и шершавой. Мэй громко сопела носом, всё еще до конца не понимая, что такое сейчас происходит. Дженна склонилась над ней, заглядывая в глаза. Её кепка свалилась на землю и откатилась в сторону:

— Он крупнее и сильнее тебя, но у тебя есть нож. Рука свободна. Тут бы тебе и пустить его в ход, да? Но нет! Нельзя! — она буквально рычала на Мэй, — Никто не будет слушать показания бродяги о том, что она просто защищалась. Если нож не помог заранее, если им не удалось припугнуть, сейчас от него уже не будет толку.

Мэй почувствовала, как снизу под куртку проник холодный воздух, в следующую секунду она ощутила, как сухая ладонь Дженны скользит по её животу. Она глухо взвизгнула и задёргалась сильнее, ещё никто и никогда не трогал её там кроме мамы. Но любые действия были бесполезны, Дженна была больше и сильнее.

— А потом он решит, что ему нужны обе руки чтобы заняться тобой поплотнее, — процедила женщина, не двигая руку под курткой дальше, — и знаешь, что он сделает чтобы ты не орала и не дёргалась?

Дженна вдруг убрала ладонь с лица Мэй, но та не успела даже толком вдохнуть, как почувствовала удар в живот. В следующую секунду Дженна ударила ещё раз, коротко и без оттяжки. Из глаз Мэй посыпались искры, она даже не смогла закашляться, лишь хватала ртом воздух, понимая, что действительно не может выдавить из себя ни звука. Глаза заволокло слезами, переполненная адреналином кровь стучала в ушах как паровой молот, но Дженна замерла, не делая больше ничего. Она лишь неподвижно сидела, всё еще прижимая Мэй к влажной земле.

— Потом он уйдёт, и ты больше его не увидишь. — тихо сказала она, — Его никогда не поймают, скорее всего, даже не будут искать. Ты весь остаток жизни будешь видеть его в любом встречном. Весь остаток жизни будешь ходить с ножом за пазухой и сжимать по ночам его рукоять так сильно что на ладони останутся мозоли. Это будет самый лучший случай. А в худшем ты сама уже никуда не уйдёшь, потому что мало кого волнует очередная дохлая бродяга в товарняке, приехавшая неизвестно откуда, и которая уже точно не сболтнёт лишнего.

Руки Дженны всё еще удерживали Мэй, но пальцы дрожали. В груди у неё заметно ходили волны, словно внутри гремела буря, она часто и прерывисто дышала. Мэй лежала, уже не сопротивляясь, оглушённая и сбитая с толку, взгляд её был прикован к лицу Дженны, к её глазам, в которых горел странный, мучительный огонь.

И та наклонилась. Её лоб мягко коснулся лба Мэй, не грубо, не угрожающе, а как будто что-то внутри неё вдруг сломалось. Мэй почувствовала тепло, и в следующую секунду на её щеку упала слеза. За ней вторая.

Дженна всхлипнула, тихо, будто сама не верила, что плачет. Её плечи содрогнулись, и дыхание стало совсем неровным. Она всё ещё держала Мэй прижатой, но в этом движении больше не было той неожиданной железной силы, только боль и усталость.

— Ты не понимаешь, — выдавила она хрипло. — Я… Я не хотела тебя пугать. Просто… Чёрт… — Она отстранилась чуть-чуть, смотрела в глаза Мэй, и взгляд её был беззащитен. — Мир не такой, как тебе кажется. Он ломает, ломает очень быстро. И делает это без предупреждения.

Мэй молчала, глядя на неё широко раскрытыми глазами, всё еще не в силах побороть спёртую боль в животе, мешающую говорить. Щёки пылали от унижения и страха, сердце колотилось.

— Не надо ходить в одиночку, — прошептала Дженна, закрывая глаза и поднимаясь на ноги. — Не становись такой, как я, подруга…

— Друзья так не делают… — просипела Мэй, наконец, медленно отползая спиной к дереву.

— Так делают те, кто остался жив, — бросила Дженна, затем голос её резко изменился, стал хриплым, будто она заставляла себя говорить через силу: — Я не твоя мама, не твой учитель. Мне плевать, пойдёшь ли ты завтра по рельсам с рюкзаком за спиной или нет. Но если хоть что-то из этого тебя напугало, значит, ты поняла о чём следует подумать.

Мэй поднялась на ноги, опираясь ладонью о дерево. Она пыталась понять, что именно произошло, но внутри всё путалось. Она чувствовала не столько страх, сколько внутренний холод, словно кто-то только что сорвал с неё защитную оболочку, выставив на открытый ветер.

Дженна бросила на неё косой взгляд, полный боли и сожаления.

— А теперь вали из моего лагеря, и никогда не возвращайся. Иди вверх по склону, выйдешь к дороге в любом случае. И если в тебе есть хоть капля ума и ответственности, то ты прямо сейчас пойдешь в полицию и расскажешь им всё что произошло.

Мэй ничего не ответила. Живот болел уже меньше, но сердце глухо стучало где-то в ушах, воздух казался липким и сырым. Она медленно повернулась и пошла прочь, стараясь не споткнуться на корягах и не оглядываться. Только лес, знакомый и пугающе пустой, шуршал вокруг, пока её шаги удалялись от лагеря, который уже казался чужим и неприветливым.

Дженна осталась стоять одна, плечи её поникли. Она вытерла лицо рукавом свитера, глядя в землю, как будто сама не понимала, кто она теперь такая.

Мягкая подстилка опавших листьев тихо шуршала под ногами Мэй. Кусты по краям тропинки слегка цеплялись за рукава её куртки, но она не обращала на это внимания. В груди было тяжело и пусто, как будто весь воздух из неё вытянули.

Прошло всего несколько шагов и вдруг, прямо перед ней, словно из ниоткуда, появилась фигура. Мэй едва не вскрикнула, но быстро узнала в ней тётю Молли. Та стояла в тени, наполовину укрытая густыми ветками, и выглядела так, будто ждала здесь уже давно. Лицо её было непроницаемо серьёзным, взгляд холодным и сосредоточенным.

— Тсс, — быстро прошептала она, приложив палец к губам. — Просто иди вверх по тропинке. Там, стоит машина, садись в неё и жди.

Мэй застыла на секунду, тяжело дыша. Было чувство, будто ей нужно что-то сказать, выплеснуть наружу всё, что с ней только что произошло. Но слова застряли в горле. Что-то сломанное внутри мешало ей даже просто дышать ровно. Она кивнула, коротко и едва заметно.

Девушка сделала шаг, потом ещё один, и вдруг резко остановилась. Внутри что-то кольнуло, словно под рёбрами распрямилась пружина. Она медленно обернулась, взгляд её скользнул вниз, к правой руке тёти Молли.

Пистолет был там. Настоящий, чёрный, с кожаным ремешком, обвивающим запястье. В руках чуть полноватой и не казавшейся опасной тёти Молли он выглядел совершенно не так, как оружие в кино. Без пафоса, просто инструмент, и в этом было самое пугающее.

— Не надо… — быстро прошептала Мэй, голос её едва пробивался сквозь ком в горле. — Не делай ей больно.

Молли посмотрела на неё. Лицо её оставалось всё таким же каменным, но взгляд стал чуть глубже, почти печальным.

— Это не тебе решать, Маргарет, — тихо сказала она со спокойствием, чётко, словно отмеряя каждое слово. — И не сейчас.

Они смотрели друг на друга, тишина между ними стала будто осязаемой. Мэй хотела сказать что-то ещё, но Молли первой слегка качнула головой в сторону тропы:

— Иди куда сказано.

Мэй подчинилась. Развернулась и пошла, шаги её были лёгкими, почти бесшумными, но каждый из них будто отдавался в висках. Словно земля под ногами стала зыбкой, как болото.

Вдруг, как по команде, она застыла. Она не знала, почему остановилась, просто не смогла идти дальше.

Позади, в глубине леса, было всё ещё тихо. Мэй сжала кулаки, потом разжала, и медленно обернулась. Сквозь деревья она увидела, как Молли, пригибаясь и ступая осторожно, словно охотник, начала пробираться в сторону лагеря Дженны.

Мэй прикусила губу. Что-то внутри её не отпускало, не давало просто уйти, капало на сердце назойливо как протекающий кран. Она юркнула в сторону, скользнув в тень между кустами. Земля здесь была мягкая, поросшая влажным мхом и укрытая прошлогодней листвой. Девушка двигалась на полусогнутых ногах, чуть дыша, инстинктивно вспоминая детские игры в прятки.

Лагерь Дженны открылся ей сбоку, с небольшого возвышения. Отсюда она видела всё, почти как на ладони. Бродяга уже зажгла костёр, он быстро разгорелся, но влажные дрова давали много дыма и громко трещали. Сама Дженна сидела рядом, прямо на земле, сгорбившись, как будто лелеяла больной живот. Она уронила лицо в ладони, плечи подёрнулись. Сначала чуть-чуть, затем уже сильнее, заметнее. Мэй могла не слышать, но видела всё: плач Дженны был беззвучным, словно в немом кино. Она немного покачивалась взад-вперёд, как будто в груди прямо сейчас что-то ломалось и не могло срастись обратно.

Мэй стояла, не двигаясь, одновременно чувствуя, как подступает ком к горлу, и как в груди что-то кипит. Одна её часть пылала злостью: Дженна сделала с ней кое-что гадкое и мерзкое, пусть почти понарошку, но, на какое-то время, Мэй испугалась по-настоящему. Шок от этого события уже почти прошел, и его начала замещать ярость. Эта ярость толкала вперёд, хотелось закричать, выплеснуть всё, за страх, за боль в животе, за слёзы, которые она сама едва сдержала. Но другая часть, тихая и тяжёлая, тянула назад. Дженна плакала. Одна, в глуши, где только лес и костёр слышали её. Никому не должно быть так плохо, чтобы вот так ломаться на куски, без единой души рядом. Мэй знала это чувство, когда мир сжимается до точки, а ты будто тонешь в ней, и только тупая статуя за окном вечно указывает прямо на тебя, с вечным немым укором.

Она сжала кулаки, ногти впились в ладони.

«Иди к ней, — шептала одна половина. — Обними, скажи, что всё будет нормально, даже если это ложь». Но другая шипела: «Она сама виновата. Зачем она тебя так сильно напугала? Зачем сделала больно?». Мэй мотнула головой, пытаясь заглушить этот спор. Её ноги дрожали, готовые шагнуть к Дженне, но что-то держало, может, страх что Дженна снова нападёт на неё чтобы закрепить урок, а может, обида, которая всё ещё жгла.

Костёр в лагере трещал, выбрасывая искры. Дженна подняла голову, судорожно вытерла лицо рукавом, но плечи её всё ещё вздрагивали. Мэй почувствовала, как её собственные глаза щиплет. Она хотела быть злой, хотела ненавидеть, но жалость оказалась сильнее. Никто не должен плакать так, будто мир отвернулся. Даже Дженна.

За секунду до того, как Мэй решилась выйти из своего укрытия, к костру словно из ниоткуда подошла тётя Молли.

Мэй застыла в кустах, её пальцы впились в кору дерева, пока полицейская подходила ближе к костру. Пистолета в её руках уже не было, но кобура на поясе топорщилась, всё ещё расстёгнутая. Молли медленно обвела взглядом лагерь: рюкзак с торчащей пачкой печенья, помятый Мэй спальник под тентом, брошенная на землю книга рядом, камни вокруг огня. Её лицо оставалось непроницаемым, как будто она искала что-то, но не хотела выдавать, что именно.

Дженна, всё ещё сидя у костра, судорожно вытерла щёки рукавом, смахивая следы слёз. Она выпрямилась, натянув на лицо кривую улыбку, будто ничего не произошло. Взгляд её метнулся к Молли, задержался на кобуре.

— Эй, офицер, пушку потеряешь, — бросила она, голос был хриплый, но с наигранной лёгкостью. — В таком лесу потом не найдёшь, влетит тебе…

Молли не ответила. Она сняла фуражку, положила на колено и присела к костру, протянув руки к огню. Пламя отражалось в её глазах, пока она молчала, будто прикидывая что-то в уме. Затем, неожиданно, она посмотрела на Дженну.

— Дженни, чаю сообрази, — сказала Молли тихо, но твёрдо, как будто это была не просьба.

Бродяга медленно моргнула, явно не ожидая такого. Она замешкалась, но кивнула, медленно поднялась, стараясь двигаться плавно, без резкости. Достала пластиковую бутылку с оставшейся чистой водой, наполнила чайник и подвесила над огнём. Затем взяла свою старую туристическую кружку и протянула Молли. Крышку термоса, из которой пила Мэй, она сполоснула водой из другой бутылки и оставила себе.

Они сидели молча. Костёр потрескивал, дым поднимался к ветвям. Чайник начал тихо шипеть, но вода ещё не закипела. Молли смотрела на огонь, её руки спокойно лежали на коленях, а Дженна, сгорбившись, держала двумя руками крышку термоса, будто это могло её защитить. Тишина была густой, ситуация странной, и Мэй, затаив дыхание в укрытии, чувствовала, как её сердце стучит, ожидая, что будет дальше.

— Молли, послушай, не надо наручников, ладно? — Дженна выпрямилась, её руки задрожали. — У меня от них паника начнётся, серьёзно. Таблеток почти не осталось, пара штук, и всё. Я не побегу, не буду дёргаться, честно. Пойду куда скажешь, сама.

Она замолчала, ожидая ответа, но Молли лишь смотрела на неё. Лицо офицера было неподвижным, глаза холодные, будто она видела Дженну насквозь. Ни слова, ни движения, только лёгкое шевеление пальцев на колене, где лежала фуражка. Тишина затягивалась, и Дженна заёрзала, её дыхание участилось. Она сглотнула, пытаясь унять нервную дрожь, но голос всё равно сорвался:

— Я же говорю, я не опасная. Не надо этого, Молли, пожалуйста. — Она наклонилась чуть ближе, глаза блестели от напряжения. — Ты же видишь, я не сопротивляюсь.

Молли продолжала молчать, её взгляд не отрывался от Дженны, но в нём не было ни злобы, ни сочувствия, только тяжёлая, непроницаемая пустота. Дженна стиснула крышку термоса сильнее, костяшки пальцев побледнели. Пламя костра отражалось в её глазах, но спокойствие, которое она пыталась удержать, трещало по швам.

— Просто скажи что-нибудь, — выдавила Дженна, голос уже дрожал. — Не молчи…

Мэй смотрела, и в груди у неё всё сжималось. Это была не та Дженна, что прижимала её к земле, рыча о жестокости мира. Та Дженна была резкой, пугающей, как нож в её руке. А сейчас она оправдывалась, будто перед строгой мамой или старшей сестрой, чьё молчание хуже крика. Мэй моргнула, пытаясь понять, как одна и та же женщина могла быть такой разной: суровой с ней, но почти жалобной с Молли. Это сбивало с толку, будто Дженна надела чужую кожу, слабую, уязвимую. Может это была такая маска, очередной трюк бродяги чтобы разжалобить строгого копа? Мэй решила, что нет.

Чайник над костром зашипел, выпуская плотную струйку пара. Дженна, всё ещё напряжённая, отставила крышку термоса и потянулась к рюкзаку. Достала жестяную коробку, знакомую Мэй, с аккуратно разложенными пакетиками чая и других напитков. Она молча протянула её Молли. Та, не колеблясь, выудила стик растворимого какао с сахаром, хмыкнув с лёгким одобрением, будто удивилась, увидев здесь что-то пригодное.

Сама бродяга ничего не взяла. Налила себе в крышку термоса просто кипяток, её движения были скупыми, будто она подсчитывала каждый глоток. Мэй видела, как Дженна с досадой стиснула губы, похоже, за сегодня она и так потратила слишком много своих запасов.

Когда напитки были готовы, Молли бросила взгляд на пачку овсяного печенья, торчащую из рюкзака. Дженна нахмурилась, её пальцы замерли на крышке.

— Я её берегла, — буркнула она, голос был тихий, но с ноткой протеста.

Молли без слов приподняла брови, её взгляд был спокойным, но твёрдым, как будто она говорила: «Не тебе сейчас спорить». Дженна выдохнула, плечи поникли. Она поднялась, достала пачку и нехотя протянула полицейской. Та вытащила одно печенье, сунула в рот и запила какао, откинувшись чуть назад, и жуя с видимым удовольствием. Затем протянула пачку обратно бродяге, показывая, чтобы та тоже взяла одно. Дженна взяла печенье, откусила кусочек, остальное аккуратно положила в один из карманов на жилете. Видимо, этот маленький кусочек и был её лимитом. Она даже не могла себе позволить съесть целое печенье за раз.

Молли сделала пару глотков какао, её кружка чуть дымилась в холодном воздухе. Она склонила голову к Дженне, взгляд смягчился:

— Ну, как дела, Дженни?

Та замерла, брови поползли вверх. Она кашлянула, явно не ожидая такого вопроса, но быстро собралась, пожав плечами.

— Да нормально, — начала она, голос всё ещё хриплый, но уже спокойнее. — На днях нашла пару банок сносного горошка в тайничке у путей. Оставила там зажигалку и бинт. Ещё белка тут орехи прячет, прям рядом с тентом, прикинь. — Она слабо усмехнулась, теребя крышку с кипятком. — А так… Живу, как видишь. Всё по-старому.

— Здоровье как у тебя? Когда была у доктора?

— Да тоже нормально… — бродяга заметно смутилась, — На севере к ночлежке приезжал волонтёрский грузовик, всех осматривали бесплатно, документы не спрашивали. Все врачи были, и глаза смотрели, и лёгкие, и по женской части. Правда, одна докторша начала ко мне приставать, поэтому пришлось сваливать, но в остальном хорошо.

— С каких пор ты бываешь в ночлежках?

— Упаси небо бывать в ночлежках, Молли, — Дженна откинулась на месте, как будто в негодовании, — там уцелеть сложнее чем под мостом в центре города. Я туда только к докторам сунулась, задерживаться не хотела.

Молли кивала, слушая внимательно, будто Дженна рассказывала не о мелочах бродяжьей жизни, а о чём-то важном. Её лицо оставалось спокойным, но глаза следили за каждым словом. Дженна замолчала, покосилась на полицейскую, а потом, чуть понизив голос, робко спросила:

— Слушай, Молли, а как ты так быстро приехала? Девчонка же только ушла, буквально десять минут назад.

Молли отхлебнула какао, поставила кружку на колено и посмотрела на огонь.

— Звонок в участок поступил, — сказала она ровно. — Какой-то парень сказал, что Мэй какие-то подозрительные бродяги увели в лес. Назвал точное место на дороге, где тропа начинается. А этот лагерь я и без того знаю. — Она чуть прищурилась. — Я все стоянки бродяг вокруг Поссум-Спрингс знаю, работа такая.

Дженна открыла было рот, но промолчала, только кивнула, будто приняла ответ. Костёр трещал, дым вился к ветвям, а Мэй, спрятанная в кустах, чувствовала, как сердце ёкнуло. Кто-то всё видел? Кто мог звонить? Стив? Да не может такого быть, он бы никогда не стал делать такого, он же подонок. Он же сам бежал за ней и хотел прибить или еще чего. Или не подонок, и не хотел?

Мэй с силой потёрла щёки, пытаясь привести мысли в порядок. Вся эта странная психология давила на нервы, ну почему никто не может быть ровно таким каким кажется? Даже она сама?

Костёр внизу бросал тени на лица Дженны и Молли. Всё ещё сжимая крышку термоса с остывшим кипятком, бродяга посмотрела на полицейскую и тихо, почти шёпотом, сказала:

— Ты всё видела, из леса.

Молли, не отрывая взгляда от огня, кивнула. Дженна сглотнула, её пальцы дрогнули. Она наклонилась чуть ближе, голос стал напряжённее:

— Ты держала меня на мушке.

Молли снова кивнула, её лицо осталось неподвижным. Бродяга нахмурилась, в её глазах мелькнуло смятение. Она поставила крышку на землю, будто та вдруг стала лишней, и спросила, уже громче:

— Тогда почему ты не вмешалась?

Молли молчала. Она смотрела в костёр, где пламя лизало сухие ветки, и ни один мускул на её лице не шевельнулся. Тишина затянулась, тяжёлая, как сырой лесной воздух. Затем полицейская, всё ещё глядя в огонь, вдруг нарушила тишину, её голос был спокойным, но острым, как лезвие в кармане Дженны:

— Ты правда хотела ей урок преподать? Или просто искала способ в тюрячку загреметь, перезимовать на казённых харчах?

Бродяга замерла, её длинные пальцы стиснули край свитера. Она выдавила наигранную усмешку.

— Ага, конечно, — хмыкнула она, стараясь звучать беспечно. — Прикинь, план был чёткий: напугать девчонку, попасть за решётку, а там тёплая койка, трёхразовое питание, всё бесплатно. Комфорт, Молли, чистый комфорт.

Она пожала плечами, но улыбка вышла кривой, будто приклеенная. Молли медленно подняла взгляд, её глаза впились в Дженну. Она чуть наклонила голову, будто взвешивая каждое слово.

— Врать так и не научилась, — сказала Молли ровно, без насмешки. Она тяжело вздохнула и вдруг закрыла лицо ладонями, поведя ими вверх-вниз, будто пытаясь снять с себя маску безумной усталости. Пламя отражалось в её глазах, и полицейская заговорила, голос был низкий, но с какой-то глубокой, почти болезненной честностью:

— Я так устала, Дженни… Устала следить за Мэй, держать её в поле зрения, будто она ребёнок, который играет на краю ямы. Она вечно то лезет куда не надо, то ввязывается в какие-то передряги. Ведёт себя так, будто город её личная площадка для игр, а я должна бегать следом и вытаскивать её из бед. — Молли покачала головой, её пальцы сжали фуражку, лежащую на колене. — Она не просто непослушная. У неё… В голове что-то не так. Какие-то сложные штуки, которые никто не понимает кроме докторов. Иногда она нормальная, шутишь с ней, и кажется, всё в порядке. А потом бац, и она где-то в глухом лесу, в шахте, или лазает по крышам, как будто ей плевать, что может случиться. Я не знаю, когда это вылезет в следующий раз, и что тогда делать. Каждый день жду, что она выкинет что-то, от чего у меня сердце в пятки уйдёт. Своих детей у меня нет, но за неё я беспокоюсь как за собственную дочь, хоть она меня и не любит, но это ладно, я уже давно смирилась.

Молли замолчала, её взгляд скользнул по лагерю. По заштопанному рюкзаку, по пыльному спальнику, по обожженным камням, будто она искала в них ответы. Дженна сидела неподвижно, её руки замерли, но в глазах мелькало смятение. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала, только сглотнула и уставилась в огонь. Молли, не глядя на неё, продолжила, её голос стал тише, но жёстче:

— Будь на месте Мэй любая другая девчонка, дорогая Дженни, я бы тебя уже в браслетах в машину запихала, прям пинками. Без разговоров, без этого чая и печенья. То, что ты сделала с ней — это не урок, это… — Молли сжала губы, будто подбирая слово, — непростительно. Можно сломать всю жизнь, понимаешь? Оставить такую травму, что она остаток лет будет просыпаться в холодном поту, боясь каждого шороха. Ты хоть представляешь, что натворила?

Она подняла взгляд, её глаза впились в Дженну, и в них была не злость, а тяжёлая, выматывающая ответственность.

— Но Мэй… Она другая. — Молли вдруг слабо улыбнулась, — У неё в одно ухо влетает, в другое вылетает. Завтра она будет хихикать над этим, как над очередной дурацкой историей, а через неделю вообще забудет. Поэтому сейчас я спокойна.

Костёр начал прогорать, выбрасывая редкие искры в холодный воздух. Небо уже тронула вечерняя синева, Мэй задумалась о том, что пора бы ей уходить, потому что в вечернем лесу она просто заблудится. Дженна сидела, сгорбившись, её пальцы комкали край свитера, а взгляд был прикован к земле под ногами. Слова Молли, тяжёлые, как камни, всё ещё висели между ними. Она сглотнула, её плечи задрожали, и она вдруг выдавила дрожащим голосом:

— Прости, Молли. Я не хотела, правда. Просто, когда она заявила, что хочет стать такой как я, у меня в глазах всё потемнело. Вот прям, серьёзно, я её покалечить была готова, лишь бы она выбросила это из головы.

Её лицо сморщилось, и она снова заплакала, горько, беззвучно, уткнувшись в ладони. Слёзы текли по щекам, оставляя мокрые дорожки, а плечи тряслись, она безуспешно пыталась сдержать эмоции. Молли смотрела на неё, её лицо оставалось суровым, брови сдвинуты, как у судьи. Она молчала, пока Дженна всхлипывала, затем откашлялась и сказала с лёгкой насмешкой:

— Хватит сопли пускать, Дженни. Успокоительных обнимашек, как раньше, всё равно не дождёшься, мне уже лет десять как пузо мешает делать такое.

Дженна замерла, её всхлипы прервались. Она подняла голову и вдруг хмыкнула, выдав неловкий смешок. Вытерев слёзы рукавом, она шмыгнула носом и посмотрела на Молли, будто пытаясь собрать остатки гордости.

— Я тоже устала, Молли, — начала она, голос всё ещё дрожал. — От всего этого. От грохочущих вагонов, от холода, от поисков еды, от этого… — она обвела рукой лагерь, — всего. Иногда я просто хочу горячую ванну. Или, не знаю, выйти замуж. Начитаюсь книжек вечером, и накатывает так что хоть с моста сигай. Глупо, да?

Молли чуть прищурилась, её взгляд смягчился, но остался цепким. Она отхлебнула остатки остывшего какао, поставила кружку на землю и спросила:

— Может, бросишь бродяжничать? Останешься в городе, навсегда. Я буду рада, правда. Работёнку тебе подыщем постоянную, у нас в церкви пастор новенькая, очень добрая и толковая, она обязательно поможет обустроиться.

Дженна покачала головой, не раздумывая. Её губы сжались, а в глазах мелькнула решимость.

— Нет, — сказала она твёрдо. — Это мой путь, Молли. Мне эту дорогу топтать ещё долго. Может, когда-нибудь передумаю, но не сейчас.

Молли вздохнула, её пальцы слегка сжали фуражку. Она посмотрела в огонь, и голос стал тише, почти виноватым:

— Жаль, что я не смогла тебя тогда образумить. Может, если бы я больше старалась…

— Я была молодая и глупая, Молли. — Бродяга слабо улыбнулась — И некому было мне доходчиво объяснить, что к чему.

— Где ты, хотя бы, зимовать собираешься? Вот-вот снег пойдёт, в лесу не высидишь.

Дженна, всё ещё сгорбившись, пожала плечами. Её пальцы снова теребили край свитера, а взгляд был прикован к огню, будто там можно было найти ответ. Она вздохнула:

— Пока не знаю. Скорее всего, прыгну в товарняк, уеду на юго-восток. Там потеплее и поспокойнее. Найду какой-нибудь городок, может, работа подвернётся на зиму. Склад там или забегаловка, неважно. Всегда что-то находится.

Она слабо усмехнулась, но в её глазах мелькнула тень неуверенности, которую она быстро спрятала, выпрямив спину. Молли кивнула, но её лицо стало серьёзнее. Она скрестила руки и посмотрела на Дженну, будто взвешивая её слова.

— Я бы приютила тебя в Поссум-Спрингс, — сказала Молли медленно, — но не знаю где. Городской совет в последнее время совсем чудит, они теперь бродяг на дух не переносят. Постоянно требуют, чтобы я всех выгоняла за черту города или вообще арестовывала. А я, сама понимаешь, должность подневольная. Приказы выполняю.

Дженна хмыкнула, её губы дрогнули в кривой улыбке.

— Ничего, Молли. Я привыкла справляться. Не впервой.

Она замолчала, подбросила ветку в костёр, и пламя вспыхнуло ярче, осветив её лицо, усталое, с грязными разводами после высохших слёз. Дженна вдруг повернулась к Молли, её взгляд стал мягче, почти робким. Она кашлянула, будто собираясь с духом, и тихо спросила:

— Слушай, Молли… А Мэй правда двадцать лет?

Молли подняла брови, но кивнула:

— Ага. Почти двадцать один.

Глаза Дженны расширились от удивления. Она покачала головой, будто не веря.

— Серьёзно? Выглядит, как будто ей пятнадцать. Максимум.

— И ведёт себя соответствующе, да? — покосилась на неё полицейская.

— Не знаю, — Дженна пожала плечами, как будто уже совсем избавившись от уныния, накатившего на неё только что, — Я себя, вроде, примерно так же вела когда-то.

Она замолчала, её пальцы уже не теребили свитер. Молли только хмыкнула, не добавив ничего. Они обе уставились в костёр, где пламя лизало сухие ветки, и тишина накрыла их, как одеяло.

Мэй стояла в кустах, пока костёр в лагере Дженны потрескивал, а голоса Молли и Дженны не затихли в тяжёлой тишине. Её сердце стучало, мысли путались от всего, что она услышала. От усталой исповеди тёти Молли, над которой она всегда потешалась, от безудержных слёз такой суровой на вид Дженны, от их странного, почти родственного разговора. Она сглотнула, чувствуя, как горло сжимается, и поняла, что больше не может стоять здесь, подглядывая, как какой-то шпион из дешёвого фильма. К тому же, в лесу становилось всё темнее.

Она осторожно отступила назад, её подошвы едва касались земли, чтобы не хрустнула ни одна ветка. Мэй двигалась медленно, почти крадучись, огибая кусты и низкие ветви, которые цеплялись за её куртку. Лес был тёмным, только слабый свет костра пробивался сквозь потерявшие листву ветки, но она знала направление, по крайней мере, надеялась, что знает. Нужно было просто двигаться вверх по склону. Каждый шаг был выверенным, дыхание затаено, чтобы не выдать себя ни шорохом, ни треском.

Добравшись до края леса, Мэй ускорила шаг, почти наощупь пробираясь по тропе. Камни и корни под ногами заставляли её спотыкаться, но она упрямо шла вперёд, пока не вышла к обочине той самой дороги. В сумерках темнела полицейская машина Молли, чёрно-белый силуэт, припаркованный у обочины. Мэй перепрыгнула через кювет, подошла к машине и остановилась. Её дыхание выровнялось, но в груди всё ещё было немного тяжко. Она демонстративно фыркнула, скрестив руки.

— Лишний раз сидеть в тачке копа? Ну уж нет, — пробормотала она себе под нос, закатив глаза.

Вместо этого Мэй обошла машину, провела пальцами по ещё тёплому капоту и, недолго думая, забралась на него. Как она и думала, металл нисколько не прогнулся, а тепло от двигателя приятно грело через джинсы. Она легла на спину, заложив руки за голову, и уставилась в небо. Облака, тонкие, как дым, медленно расползались, открывая звёзды. Созвездия проступали по одному, знакомые точки, которые она разглядывала ещё подростком, лёжа на крышах, и ещё маленьким ребёнком, вместе с дедом.

Мэй сделала долгий выдох, её мысли всё ещё кружились вокруг Дженны и тёти Молли, но небо над головой было спокойным, почти утешающим. Она лежала, слушая далёкий стук колёс поезда и шорохи леса, и впервые за вечер почувствовала, что может просто дышать.

Вскоре из леса появилась Молли. Сначала по деревьям заплясал свет фонаря, затем послышался хруст гравия под подошвами. Она вполголоса ворчала, встряхивая одну ногу, потом другую, будто пыталась избавиться от налипшей грязи.

— Гадский лес, — буркнула она, наклоняясь, чтобы осмотреть штанины, и освещая их фонариком. — Вся униформа в грязи, ботинки как из болота. Придётся отдавать в химчистку.

Молли выпрямилась, выключила фонарик и только тогда заметила Мэй, всё ещё растянувшуюся на капоте. Её брови взлетели, а голос стал резче, с привычной суровой ноткой:

— Мэй, ты серьёзно? Почему не в машине сидишь? Холодно же! И если ты мне капот помяла, будешь отрабатывать починку, поняла? Это тебе не скамейка в парке!

Девушка лениво повернула голову, её губы растянулись в снисходительной улыбке. Она не сдвинулась с места, только чуть пожала плечами, глядя на тётю с привычным намёком на дерзость.

— Да ладно, тёть Молли, не парься. Капоты у ваших правительственных драндулетов крепкие, а я лёгкая, как пёрышко. Ничего ему не будет.

Мэй сползла с капота, а Молли, всё ещё ворча про грязные ботинки, открыла дверь и кивнула, мол, залезай. Девушка закатила глаза, но послушно забралась на пассажирское сиденье, хлопнув дверью гораздо сильнее, чем нужно. Внутри пахло старой кожей, кофе, и чем-то металлическим, как всегда, в машине Молли. Тётя завела двигатель, мотор заурчал, и она аккуратно развернула машину, направив её по узкой дороге, ведущей к шоссе на Поссум-Спрингс.

Фары выхватывали из сгущающейся темноты голые ветви на обочине, какие-то брошенные на дорогу доски, видимо рассыпавшиеся на ходу из какого-нибудь пикапа. Молли сидела прямо, её лицо было суровым, брови нахмурены, как будто она мысленно уже писала сегодняшний отчёт для начальства. Но, время от времени, она бросала короткие взгляды на Мэй, которая развалилась в кресле наискосок, устроив голову почти на двери. В машине было тепло, даже уютно, несмотря на жёсткие сиденья. Шорохи полицейской рации доносили еле слышные обрывки докладов, какие-то коды и имена, которые Мэй не разбирала. Она разомлела, её веки потяжелели, а голова слегка качалась в такт движению машины.

Дорога петляла, фары освещали то кусты, то старый дорожный знак, покосившийся у обочины. Мэй смотрела в окно, где мелькали тёмные силуэты деревьев, и вдруг тихо, почти шёпотом, сказала:

— Тёть Молли, только не рассказывай маме, ладно? Ну, про всё это.

Молли не повернулась, но её пальцы чуть сильнее сжали руль. Она молчала секунду, потом ответила. Её голос был твёрд, но без злобы:

— Мэй, тебе самой надо кое-что рассказать. В участке, как положено. Это не игрушки.

Девушка фыркнула, скрестив руки. Она откинула голову, её взгляд скользнул к потолку машины.

— Да нечего рассказывать. Всё нормально.

Но в голове у неё мелькнула не Дженна с её ножом и рукой, непрошено оказавшейся под футболкой Мэй, а Стив Скриггинс. Его дурацкая ухмылка, ворованный медный кабель, который он прятал, думая, что никто не заметит. Мэй прикусила губу. Это Стив позвонил в полицию? Он, который вечно ведёт себя как настоящий преступник, беспокоился за неё? Она почувствовала странную благодарность, смешанную с раздражением, но промолчала, уткнувшись взглядом в тёмное окно. Рация снова что-то пробормотала, и машина катилась дальше, к огням Поссум-Спрингс, которые уже виднелись вдали.

Дорога выровнялась, перейдя в асфальтированное шоссе, и Мэй, полусонная, вдруг снова заговорила, тихим, почти бормочущим голосом:

— Тёть Молли… Я знаю, куда Дженну на зиму поселить. Квартира Ангуса Делейни пустует. Они с Греггом в Брайт Харбор переехали, а за неё всё ещё платят его родители. Будет пустовать долго, ключи у домоправителя остались. Если ты с ним тихонько поговоришь, и поручишься за Дженну, он её пустит…

— Хм, — полицейская в раздумье скривила рот, — вообще идея неплохая. Конечно, это почти центр, но если Дженни на зиму переодеть во что-нибудь посимпатичнее, то она сойдёт за проезжую туристку.

Вдруг Молли чуть повернула голову, её глаза сузились:

— Ты подслушивала наш разговор, Мэй? Ты была там в лесу?

Мэй не ответила. Её голова медленно склонилась к плечу, веки сомкнулись, и дыхание стало ровным, глубоким. Она уснула, провалившись в сон так быстро, будто кто-то выключил свет в её голове. Машина уже въезжала в окраинные кварталы, рация бормотала что-то про патруль на другом конце города, а Молли, бросив ещё один взгляд на спящую племянницу, покачала головой и вернулась к дороге.

Во сне Мэй снова оказалась в знакомой тесной гостиной Ангуса. Потёртый диван с заплатами пах платяным шкафом и старыми чипсами, на журнальном столике стояла огромная миска овсяного печенья, того самого, что Дженна так берегла в своём лагере. Мэй сидела, скрестив ноги, и хрустела печеньем, запивая его газировкой, крошки сыпались на её джинсы и на диван, но рядом уже не было Ангуса который, обычно, злился и заставлял убирать такое.

Рядом, укутанная в старенький, но мягкий домашний халат, сидела Дженна. Её волосы были влажными после горячей ванны, в которой, как она хвасталась, она валялась несколько часов, листая потрёпанный любовный роман с обложкой, где какой-то мускулистый парень обнимал девицу в платье. Дженна выглядела расслабленной, почти счастливой, её глаза блестели, когда она тянулась за очередным печеньем, а еле видимые морщинки в уголках глаз разгладились, сделав её такой, какой бы она выглядела если бы не жила на улице. Теперь Мэй дала бы ей лет двадцать шесть, не больше. Мэй вдруг засмеялась этому, вспомнив что её саму принимают за школьницу. Голос эхом отдавался в маленькой комнате без мебели, и она запихнула в рот ещё одно печенье, не заботясь о крошках. За окном Поссум-Спрингс был тихим, заснеженным и холодным, а в квартире было тепло, как будто зима вообще ничего не значит.

Сон был мягким, уютным, и Мэй не хотела, чтобы он кончался.