Присяга. Молли (джен)

Молли стояла в толпе, затерянная среди чиновников и журналистов, не привыкшая к этим блестящим мантиям и самодовольным взглядам. Атриум сиял, как будто сам воздух был напитан золотом. Заколдованные фонари бросали мягкий свет на чёрный мрамор, и в нём отражались лица — молодые, важные, занятые.

А она просто стояла и смотрела.

На него.

На Рона.

На своего мальчика. Не на Билла, не на Перси — их она представляла в таких залах. Один — с двенадцатью ЖАБА, другой — с идеальной выправкой, честолюбивый, какой она сама когда-то была.

Но сейчас перед всей Британией стоял Рон.

Тот, кому они с Артуром не могли купить новую палочку.

Тот, кому всегда доставались вещи с чужого плеча.

Тот, кого она обнимала перед Хогвартсом и говорила, что всё получится, а сама думала, что ему будет трудно, слишком трудно.

«Я не верила в него», — подумала Молли, и в груди что-то болезненно сжалось.

Когда началась клятва, она услышала только одно слово — «Клянусь», и голос его дрогнул, но не сдался. Он держал жезл власти — не игрушку, не подделку, не что-то временное, а настоящий артефакт, который доверяли самым достойным.

А ведь он был потерян. После войны.

Она помнила, как он не ел. Как сутками сидел в саду. Как говорил, что всё напрасно.

А потом исчез.

И вернулся другим. Твёрдым, молчаливым.

Рон говорил. Без бумажек. Громко, спокойно, от сердца.

— За мной стояла любовь. Любовь моей жены. Моей музы. Дафны.

Молли опустила глаза и снова посмотрела на женщину в первом ряду.

Дафна. Та, которую она когда-то не приняла.

Не потому, что та была слизеринкой, — нет, после войны это значило меньше всего. А потому, что та была холодной. Резкой. Незнакомой.

Но теперь Молли видела: холод — это броня. А под ней — сила.

Рон выбрал её, и видно, что не ошибся.

— Когда силы тьмы окутали Министерство, она была рядом.

— Когда я пил, чтобы забыть. Когда я хотел умереть.

Молли не смогла сдержать слёз.

Он не рассказывал.

Никогда.

А она не спрашивала. Боялась. Отговаривала себя: пусть живёт, пусть просто будет.

Но он всё это время боролся.

И сегодня — победил.

Когда Дафна поднялась и встала рядом с ним, Молли впервые увидела их вместе — не как сына и невестку, а как союз. Двух людей, прошедших сквозь шторм.

Её сын держал страну. А рядом с ним стояла та, кто держал его самого.

— Я здесь потому, что верю, — сказал он. — Верю, что честность и справедливость всё ещё что-то значат.

«Ты прав, сынок», — подумала Молли.

Когда он назвал имена погибших — Лаванды, Седрика, Тонкс, она сжала пальцы. Эти имена были в их доме. На их кухне. В их фотографиях.

И потом он сказал:

— А теперь… давайте, чёрт возьми, начнём всё сначала.

Толпа взорвалась.

А Молли просто стояла.

Стояла и смотрела, как мальчик, в которого она не верила, стал мужчиной, которому теперь верит вся страна.