Осень (джен)

Непогода разыгралась не на шутку. Ветер гнул деревья, рвал с них листву, как насильник одежду с жертвы. Дождь беспощадно хлестал ледяной плетью, как будто пытаясь сломить любого, кому не посчастливится оказаться в его полной власти, любого, у кого не окажется крыши над головой в этот ненастный час. Всякий зверь или медленный мутант, обитавшие в этом забытом богом краю, поспешили скорее укрыться от буйства стихии подобру поздорову, и лишь одинокий угрюмый всадник продолжал править свою низкорослую пегую кобылу через бурю. Бедная скотина вязла в жидкой грязи, в которую превратилась сельская грунтовая дорога, едва ли не по самые щиколотки, пока ливень нещадно хлестал ее сверху. Лошадь была истощена практически на последнем издыхании — кожа плотно облегала ребра, так будто под ними не было и намека на мясо, голова со всклоченной перепутанной в колтуны гривой понуро клонилась к самой земле — но каким-то образом ее наездник выглядел едва ли не хуже.

Всадник уже многие дни пути не встречал нормального человеческого жилья — все хутора и фермы крестьян, лавки торговцев и даже лачуги медленных мутантов, покосившиеся почти что до самой земли, встреченные им по пути, были давно и полностью разграблены и встречали странника широко распахнутыми дверями, пустой чернотой окон с покосившимися ставнями и пустыми же кладовыми. Так что ему приходилось довольствоваться подножным кормом — всем, что он мог подстрелить сам. Но и со зверьем было туго в этом унылом больном краю — все живое как будто стремилось как можно скорее покинуть постылые земли, через которые он теперь проходил.

Этот тяжелый, не благодарный поход через пустыри и заброшенные фермерские угодья, поросшие бес травой, измотал и всадника, и его лошадь, и теперь лишь беспощадные удары и бранные окрики могли принудить издыхающую скотину подчиняться и двигаться вперед сквозь ненастье. Сам же мужчина в седле, несмотря на измотанность и нарастающую слабость, упрямо продолжал сжимать поводья в руках, а ноги — на худых свисающих боках кобылы — борясь с клонящим его к земле чувством усталости. Его выцветшие голубые глаза все так же сосредоточенно вглядывались в пелену дождя, а смутное, едва уловимое чувство из самой глубины его естества продолжало указывать дорогу, когда одних глаз уже было мало.

В конце концов, упорство путника было вознаграждено, и он узрел крохотный огонек сквозь пелену ливня. Огонек подсказал ему направление пути и надежду обрести наконец укрытие.

— Йяаааа! — вскрикнул мужчина изо всех сил, пришпорив завязшую, едва перебирающую копытами в грязи лошадь и дернув поводья в сторону едва теплящегося огонька. С недовольным хрипом, очень напоминающим предсмертный, кобыла подчинилась и, не хотя ковыляя, понесла своего мучителя туда, где, как всадник надеялся, его ждали кров и спасение.

Впрочем, последнюю милю — полторы — человеку пришлось преодолеть на своих двоих, ведя свою лошадь под узцы — несчастное животное грозилось околеть прямо под наездником. К тому моменту когда до ворот не большого хутора с маленьким аккуратным двориком перед ним, а именно в окне хуторка и горел манящий огонек, оставалось не больше полумили ливень начал стихать так же неожиданно как и начался. Когда мужчина добрался до ворот, из-под облаков выглянуло солнце.

Умытый дождем и озаренный лучами нежданного солнца хутор в глазах путника предстал удивительным домиком из старой сказки. Аккуратная и уютная соломенная крыша покрывала собой стены вымазанные белой глиной с не большими окошками, ставнями из черной древесины и крепкой дверью из ясеня. Капли дождя покрывали собой крышу и стены хутора, сверкая на солнце как алмазная крошка.

Мужчина зажмурился и встряхнул головой пытаясь прогнать наваждение, но хутор никуда не делся не испарился как мираж, не распался как морок не смотря на всю свою неуместность и не возможность в этом убогом разоренном краю.

Лошадь по левую руку издала жалобное ржание, намекнув своему нерадивому хозяину что пора бы перестать мешкать и мужчина не твердой походкой направился через ворота. Но не успел он сделать и четырех шагов как дверь хутора распахнулась и на встречу ему из теплой безопасности вышла женщина одетая в просторное серовато-белое домотканое платье подпоясанное широким красным поясом. Ее ноги обутые в подобие тапок сплетенных из засушенной травы и соломы уверенно шагали по жидкой грязи двора — она без всякого страха шла навстречу не званному гостю. Мужчина отметил про себя широту плечь, и мускулистость рук хозяйки, спокойную уверенность ее движений, крепость и дородность ее телосложения. Про таких людей говорят — не ладно скроен да прочно сшит. Не смотря на то что волосы женщины были полностью седыми, той благородной серебряной сединой свойственной некоторым старикам, лицо ее было почти полностью свободно от морщин. Странник поймал себя на мысли что никак не может определить возраст хозяйки.

-Доброго тебе дня, путник! — приветствие прервало раздумья мужчины. Хозяйка хутора подошла к нему практически в плотную и теперь внимательно разглядывала гостя своими глубокими карими глазами. — Что привело тебя в наш скудный и печальный край?

Гость смог ответить на вопрос лишь со второй попытки, прочистив больное и пересохшее горло.

— И твой день пусть будет добрым всегда, хозяйка, — прохрипел мужчина — могу я попросить смиренно у тебя приюта? Мне и моей кобыле не помешали бы несколько дней отдыха под кровлей. Я оплачу тебе за постой и пищу. За кобылу и все что она съест я оплачу отдельно.

Женщина молча подошла к кобыле, ласково провела рукой по ее спутанной гриве и с грустью покачала головой.

— Сей, твоя кобыла едва ли переживет эту ночь, — в ответ на это мужчина только кивнул.

— Мой дом — твой дом, насколько ты того пожелаешь, — продолжила хозяйка, по-прежнему лаская истощенную шею кобылы рукой. Странник поймал себя на том, что тонет в глубоких карих глазах женщины и поспешно отвел взгляд — Я Нэна из Широких Ручьев. Назовешь ли ты мне свое имя?

— Я, Роланд, — прохрипел свое имя стрелок, продолжая осторожно изучать собеседницу, стараясь не пересечься с ней взглядом. — Скажи мне, Нэна из Широких Ручьев, ты живешь в этом хуторе одна?

— Я теперь одна, — ответила Нэна, потупив взор в землю. — Мой муж и мои мальчики… мои три чудесных мальчика… все скончались от лихорадки. Меня лихорадка не взяла почему-то… Теперь я одна, — закончила хозяйка и с вызовом бросила взгляд на гостя. — Ну а ты какого роду племени будешь, гость не званный?

— Мои род и племя сгинули давным давно, когда мир сдвинулся с места. Я безродный перекати-поле, — ответил Роланд, качая головой, и добавил: — Я не хотел ничем тебя обидеть сей.

— Да мир сдвинулся с места так и есть — Нэна замерла стоя с гривой лошади в руке. Ее взгляд затуманился, а мысли как будто унеслись куда-то в далекое прошлое. Кобыла мирно пощипывала скудную траву, пробивающуюся сквозь дворовую грязь.

Нэна раздраженно дернула головой, прогоняя наваждение, и жестом пригласила стрелка в дом.

— Да ты проходи проходи не стой! Я заведу твою бедняжку в стойло а потом и о тебе позабочусь сынок — и подхватив кобылу под узцы хозяйка уверенно повела едва ковыляющую животину к невзрачной пристройке.

Роланд же постучав себя двумя пальцами по ключице в жесте благодарности поплелся к дому.

Хутор встретил его теплом очага, бульканьем похлебки на огне и ароматом съестного. Очаг украшали пучки пряных трав и остролиста, подвешенные на тонкие льняные веревочки. Аппетитное бульканье исходило из аккуратного маленького железного котелка, томящегося на огне. Желудок стрелка болезненно скрутило. Тяжело опустившись на стул около широкого обеденного стола, такого стола, за которым легко поместятся три непоседливых мальчишки и их счастливые родители, Роланд наконец-то дал отдых ногам. Через пять минут в дом вернулась Нэна.

— Знаешь, Роланд, я ведь не видела людей уже месяца три, может все четыре или пять. Время какое-то стало странное сразу и не поймешь — прошла неделя или целый месяц минул. Мир сдвинулся так, говорят…

Хозяйка чистила свою одежду и обувь от дождевой воды и грязи, стоя на пороге и не прекращая болтать. Роланд слушал ее мелодичный голос, слушал треск поленьев в очаге, бульканье варева в котелке и завывание ветра снаружи. Все эти звуки, и даже биение его собственного сердца, складывались для стрелка в умиротворяющую колыбельную. Спи, Роланд... отдыхай, стрелок… ты заслужил отдых… закрой глаза и крепко спи, — шептал ему где-то на самых задворках его усталого разума нежный убаюкивающий голос. Прошла минута, потом еще одна. Веки стрелка опустились, а голова покорно склонилась на впалую грудь, и тогда Нэна пременилась. Тело ее сжалось, скукожилось, как воздушный шарик, из которого спустили воздух. Кожа сморщилась, почернела и обвисла, лицо теперь по виду напоминало запеченное яблоко. На спине вырос горб, волосы и зубы выпали, груди обвисли, пальцы искривились, став похожими на когти стервятника. Ее белое платье превратилось в ободранные лохмотья, широкий красный пояс — в изодранную полоску змеиной кожи, едва держащуюся на худых бедрах. Остатки волос украшали обтянутый кожей череп уродливой грязной паклей, а горящие в глазницах глаза придавали голове ведьмы ужасающее сходство с блуждающим призрачным черепом — Фонарем Мертвеца. Щетка для чистки одежды обернулась длинным кинжалом с волнообразным лезвием и рукояткой, увенчанной мелким рубином. Изгибы лезвия оружия, по длине больше напоминавшего короткий меч, были густо измазаны зельем, тускло светящимся болотной зеленью в полумраке.

Все еще стоя на пороге, старуха наклонила голову на бок и принюхалась, как гончая. Дыхание спящего оставалось ровным и спокойным. Ведьма сделала один короткий шажок внутрь дома. Замерла. Прислушалась. Роланд по-прежнему спал мирно, положив подбородок на грудь. Его еле слышное дыхание оставалось спокойным и ровным. Облизав пересохшие губы и стиснув в кривых узловатых пальцах рукоятку кинжала, ведьма сорвалась с места, отскочив от пола, как туго скрученная пружина. Ее атака была молниеносной, но, как это очень часто с ним случалось, Роланд был быстрее.

С силой и проворством, которые невозможно было ожидать от человека столь истощенного, стрелок оттолкнулся ногами от пола и руками от стола. Тяжелый дубовый стол с грохотом отлетел в другую часть комнаты, тогда как Роланд, проехав по дуге на своем стуле, с силой врезался спиной в стену. Кинжал ведьмы пронзил пустоту, на голову стрелку посыпались банки с крупами и отварами трав, плечо после этого удара будет тревожить его на погоду еще неделю. Еще до того, как стул успел столкнуться со стеной, руки Роланда, как две послушные гончии, уже выхватили оба револьвера, надежно сокрытых до этого от потоков дождевой воды под несколькими слоями одежды. Два выстрела прогремели в тот же миг, как спина стрелка столкнулась со стеной, и ведьма беззвучно и безвольно плюхнулась на пол, так будто в ее теле не осталось ни одной кости. Время для Роланда снова обрело нормальный бег. Все случилось мгновенно — за одиннадцать секунд, не больше.

Роланд поднялся со стула, вытер лоб от крови, одна из банок рассекла ему кожу на голове и огляделся. Со смертью ведьмы морок рассеялся. От чистоты и уюта не осталось и следа. Пол и стены покрывал толстый слой пыли и грязи, воздух был затхлым и больным. По всюду, там где должны были висеть пучки остролиста и пряных трав, теперь развешены были мелкие косточки и внутренности животных, сплетённые в колдовские знаки и сигулы стеблями бес-травы. Ушастик-путанник, подвешенный за свои выпущенные кишки прямо над очагом, пялился на Роланда своими выпученными остекленевшими мертвыми глазами. В грязном котелке на огне вместо похлебки пенилось и чадило жуткое черное варево, густое как смола. Роланд различил в нем череп кота и прямо рядом с ним — белую макушку младенческого черепа, поднявшегося из смоляных глубин как маленький скорбный айсберг. Желудок подступил у стрелка к горлу, и он поспешил отвести взгляд, обратив наконец свой взор на напавшую на него старуху.

Безумные выцветшие, древние как сам мир, выпученные глаза, застывшая на том что осталось от лица гримаса вечной ненависти и отвращения были Роланду хорошо знакомы. Давным давно его каждую ночь мучили в кошмарах эти безумные глаза, и мерзкий ведьмин хохот. Он просыпался в холодном поту и лишь большим усилием воли заставлял себя не кричать. Время похоронило эти болезненные воспоминания и кошмары ушли... что бы теперь вернуться во плоти. Риа с Кос — имя ведьмы — подсказала вернувшаяся память и само это имя отозвалось в душе стрелка горечью и глубокой затаенной скорбью. Он невольно задался вопросом сколько лет эта ужасная женщина его преследовала? Наматывала вокруг него круги как голодная волчица в бесплодной ярости за украденный у нее Роландом Грейпфрут Мерлина, что бы в конце концов заманить его в свою ловушку теперь.

Внимание стрелка переключилось на украшенный рубином кинжал. Доски под ним пузырились и дымились разъедаемые ядом стекающим с искривленного лезвия. Искусный орнамент на рукоятке и форма лезвия напомнили Роланду о далекой и опасной стране Гарлан по которой когда то давно, если верить слухам и легендам, странствовал человек в черном. Роланд задумался не замешан ли во всем этом его древний враг и пришел к выводу что скорее всего замешан.

Стрелок обошел труп Риа по широкой дуге, чтобы даже краем ботинка не задеть отравленный пол, и резко отбросил в сторону прогнивший ковер, все еще покрывавший собой половину комнаты. Он нашел то, что искал — люк в полу, ведущий в погреб. Роланду не терпелось выбраться из берлоги безумной ведьмы, но у него еще оставалось незаконченное дело, так что он нагнулся, ухватился рукой за железное кольцо, прикрученное к люку, и открыл для себя проход вниз. Из тьмы пахнуло запахом гнили и разложения, и стрелок закрыл себе рот и нос платком прежде чем начать спускаться.

В погребе он нашел то, что ожидал — останки владельцев хутора. Мужчины, женщины и двух детей — мальчиков лет двенадцати. От внимания Роланда не укрылось, что труп хозяина хутора еще был совсем свежим — из разрезанного от уха до уха горла еще сочилась кровь. Для стрелка все встало на свои места. Отец семейства возвращался из поездки в город по близости; он спешил обогнать бурю, потому ехал без остановок, не зная, что его семья уже убита и сам он обречен на смерть. Следы копыт его лошади Роланд приметил, когда подходил к воротам хутора пешком. Если бы он ехал верхом, то скорее всего не заметил бы этих следов — почти размытых дождем даже со своей сверхъестественной наблюдательностью. Но он заметил по воле Ка и задал вопрос, который определил исход его дуэли с Риа: Скажи мне, Нэна из Широких Ручьев, ты живешь в этом хуторе одна?

Роланд бросил взгляд на лицо низкорослого бородатого мужика, на котором навечно застыло выражение ужаса и шока, и подумал, что возможно Риа перерезала ему глотку именно в тот момент, когда он воочию лицезрел трупы своей жены и своих двоих детей. Троих — мысленно поправил себя Роланд — если считать того, что в котле — и стрелок понял, что его все-таки вырвет. Блевать на трупы несчастных он не стал, и перед тем как его вырвало, густой желчью все же успел отвернуться и выбраться наверх. Подавив спазмы в своем многострадальном желудке, Роланд твердо решил покинуть проклятое место не медленно.

Он захлопнул люк в погреб, оставив погибших в их безымянной могиле, вышел во двор и сразу же направился в пристройку, заменявшую конюшню, где обнаружил двоих лошадей. Одну мертвую и одну живую. Его кобыла околела вскоре после того, как Риа завела ее в стойло; вторая лошадь — мерин — была вполне здорова и жевала брошенное ей сено. Видимо, Риа планировала, совершив свою месть, ускакать на мерине в город или, может быть, в деревню неподалеку. Роланд внимательно осмотрел почившую в бозе кобылу и пришел к выводу, что мясо ее вполне пригодно к употреблению — едва ли ведьма стала бы тратить яд, предназначенный для стрелка, чтобы отравить и так полудохлую скотину. Так что, достав свой нож, он приступил к разделке туши, игнорируя испуганное ржание скакуна, привязанного рядом.

Костер Роланд запалил прямо во дворе, использовав сухие поленья, заблаговременно запасенные хозяевами хутора — ни за что он бы не стал готовить внутри проклятого дома, как и не взял бы и крошки еды оттуда. Мясо кобылы было жестким, жилистым, почти бескровным и почти не пригодным в пищу, но и его хватило, чтобы восстановить силы стрелка и спасти от голодной смерти. Поглощая стейки из конины, он прикидывал в уме, как далеко ехать до города или деревни, из которой возвращался в спешке владелец злополучного хутора. И человек в черном. Да, человек в черном был здесь и дал Риа отравленный кинжал. Роланд был в этом уверен, чувствовал, что это правда. Вполне возможно, что колдун и в соседний город или деревню заглянул. А если заглянул — то его там наверняка кто-то видел и запомнил. Стрелок почувствовал, как у него встают волосы дыбом от волнения, почувствовал возродившийся охотничий азарт. Он уже близко, так близко!

Закончив с трапезой и разделкой туши кобылы, Роланд собрался в путь, погрузив свои пожитки и скудные припасы на хозяйского мерина. Перед тем как снова отправиться в погоню за человеком в черном, он в последний раз вернулся в дом, взглянуть на бездыханное тело старой ведьмы. Он смотрел на ужасную женщину, виновную в смерти его возлюбленной Сюзан и косвенно виновную в смерти его матери, и задавался вопросом, чувствует ли он в связи с ее смертью хоть что-нибудь. Хотя бы тень триумфа или может удовлетворение? Нет. Сердце стрелка оставалось все таким же холодным и равнодушным, как ледяной ливень даже перед лицом гибели его злейшего врага. Но Роланда это ни сколько не беспокоило, напротив — в глубине души он считал свое безразличие горько-романтичным. Он привык к его горечи и полюбил ее. Отвернувшись от тела, он вышел наружу и, подставив лицо солнцу и свежему ветру, закрыл глаза. Впереди ждал ясный осенний день.