Эпитафия другу, который выбрал жизнь. (джен)

Он помнил тепло.

Даже сквозь шум машин, сквозь гул поезда, несущегося над пропастью, сквозь ледяной ветер, разрывающий кожу, — он помнил, как тепло растекалось по ребрам, когда он смеялся. Тогда у сердца было другое имя: оно билось в такт шагам по бруклинским переулкам, стучало в такт кулакам, сжимавшимся в драке за того, кто всегда стоял справа. Маленький, хрупкий, упрямый Стив Роджерс. Друг. Брат. Символ. Ложь.

Теперь имя «Роджерс» прожигало мозг, как кислотой. Каждая буква — нож, который кто-то медленно проворачивал в груди. Капитан Америка. Герой. Спаситель мира. Какой иронией звучали эти титулы в ушах Барнса. Они скрывали правду: под сияющей маской добродетели прятался трус. Тот, кто предпочел спасти свою совесть, а не друга. Тот, кто бросил его гнить в аду, чтобы самому притвориться человеком.

Но ад не принимал его. Ад лишь забирал по кускам.

Тот самый поезд, где тепло навсегда вытекло из разорванной руки, унеслось в пропасть вместе с криком. Джеймс не помнил, как цеплялся за обломок, как металл впивался в плоть. Помнил только глаза Стива — широко распахнутые, полные ужаса, руки, протянутые слишком поздно. Неужели друг не видел? Неужели не понял, что один рывок — и они оба спасутся? Или просто испугался?

— Я с тобой до конца, — говорил Барнс когда-то.

Но конец наступил только для него.

...Криокамера шипит, как змея. Холод заполняет легкие, превращает кровь в стекло. Он не чувствует боли — а она всегда здесь, эта боль, острый осколок под ребрами. Сердце, которое когда-то билось для Стива, теперь обмотано колючей проволокой. Каждый удар — напоминание: ты выжил. Ты должен был умереть.

Зимний Солдат не чувствует. Он — щит. Он встает между Барнсом и миром, который слишком ярок, слишком громок, слишком болит. В вечной мерзлоте нет места предательству. Здесь тишина. Здесь порядок. Здесь не нужно верить, потому что вера — это слабость. Вера — это когда ты доверяешь спину тому, кто однажды отвернется.

— Ты мой друг… — сказал Стив в тот день, когда рушился хэликерриер.

Голос дрожал. Глаза блестели. Как красиво. Как похоже на старые времена. Барнс хотел закричать: «Где ты был, когда они выжигали мою память? Когда вставляли мне стальные пальцы в живое мясо? Где твоя рука, которая должна была схватить меня тогда, на поезде?» Но вместо этого Зимний Солдат ударил. Потому что слова — ложь. Потому что друг — это тот, кто не уходит. Не прячется. Не выбирает счастье, пока ты гниешь в собственной крови.

Стив ушел. Ушел в другую жизнь, обнял женщину с грустными глазами, построил жизнь из фотографий и тихих вечеров. А Барнс остался в тени. Его сердце, израненное, но живое, сжалось в комок. Оно больше не умело хотеть. Оно научилось ненавидеть.

«Роджерс».

Теперь это слово запускало в нем механизм разрушения. Как кодовая фраза. Как спусковой крючок. Стоило кому-то произнести его — журналисту на экране, пьянице в баре, самому Стиву с его вечными оправданиями — и Зимний Солдат вырывался наружу. Он не спрашивал разрешения. Он брал контроль, потому что Барнс больше не мог. Потому что их ярость стала общей.

Однажды, в подвале заброшенной станции, куда Барнс пришел спрятаться от щемящей тишины собственных мыслей, он наткнулся на плакат. Капитан Америка. Улыбка. Флаг. Имя. Роджерс. Его рука, механическая, бесчувственная, содрала бумагу со стены, порвала на клочья, смешала с грязью. Но даже этого было мало. Зимний Солдат требовал крови. Настоящей. Горячей. Он вышел на улицу, нашел в переулке бандитов с ножами и пистолетами — и утолил жажду. Их крики были музыкой. Их страх — подтверждением: он жив.

— Ты свободен, — говорили ему.

Свобода — это когда тебе некуда идти. Когда единственные объятия, которые ты помнишь, — это ремни на кресле гидравлики. Когда единственный голос, который не лжет, — скрежет механической руки, сжимающей курок.

Он стреляет. Метко. Без колебаний. Потому что пули не предают. Потому что враги хотя бы честны — они не целуют в щеку, прежде чем вырвать тебе глотку.

Иногда, в редкие секунды между морозом криокамеры и адом реальности, Барнс видит сны. Там он снова семнадцатилетний: закат над Бруклином, Стив рисует на подоконнике, смеется над его шутками. Там нет войны. Там нет металла. Там сердце — просто сердце, а не рана, которую приходится замораживать.

Но Зимний Солдат стирает эти сны. Он знает правду: мир делится на тех, кто стреляет, и тех, в кого стреляют. Доверять можно только стали.

...Однажды Стив пришел снова. Седина в волосах, морщины вокруг глаз — он постарел. Как странно. Капитан Америка не должен стареть. Капитан Америка не должен бросать.

— Я хотел спасти тебя, Бак, — прошептал он. — Я пытался.

Голос. Его голос. Тот самый, что когда-то убаюкивал Барнса в лихорадке, когда Стив, в свою очередь, читал ему книги у постели. Теперь он резал, как лезвие. Зимний Солдат вскипел яростью, вырвавшейся из самых глубин — из той щели, где когда-то жила надежда. Механическая рука сжала горло Стива, подняла его над землей.

— Ты солгал, — прошипел Солдат. — Ты сбежал. Ты испугался.

Стив не сопротивлялся. Его лицо стало багровым, но в глазах читалось не раскаяние, а жалость. Это было невыносимо. Барнс, проклятая слабость, заставил пальцы разжаться. Стив рухнул на колени, кашляя.

— Ты спас себя, — сказал Барнс, и голос его дрогнул, словно в нем боролись два человека. — Теперь живи с этим.

Он ушел. Оставив Стива с его совестью, с его сединой, с его «счастливой» жизнью. Каждый шаг отдавался болью. Каждый вздох напоминал: ты все еще человек. Ты все еще слаб.

Но Зимний Солдат не позволит слабости победить. Он вернется в криокамеру. Вморозит сердце в лед. Превратит боль в гнев, гнев — в силу. Потому что трусость Роджерса стала его кредо. Потому что каждый раз, когда мир произносит это имя, он будет помнить: добро — это миф.

...Иногда, очень редко, когда мороз криокамеры проникает слишком глубоко, Барнс плачет. Слезы замерзают на ресницах, превращаясь в алмазную пыль. Он вспоминает мальчика, который верил в дружбу, в честь, в «до конца». Где тот мальчик? Может, он умер в пропасти вместе с рукой. Может, его поглотила тьма, которую Стив так и не смог развеять.

Но Зимний Солдат не терпит слез. Он стирает их сталью. Он напоминает: ты сильнее. Ты выжил. Ты стал тем, кого не смогли сломать даже они. А Роджерс? Он просто призрак. Тень на стене. Шепот, который можно заглушить выстрелом.

Криокамера ждет. Мороз залечит трещины. Здесь, в белой тишине, нет друга с глазами предателя. Нет мальчика из Бруклина, который верил в справедливость. Есть только Солдат и его ярость — вечная, чистая, честная. Он ляжет на холодное ложе, вдохнет жгучий воздух и закроет глаза.

Он закроет глаза. Забудет.

Снова.

Потому что боль — это огонь, а он выбрал вечную зиму.