Узелок (джен)

— Они вернулись! — Стук в окно и радость: — Ульрика, скорее, бежим встречать! — Молодая женщина накинула платок поярче, выправила толстые русые косы на пышную грудь и побежала за остальными на берег.

В Мехтенберг творилось невообразимое, люди восклицали, кое-кто из торговцев — дело неслыханное — закрывал лавочку и бежал на берег вместе с остальными, попробуй усиди, если сыновья или еще кто из родичей на флоте, то ли на корабле подходит к берегу, то ли нет его давно.

Считали корабли, выкрикивали названия, сбивались, когда поняли, что все корабли вернулись, восклицания стали громче, превратились в крики восторга, когда выяснилось, что среди родных кораблей затесался потрепанный вражеский. Стайки мальчишек месили осеннюю грязь, распевая просто сложенную, прославляющую Олафа Кальдмеера, Адмирала Из Простонародья, песенку. Тут же славили доброго кесаря, который признал заслуги Кальдмеера и дал понять своим поданным, что любой может возвыситься, как Оружейник Кальдмеер.

Кто-то уже размахивал флагом Дриксен, все нетерпеливо ждали, когда на палубах пройдет последняя церемония и лодки вернут им родных и дорогих людей.

Гильдия лекарей была представлена в портовом городе в лучшем виде, повозки, застеленные матрасами с чистым сеном, лекари и их подмастерья, посыльные аптекарей, все ждали моряков, которые быть может, нуждаются в их помощи. Им выпал любопытный шанс, среди раненых было два фрошера, несмотря на охрану, их увезли наравне со своими — гильдия лекарей всегда держалась особняком, не скрывая, что клятва их превыше любой присяги.

Пристань бушевала восторгом, принимая Олафа Кальдмеера, его порывались нести на руках, он шел по ковру из поздних цветов, кто-то из встречающих стелил на грязь свою одежду, женщина, стоявшая промеж двух своих вернувшихся сыновей, покрыла путь перед адмиралом своей шалью, сапоги у Оружейника не коснулись грязи, пока он дошел до деревянного настила улиц.

Сколько же радостных встреч! Сколько счастливых слез и объятий! Кальдмеер уже считается счастливчиком, каждый сын, родившийся в Мехтенберг в ближайшие дни будет назван Олафом. Чужой корабль радовал глаза, переиначивали на родной язык его название «Слава Хексберг», смеялись, торжествуя.

С планширя корабля выгрузили лошадей, теперь с родными встречающими смогли обняться и солдаты. Тут же стоял их свежеиспеченный генерал, молоденький с ярко-русыми волосами, веснушки его не портили. Он негромко отдал распоряжения порученцам, коротко поговорил со встречающими его офицерами, пошутил, поддержал общий смех и покинул одну компанию для другой.

— Граф Бермессер, Хосс, Ило, ну что, наконец-то на родной земле.

— И с пересохшим горлом, — подмигнул ему Хосс.

— Так пойдемте в гостиницу, нам оставлены номера, — лучезарно улыбнулся Хохвенде.

— Надеюсь, Оружейник остановился не с нами? — брюзгливо спросил Бермессер. Вице-адмиральская форма на нем сидела, как влитая, отступлением разве что — и то, если придираться — можно было счесть шарф из дорогого кружева и тончайшей замши цвета шадди с молоком перчатки — графа раздражала невозможность иметь каждое мгновение идеально белые перчатки, каждое пятно он считал своим личным оскорблением и избрал такую полумеру.

— Кальдмеер остановился в соседней гостинице, — пожал плечами Хохвенде. Увидев стоящих неподалеку мальчишек, он порылся в кармане и оделил их монетами, — Купите себе леденцов, ребята, за победу нашего флота.

— И нашей доблестной армии! — Выкрикнул самый грязный и веселый из мальчишек.

Хохвенде засмеялся и кинул находчивому парнишке серебряную монету.

Моряки и солдаты лили пиво и вино по тавернам столь же щедро, как до того проливали свою и вражескую кровь.

Мехтенберг с умилением наблюдал, как встречать героев приехала невеста Отто Бюнца, прославленного капитана и они венчались здесь же и весь город славил молодых, которые с благословения адмирала отбыли в Эйнрехт продолжать свой праздник.

Флотоводцы так же собирались в столицу, но не спешили, давая возможность подготовиться к встрече, и решая насущные вопросы по зимовке.

Готлиб Доннер, Густав Цвайер и знаменитый адмирал в прекрасном расположении духа зашли в одну из харчевен. Доннер, самый молодой и талантливый настолько, что его уже сейчас называли преемником Кальдмеера, уверял, что это лучшая из возможных харчевня и такого темного пива, как там не подают нигде больше.

Олаф Кальдмеер пиво предпочитал светлое, но Доннера любил, как если бы тот был ему младшим братом или единственным сыном и внял уговорам молодого капитана.

При виде гостей, хозяин восторженно заметался и только усевшись, они обнаружили, что за соседним столом расположилась еще одна компания. Раздались вежливые, но прохладные приветствия.

Генерал Хохвенде был наиболее приветлив, вице-адмирал Бермессер Кальдмеера не выносил и Олаф об этом знал, а Хосс просто злился на то, что ему не дали сделать с кораблем фрошеров то, что он собирался. Пепеля взглядом новоприбывших, он прожевал с хрустом маленькую сушеную рыбку с костями вместе и уткнулся в кружку с темным пивом. Такие же стояли и перед Хохвенде с Бермессером, значит Доннер был прав, темное пиво здесь хорошее. Разве что Вернер, который тоже пил обычно светлое, в пику Олафу решил поменять свои привычки. Кальдмеер честно пытался подружиться с заносчивым графом, но вышло так, что, когда он сам был вице-адмиралом, а Бермессер — адмиралом, ошибочным решением графа было устроить возле побережья Хексберг охоту. Охота провалилась, Бермессер пропал на полгода, а Олаф стал адмиралом, сменив неудачника.

Хосс что-то шепнул, почти не разжимая губ и Бермессер ядовито и презрительно улыбнулся.

Олаф заговорил с Цвайером, отхлебнул действительно замечательного пива, похвалил Доннера. Он видел насмешливые взгляды знатных недоброжелателей и помнил, как стал вице-адмиралом, и знал, что слухи об этом все равно ходят и ему не позволят о них забыть, пока он жив и еще какое-то время после его смерти. И положил всю жизнь и все свои способности, чтоб люди знали бы, что он хороший моряк. А прочее… отодвинется на задний план, если Олаф будет хорошим адмиралом.

За соседним столиком раздался смех, Цвайер холодно взглянул в сторону смеющихся, а Олаф порадовался, что Бюнц сейчас далеко. Конопатый бесшабашный и скорый на расправу Отто уже несколько раз сцепился с Хоссом, хотя задевать собирался Бермессера.

— …чистая случайность и притом нелепая, — Бермессер окончил фразу и взялся за пиво, которое после прихода Оружейника утратило всю свою прелесть.

— Думается мне, Альмейда, когда придет в себя, нам эту нелепость припомнит, — лениво отозвался Хохвенде, — Он же марикьяре, у него есть обычай мстить тем, кто на берегу. Мы здесь почти месяц, время у него было. Вот проснемся мы завтра… — он с удовольствием выбрал кусочек зажаренного с чесноком хлеба и полюбовался им — … а у Олафа кинжал в левом глазу до самого матраца.

Бермессер подавился пивом.

— А что, — мечтательно сказал Хосс, — красиво. Нам через две недели только в Эйнрехт выезжать, Альмейда как раз бы успел. Но мне понравилось, как «Ноордкроне» сцепилась с их флагманом. А кто там наших спугнул? Берлингу кошки принесли?

— Себастьян всем удружил, — заметил Хохвенде, — Олафа лишил абсолютной славы — это хорошо, но было бы лучше, если бы Альмейда пошел на дно.

— Кальдмеер бы не стал рисковать, у него в первом плавании наследник Фельсенбургов, — заметил Бермессер, — Я звал мальчика к себе, но кажется, он по уши влюбился в этого простолюдина.

Это замечание рассмешило всех.

— Ну, — понизил голос Хосс, — если судить по опыту Оружейника, с венценосного клинка до герцогского соскользнуть ему будет не слишком сложно.

— Печальный лебедь с усечением языка вполовину, — тихо заметил Хохвенде, — Хосс, уймись!

— В самом деле, Говард, — но Бермессер был явно доволен и расположен шутить, — тебе укоротят язык, нам — уши, Оружейник для нас с тобой слишком дорогая куртизанка.

Хосс гася улыбку, посмотрел поверх голов на Олафа. Тот невозмутимо пил свое пиво, слушая Доннера, который что-то увлеченно рассказывал.

Неужели слухи про кесаря и Кальдмеера — не ложь? Да, Готфрид развлекаясь, ходил на корабле, где служил Оружейник. Да, он отметил способного офицера, вышедшего из низов. И если бы не то, что Хосс и Бермессер, а их молитвами еще и Хохвенде знали про кесаря и Фридриха, и про кесаря от его собственного племянника, Говард бы с удовольствием поверил в то, что Оружейник вознесся так высоко только лишь за свои таланты. Сейчас он смотрел на Кальдмеера иными глазами и видел, что шрам не уродует его лицо, что серые глаза в оправе темных ресниц хороши, что несмотря на происхождение, черты лица Олафа гармоничны и притягивают глаз. А как хорошо он смеется, хоть и редко, вобщем, если отбросить личное отношение и патологическую правильность Кальдмеера, тот был симпатичным человеком. Любопытно, когда он сдался? Сразу, ослепленный венценосностью кесаря и его волей или поломался для приличия? И как ему было потом? Говард вдруг понял, что Кальдмеер на него смотрит. Спокойно и внимательно, словно знает его мысли. И Хосс отвел взгляд.

— Вернер, — укоризненно сказал Хохвенде, — я понимаю твою неприязнь к этому выскочке, но Фельсенбург еще дитя. И заметь, Кальдмеер его в питейное заведение не взял, я уверен, что мальчик читает книги или решает морские задачи.

— Хосс тоже не взял с собой Ило, — парировал Бермессер.

— Только потому, что тот еще спал и я не стал его вытаскивать из борделя, он вчера очень поздно лег, — фыркнул Хосс, — молодому растущему организму отдых жизненно необходим.

Хохвенде выразительно закатил глаза к потолку. И положил руку на эфес своей сабли.

Еще не глядя вверх, Хосс, Доннер и Цвайер последовали примеру Хохвенде, вскакивая. На стропилах под потолком стояли двое. Грохнули выстрелы, оглушительные, слившиеся в один. Таверну заволокло дымом, сверху свалились два тела. Кальдмеер опустил свой пистолет, Бермессер положил на стол свой, с ненавистью глядя на Кальдмеера.

— Как замечательно, что вы оба — отличные стрелки, господа, — заметил Хохвенде, — Надеюсь, кто-то догадался выстрелить в плечо, а не в грудь кому-нибудь из этих господ.

— Я в ногу стрелял, — огрызнулся Бермессер.

— Господа! Господа!!- Трактирщик кинулся к ним, — что же это…

Один из подстреленных приподнялся на локте и плюнул, попав на сапог Цвайеру.

— Фрошерские твари.

Цвайер ударил его ногой, Кальдмеер положил руку подчиненному на плечо.

— А это милейший, шпионы, — невозмутимо сказал Хохвенде, — Несите веревки и зовите лекаря.

* * *

Спустя два дня пленники заговорили. Один был ранен в плечо, другой в колено и к ним применили все меры, дабы вырвать все сведения, которыми они располагали.

Офицеры Тайной канцелярии то и дело приглашали для допроса участников схватки, то порознь, то сообща и наконец, когда все были вместе, им показали вражеских лазутчиков и предложили послушать результат. Допрос шел на талиг, который понимали все присутствующие.

— Цель визита, — коротко бросил офицер в черном простом мундире, при виде которого Хосс старательно прижал зубами свой язык.

— Убийство, — сипло отозвался один из пленников. Тот, который был черноглаз и смугл молчал, этот походил на бергера. Руки обоих были перевязаны так, что не было видно ни пальцев, ни кистей. Граф Бермессер с ужасом рассматривал эти руки, упуская смысл сказанного вначале и стараясь не думать, как может это выглядеть без наверченных сверху тряпок.

— Чье? — Подал голос второй офицер в черном — молодой, выше чином и явно жестокий, тем более, что при звуках его голоса пленные отозвались оба:

— Кальдмеера.

— Адмирала вашего.

Олаф вздохнул, легонько пожал плечами.

Доннер хмуро смотрел на лазутчиков, Цвайер не проронил ни слова, только кулаки сжал. Присутствующих здесь же Хохвенде, Бермессера и Хосса разрывали противоречивые чувства.

— Кто отдал приказ? — Продолжил допрос главный дознаватель и пленники торопились ему отвечать, заставляя Бермессера с опаской присмотреться к этому человеку.

— Маркиз Альмейда.

— Альмиранте.

— Только ли адмирала Кальдмеера следовало убить? О графе Бермессере речи не шло? — Вдруг спросил второй дознаватель, сразу же испортив Вернеру настроение.

— Шло, — марикьяре обратил лицо с заплывшим глазом к дриксенцам, безошибочно найдя из них графа Бермессера, — Альмиранте желал бы с ним встретиться лично, позже. Сказал, найдет его в любом из морей, со дна поднимет, чтоб поиграться. Уж больно занятный дрикс, сказал, этого гуся напоследок оставит. На сладкое.

Получив от второго дознавателя удар в лицо, пленник упал, оцепеневший Бермессер посмотрел на бергера и понял, что марикьяре говорил правду. У второго фрошера было мечтательное выражение лица, какое бывает у человека при приятных воспоминаниях. И хоть он и опустил глаза под взглядом Вернера, улыбку он подавил не сразу. Наверное, альмиранте был ярок в своих планах на дриксенцев.

— Можете ходить в море без боязни, пока Альмейду не встретите, — ухмыльнулся марикьяре с пола, — у него на «Верную Звезду» особые планы.

— Или если Альмейда не встретит нас, — Доннер Бермессера мягко говоря, не жаловал, но какой ни есть, а соотечественник, кошки его дери. Хосса Доннеру было бы если что немного жаль, тот был проще, понятнее, но смолчать, когда такое обещают дриксенцу, хоть и разряженному хлыщу, у него не вышло.

— Желаю скорой встречи. Вам ваш адмирал цур зее погибель подписал, — марикьяре силился встать, его подняли.

— Теперь на «Франциске» капитаном Аларкон, — продолжал пленник, — Бреве непонятно встанет ли, а альмиранте требуется новый парень для поручений. Альмейда не простит.

— Не понимаю такого отношения, — Негромко заметил Кальдмеер, — речь идет не о личном, а о битве.

— А для альмиранте все — личное дело. Он страну от себя не отделяет. Говорит, что чужие промахи как узелки на память вяжет. Чтоб не забыть потом по заслугам воздать.

Дриксенцы и фрошеры какое-то время смотрели друг на друга, силясь понять.

Вернеру Бермессеру очень хотелось воскликнуть — Но мои-то, мои какие заслуги?!!!, но он смолчал. С заслугами выходило негусто, Хосс справлялся с кораблем без его команд, любой же приказ Кальдмеера Вернеру становился поперек горла, и он как правило все портил, не сообразуясь с результатом или справедливостью. Так что Альмейду с его узелками, он в чем-то даже понимал.

Бермессер задержался с позволения следователей подошел к прикованным пленникам. Те, скованные до полной недвижимости, смотрели на него.

— О своем кораблике спросить хочешь? — Хрипло спросил марикьяре.

Вернер собирался спросить о себе, но кивнул.

— Спалить его альмиранте хочет. Моряков на Марикьяру, виноградники возделывать — кому повезет. Но ты не рассчитывай.

— Чем же я ему так не пришелся? — Чужим голосом и очень тихо спросил Бермессер на хорошем талиг.

— Напротив, пришелся чем-то. Так, что сказал, смерти не даст тебе, даже если молить будешь, — отозвался бергер, — Маркиз страшный человек, как говорите вы, благородные господа. Всего я не понял, но разбил бы себе голову о стену, если б знал, что он на меня такие планы строит. А тут еще этот ваш его опозорил, «Франциск» как решето, самые дорогие маркизу люди погибли, он черный с боя вернулся. Хулио Салина ему своего племянника теперь в услужение отдает, как тот в Лаик отучится. Сказал флот ваш потопит и чтоб дали ему на то четыре года, его не снимут, Рокэ Алва за него вступился.

Бермессера замутило.

— Так что ты гуляй пока, пей, то-се, — бергер вроде бы и с сочувствием посмотрел на вражеского вице-адмирала. — Глядишь, сам помрешь, легко.

* * *

Прием во дворце был в иссиня-черных тонах. У дам, в честь победы, прически украшали шелковые треугольные шляпки, наподобие кораблей, а платья напоминали мундиры моряков. Это было мило и непривычно.

Моряки принимали поздравления и только трое внимательно — особенно внимательно — смотрели, как кесарь поздравляет Кальдмеера. Как касаются его руки чужих плеч в намеке на объятие, как склоняется перед монаршьей властью Кальдмеер, как он задерживает чуть дольше положенного свои губы на холеной руке кесаря.

На мгновение кесарь и адмирал взглянули друг на друга, Готфрид удержал взгляд Оружейника и отпустил его. Церемония продолжилась.

— Вы видели, господа? — Тихо спросил Хосс.

— Все видели, — Процедил сквозь зубы Хохвенде, — И только ты об этом говоришь.

— А знаешь, Амадеус, я бы тоже поговорил об этом, — Прошипел Бермессер.

— Хорошо, но потом, без чужих ушей, — Почти простонал Хохвенде.

— Хорошо, — вздохнул Бермессер, изящно кланяясь какой-то даме в морской треуголке на ярко-каштановых локонах, — В таком случае давайте праздновать.

Хохвенде взял бокал ледяного белого вина, такого сладкого, как позднее лето и любовался праздником. То и дело глаза умного придворного находили фигуру главного виновника торжества и обращались к кесарю. Власть должна быть единственной слабостью монарха, подумалось ему, прочие недостойны его. В этот день граф Амадеус Хохвенде тоже завязал узелок на память.

К о н е ц