Чужое небо (гет)

В то лето маленькие Хоссы гостили у дяди, вспыльчивого и жизнелюбивого человека. Он обожал племянников, хохотал над детскими шалостями, однако то и дело во всеуслышание заявлял, что себе такой обузы не пожелал бы и одного сына ему более, чем довольно. Из детей менее всего любила дядюшку Дагмар, девочка тяготилась обществом шумного родича и полюбила прогулки. Вот и сегодня она при первой возможности упросила дядю отпустить ее с сестрой и младшим братом полюбоваться лугами Глэнтайрта. Получив позволение, после некоторого брюзжания и порции наставлений, Дагмар чуть не бегом удалилась подальше от дражайшего дядюшки.

Ее нянюшка уселась в теньке с сопровождавшим их слугой чесать языками, плести венки и обирать цветы с обильно растущей в этих краях водной кровавки для лекарских нужд. Дагмар получила свой венок — из вереска нежно-розового оттенка и подождала пока ее сестра наденет свой — в котором преобладали лиловые цветы. Маленький Говард, не так давно сменивший детские платьица на приличествующие подрастающим мальчикам штанишки, венок надеть не пожелал, обошел смеющуюся няньку и девочек по дуге и довольно независимо принялся расхаживать, то и дело забывая о том, что решил вести себя чинно и срываясь в погоню за черно-желтыми бабочками.

Ингунн и Дагмар в свою очередь попытались степенно погулять по цветущему лугу, подражая взрослым, но день был таким хорошим, а солнце слишком ласковым и ярким, чтоб две резвые девочки могли бы долго сохранять важность. Трое детей смеялись и бегали взапуски по шелковистой траве.

Отбежавшая к зарослям, усыпанным желтыми звездочками цветов, Ингунн вдруг остановилась. Девочка с любопытством куда-то смотрели и двое других детей подбежали к ней. Дагмар увидела старуху, хорошо одетую, но нечистую, в пыли и даже грязи. Замерев, подрагивая тонкими ноздрями, девочка с отвращением вдохнула запах давно не мытого тела и попятилась назад, хватая одной рукой младшего брата за плечо, а другой потянула назад доверчивую старшую сестру.

— Погоди, Дагмар, — мягко проговорила Ингунн, распуская завязки на своем кошельке, — Это нищенка, дай мне подать ей монетку.

На детей чужая женщина смотрела так, как на них не смотрел никто, разве что отец в минуты гнева — с презрением.

Ингунн протянула ей монету с изображением лебедя, старуха ее взяла. И вдруг усмехнулась.

— А что, я просила у тебя милостыни, мертвая невеста?

Дети опешили. Первой пришла в себя Дагмар.

— Та, которую ты обозвала, приходится племянницей хозяину этой земли, — сдерживая гнев, сказала она. — Тебя прогонят отсюда палками и затравят собаками, моли о прощении!

Но Ингунн рассмеялась.

— Ну что ты, сестра. Разве можно так… — Она вгляделась в сидящую старуху, — Бедняжка не в себе.

Сколько раз Дагмар досадовала на доброту и легкомыслие сестры — не перечесть, но в этот день Ингунн просто перешла все допустимые пределы.

— Коли ты так добра, — старуха вгляделась в свежее личико Ингунн, — скажу тебе, что ты узнаешь счастье, твое сердце будет петь, но ты не изведаешь большого горя.

Ингунн улыбнулась, а нищенка припечатала: — Потому что не успеешь. Живи… пока не кончены твои недолгие дни.

Улыбка на лице девочки поблекла.

— Мне, может быть, тоже хочешь напророчить? — Дагмар была сама лед, властные многообещающие интонации девочки в точности повторяли тон её отца в гневе, поежился даже маленький Говард.

— Изволь. Ты умрешь на чужбине, твое счастье будет кратким, а зимы долгими. Ты будешь тосковать по здешнему вереску. Но в последний раз глаза поднимешь в чужое небо. А тебе, маленький зверь, хочется знать судьбу? — Обратилась эта ведьма к Говарду.

И рука Дагмар, занесенная, чтоб ударить мерзкую пророчицу опустилась. Мальчик все это время сжимал в ручонке висящую у него на шее звезду и серьезно сказал, что он эсператист и полагается на Создателя.

Старуха расхохоталась противным лающим смехом.

— Недолго же ты на него будешь полагаться, дитя. Ну коли ты вцепился в звезду… пока звезда с тобой, рок тебя помилует…

— Эй, ты! Пошла вон! — Крича на бегу, к ним бежали слуга и нянька.Старуха бросила последний насмешливый взгляд на детей, сунула в рот монетку Ингунн, и вдруг опершись рукой о камень, кинулась в овраг и пропала в зарослях.

Как потом слуга не искал ведьму, он ее не нашел, только о ветки расцарапался весь.

Все молчали об этой встрече, девочки даже между собой о ней никогда не говорили. Но пророчество помнили и спустя несколько зим сделали подарок маленькому брату — крупную эсперу на цепочке особой ковки. Дагмар настояла на том, чтоб из эсперы можно было выщелкнуть небольшое, но острое лезвие… Создатель высоко, а жизнь полна опасностей здесь и сейчас.

* * *

(Тридцать зим спустя)

Дриксенская провинция Марикьяра была Рассветными садами для тех, кто не покорял ее десять зим назад. Торговцы предлагали только что отпущенным с корабля людям всевозможные подарки для тех, кто ждет господ моряков дома. Двери веселых домов были для них распахнуты.

Неотразимые черноокие девы и юноши, улыбаясь, из окон портового борделя, обещали незабываемое блаженство. Невероятные деревья показывали сочные желтые и оранжевые невиданные соблазнительные плоды, а жару разбавляли многочисленные прохладные фонтаны. Лотки разносчиков были полны диковинных лакомств и непонятных, заманчивых вещиц, дешевых амулетов и украшений, ярких игрушек из дерева и пестрых лент.

Но на берег сходили и те, кто помнил, как Померанцевое море несло кровавые волны на этот белый песок. Как Марикьяра горела. Как небо было черным, а потери страшными. Как наступил день, когда дриксенцы поняли, что еще немного и им останется только земля — без чуждого им упорного и страстного народа.

Марикьяре выжили. Немногие, это верно, но выжили, и за десять лет те, кто были тогда детьми, стали юными дриксенцами. Живущими в южнейшей из дриксенских провинций.

Порт Форталеза помнил те страшные дни войны — он был отстроен заново. Хосса ждала карета. Даже он при всей своей легкости взглядов не жаждал рассматривать место, в которое являлся через ночь, в самых страшных снах.

Он не смотрел в окошко кареты, просто сидел, прикрыв глаза и держа в руках корзинку с особенным подарком сестре до самого графства Рокабланка.

Дагмар встретила брата на пороге. Обняла, задержала в объятиях. Задержав взгляд на лице сестры, Говард с болью увидел, как она постарела. Пепельные волосы Дагмар скрыла под вдовьей накидкой, спряталась в траур, как в броню, черное ей всегда шло. Но теперь Дагмар не радовалась своей красоте, как когда-то. И она исхудала невероятно, прямо-таки высохла в этом жарком краю.

Стоящий рядом с матерью черноволосый мальчик поклонился, взглянул на дядю и тот его подхватил на руки, подбросил и рассмеялся.

— Каков богатырь! И великан! Не скажешь, что тебе пять зим, Армандо!

Племянник рассмеялся, хватаясь руками за тормощащего его родича. Брат матери оказался таким, как она и сказала. И он привез подарки!

Слуги вносили корзины и мешки, Дагмар улыбаясь, опустила руки на плечи взволнованного сынишки, а потом, когда рот мальчика был набит чудесными сладостями, а руки — драгоценными для будущего воина солдатиками и саблей и другими невероятными вещами, отпустила его играть.

— А завтра у тебя будут товарищи для игр, — улыбнулся Говард, — Я привез твоей матери старшего сына и внуков, тебе будет очень весело. Они почти такие же хорошие как ты, Армандо.

Мальчик польщенно заулыбался, поклонился и заторопился, ему очень хотелось опробовать маленькую, но совершенно настоящую на вид пушку. Но на пороге он задержался, отстранил своего слугу.

— Дядя, а вы мне расскажете про геройскую гибель Бешеного Вальдеса? Я читал балладу, которую сложили у нас в Дриксен, но вы же видели, как все было?

— Видел, — Говард улыбнулся, — Это было еще более героически, чем написали наши виршеплеты, мой мальчик. Не подобрать таких рифм, которые смогли бы описать его смелость. Завтра я тебе все-все расскажу.

Дагмар с нежностью взглянула вслед младшему сыну.

— Он красив, — Говарду действительно понравился племянник. — Все, как ты и написала, черные волосы его отца, твои глаза, сложен великолепно. По-моему, он лучше, чем можно пожелать.

— У Армандо волосы прямые, а у Димаса были кудри.

Говард знал, что Дагмар сейчас вспоминает о том, сколько раз она ласкала эти кудри.

— Я его помню. Мне нравился Димас.

— Знаю, — Дагмар жестом пригласила брата в комнату, которая разительно отличалась от остальных тем, что была прохладной и выдержанной в дриксенских традициях и цветах.

— Только ты меня не осудил за этот брак, — её голос был слишком ровным.

— Должна же ты была хоть раз выйти замуж по любви, — улыбнулся Говард, — Как хорошо в этой комнате. Вот тебе, кстати, подарок. Здесь он будет смотреться.

В корзинке оказался вереск, растущий в земле. Розовый и лиловый, обложенный для сохранности влажным мхом.

Дагмар проглотила вместе с нахлынувшими воспоминаниями ком, вставший в горле и усмехнулась.

— Надеешься, что я рассироплюсь, пущу слезу и вернусь в Дриксен, братец? Напрасно. Сыновья… и внуки могут приехать ко мне. Графине Вальмедиано в кесарии делать нечего. Губернатор меня не обижает, а с кесарем я не в ладах. Почему мой старший сын и внуки не с тобой?

— Хотел повидать тебя первым. И потом они столько всего тебе привезли, что мои жалкие дары были бы незамеченными, а я с годами стал тщеславен.

Женщина рассмеялась, подошла к брату и уткнулась ему в плечо…

* * *

Вечером они сидели вдвоем у большого портрета последнего супруга хозяйки дома и под прекрасное южное вино — только Кровь, с некоторых пор Дагмар не переносила Слез — вспоминали. Как за голову Димаса дриксенское правительство назначило любую награду. Как храбрый повстанец отбил Эстрелла-де-негра, как у реки обнаружил в обозе Дагмар, перевязывающую раненых и пытающуюся узнать хоть что-то о судьбе своего сына… Она никогда не говорила как вышло, что Димас бросил все, что ему было дорого, и пошел за ней.

Не говорила о своей любви, не говорила ни о чем, что выдало бы ее чувства к этому человеку. Говард знал одно, это был единственный мужчина, кому Дагмар была предана всей душой. Он изменил своему народу ради нее, она изменила самой своей сути. Полюбила чужака, марикьяре, сделала его счастливым. Недолго длилась их радость, что верно, то верно, но Говард помнил лицо Димаса в те дни. Поспешную свадьбу на пепелище под грохот пушек. Его раненая рука на перевязи, пальцы, черные от ожога, ее платье, пронзительно-алое, ее возрожденная его любовью молодость. Огонь в черных глазах марикьяре, улыбку, он все время был счастлив, ему было наплевать на свое предательство, ему было наплевать на весь мир — кроме Дагмар. И сестра его любила, каждым жестом своим, заботой, лаской давала Димасу уверенность в этом.

Потом Хосс отбыл на родину, Марикьяра была сломлена и возрождалась из пепла, словно та чудесная птица из холтийских сказаний. Граф Вальмедиано — да, повстанец после предательства был титулован — получил земли, построил на них дворец, заботился о семье и своих людях — но вот беда, был убит несколькими уцелевшими бывшими своими товарищами по борьбе против дриксенцев.

Убийц поймали. По приказу губернатора, который подчинился воле и желанию Дагмар, были казнены и они и их семьи, и трупы было запрещено снимать, пока они не рассыпались в прах.

Вроде бы какие-то останки еще висели, Хосс что-то об этом слышал.

Они вспоминали, как боялись, что Савиньяк не сдержит слова и двинет войска им в тыл. Вспоминали войну, своих и чужих героев. Гибель Альмейды. Тогда дриксенские моряки склонили головы в знак скорби перед чужими горящими кораблями. Казалось, что горит Померанцевое море, небо и самый воздух. Враги были достойные, их было за что уважать.

Постоянные приказы из кесарии, нервные, с угрозами казни за предательство, к которому приравнивалось поражение. Адмирал Бермессер после одного такого письма от возлюбленного кесаря Хохвенде слег…

Вспоминали вести из дому, как вся родня кляла Дагмар, сунувшуюся в мужское дело. А она всего-то прибыла инкогнито с дипломатической почтой. На «Верной Звезде» сражался ее старший сын. Дагмар просто не смогла ждать. Тогда она не могла иначе. Сейчас графиня Вальмедиано была способна на многое.

В комнате вдруг стало невыносимо жарко, и женщина вышла на балкон, брат последовал за ней. Ласковый ночной ветерок касался их лиц, успокаивая и освежая.

С сухими глазами она проводила своего Димаса в последний путь. Целовала его губы, тронутые тлением, такие равнодушные, такие чужие. И сама на его могиле перерезала горло тому, кто испачкал свои руки кровью ее супруга. Думала, станет легче. Не стало. Ее уважали те, кто остался верен Димасу. Ей служили с почтением, Дагмар с ее яростью и мщением отлично вписалась в круг понятий того, как дОлжно поступать безутешной вдове-марикьярке.

Теперь она жила ради Армандо. Никогда Дагмар не думала, что можно так любить свое дитя. Хотя видит Создатель, она безумно обожала своих мальчиков. Но Армандо был тем живым кусочком ее сердца, что остался ей от ее любви. И Дагмар ему давала все, что полагала необходимым для долгой и успешной жизни ее мальчика. Хорошо, что приехал Говард, ему есть чему научить Армандо. Дагмар благодарно коснулась руки брата своими пальцами и снова окунулась в воспоминания.

— А как вышло, что Савиньяк тогда позволил нам взять Марикьяру?

— Он хотел Кэналлоа и не хотел, чтоб мы мешали… Конечно, потом, когда наши государства наберутся сил, мы снова столкнемся здесь на юге.

Говард улыбнулся:

— Но это будет нескоро.

— Войны, войны… — Дагмар вздохнула, — Я хочу, чтоб ты научил Армандо всему.

— Так уж и всему?

— Самому главному.

— Хорошо, — Говард улыбнулся, привычно коснулся своей неразлучной эсперы под рубашкой, — Я научу. Верь, что все будет хорошо. Разве могли мы подумать десять зим назад, что будем вот так с тобой пить на Марикьяре?

Дагмар негромко рассмеялась.

— Десять зим… Словно вчера это было.

Он обнял сестру за плечи, и они стояли, глядя в чужое небо и любуясь огромными южными звездами.

К о н е ц