Несбывшееся (джен)

Из метельчатых золотых и лиловых цветов на лежавших до команды кавалерийских ученых конях вставала сама смерть и на ярком солнце блестела сталь талигских сабель…

— Говард… это сон, проснись! — Хосс сперва рванулся из объятий, потом оглядел диким взглядом комнату в шаддийного цвета цветочных шпалерах и стряхнул с себя морок сна. Понемногу уходил пряный запах летнего луга, хотя кровь ещё кипела от пережитого во сне азарта юных дней и войн. Когда капитану снились сны про море, пахло им, до тоски, даже соль ощущалась на губах. Опомнился, притянул супругу к себе, она легла на грудь мужа, потерлась щекой о влажную рубашку.

— Не даю я тебе спать, — сокрушенно сказал Хосс, но жена тихонько засмеялась, погладила плечо мужа, показывая, что она не в обиде. Только и спросила:

— Очень страшный был сон?

— До страшного не дошло, — честно ответил Говард. Покосился на тикающие часы — новость из новостей, только недавно начали в Эйнрехте делать такие, с завитушками да фигурками, такие часы его супруге очень нравились — обнаружил, что уже можно и встать. Из-за двери доносился слабый аромат ванили — повар уже при деле, можно шадди спросить, самому не хотелось заниматься жаровней, это действо требует настроения. А сегодня его у капитана не было, придется ехать на прием. Хоть и почетное дело, но не слишком безопасное.

Король Гаунау прибудет с супругой и со вдовой Его высочества, стало быть претенденткой на престол Кесарии. Если бы не настоятельная рекомендация регента Дриксен Хохвенде быть на балу — кошки с две бы там капитана видели. Разве что жене развлечение, а то все дети да дом, хотя супруга не жаловалась. А теперь еще и Ольгерд. Хохвенде овдовел, и мог посвятить себя только своему единственному сыну от дикарки и своей карьере, а маленькому венценосному сироте нужна была забота, это признал даже оледеневший ко всему живому после смерти своей супруги-южанки, Амадеус. Впрочем, Ольгерду у Хоссов было хорошо, мальчика разве что озадачивали только убедительные рекомендации добрейшей опекунши и ее супруга молчать на людях, ограничиваясь краткими словами да междометиями. «Для твоего же блага», вздыхал Хосс, суя сироте то лакомство, то занятную игрушку. И в том и в другом Говард знал толк и Ольгерд пока что слушался, хотя он уже выучился многим словам и даже захотел говорить. Материнской ласки он не помнил вовсе, а скучал только по своему отцу, но супругу капитана Хосса мальчик полюбил. Она возилась с Ольгердом и двумя своими сыновьями дни напролет, знала много детских песенок и прибауток, иногда забывая о том, что она почтенная мать семейства и маленький кесарь с нею выучился хохотать и говорить, а с двумя своими младшими товарищами — шалить. Часто в этом доме гостили и племянники Хосса. Старший знал прорву интересных рассказов о войне на море и суше, и учил малышей правильно держать саблю, сидеть в седле и коварно нападать, младший его брат был постарше Ольгерда и неожиданно добрейшим и славным увальнем, ничуть не похожим на свою ледяную красавицу-мать.

Говард с нежностью погладил бледную щеку своей половины, без сомнения, лучшей.

— Если бы не ты, пропади бы этот прием пропадом…

— Еще будет Дагмар, — некрасивая супруга капитана искренне любила свою красавицу-золовку, — Если будет скучно, пожалуемся ей.

— Ну разве что еще Дагмар… — Вздохнул Хосс.

* * *

Луиза с любопытством осматривала дворец. Вот так пришлось, в молодости прозябать в Кошоне, а на старости лет повидать два двора, быть наперсницей королев и графинь, невестой графа, опекуншей герцогини и стать матерью королевы Гаунау…

Госпожа Арамона старалась не думать о том, почему Селина не пригласила мать на свадьбу. Не успела может быть, или письмо Селины с гонцом не доехали, времена-то нынче какие. Но материнское сердце не обманешь, а оно как-то тягостно вздрагивало от дурных предчувствий, когда Луиза думала о старшей дочке.

Если бы не слезы Амалии и даже Жюля, мать бы оставила его с дедом и бабкой, но малыши и так натосковались без матери и откровенно скучали по старшим брату и сестре. Младшие дети госпожи Арамоны с годами удивительно стали походить на господина Креденьи, что приводило деда в телячий восторг, а госпожу Креденьи в тоску и ужас. Все же это были отменно воспитанные, покладистые, доброжелательные дети, с ними Луизе было удобно, как когда-то удобно ей было с Селиной и Герардом. Может быть, Жюль останется при дворе старшей сестры, а лучше бы осталась Амалия. Девочка сносна, пока она не улыбается, такой сложно будет найти хорошего мужа. Капитанша пыталась не мечтать лишний раз, обрывала себя, но все время возвращалась к мысли о будущности младших детей, все же теперь-то было можно и погрезить, с такими удачными старшими дочерью и сыном!

В Придду пришло приглашение для Луизы, приглашение для младших детей госпожи Арамоны, подорожная и увесистый мешок золота, хотя она и не нуждалась уже давно — в Эйнрехте намечался Большой прием, а потом и бал в честь окончания войны. Война закончилась стремительно — четверо ушли и унесли с собой огонь, горевший в противниках. Вот об этом Луиза точно не станет думать, иначе расплачется, мало она слез пролила по синеглазому герцогу. Проклятьем или благословением стало, что она провожала Четверых? «В такую ночь мертвецы мчатся на Север» — услышала она от сопровождающего ее с детьми северянина здесь, в Дриксен, трясясь в карете в сумерках, обнимая спящих детей, и теперь все время вспоминала серый день, дорожную пыль и сухой злой ветер. И то, как стояла на перепутье дорог и смотрела, как Четверо поят своих коней. Кони еще были живы, всадники уже не принадлежали этому миру. Луиза смотрела из-под руки, пусть четырежды плохая примета, но она жадно запоминала. Волны, Скалы, Молния и Ветер… Ветер. Синеглазый и самый веселый из четверых. Бедняга Эйвон с постным, как при жизни лицом, замешкался и его ждали, а потом все Четверо ушли в Путь. И был взгляд на прощание, синий и горящий азартом. Она бежала вслед, махала платком, желала легкого пути, а потом сидела в пыли и ледяной крошке, под небом, змеящимся молниями, с недоумением трогая разбитые, как в детстве колени. Пошел дождь, смывая кровь и пыль, Луиза побрела обратно, собирая рассыпавшиеся косы в жгут, и не имея ни малейшего понятия, где она и как очутилась, но вскоре женщина входила в свое пристанище.

А потом была пустота, и люди проснулись, и ни у кого не было сил и желания лить кровь.

От непонятной душевной спячки Луизу пробудило приглашение короля Гаунау, ее зятя. Наверное, так принято этикетом в Гаунау, чтоб писал супруг, а не дочь.

* * *

— Кто это? — Дагмар всмотрелась в не слишком молодую и красивую даму. Невестка ее пожала плечами, зато граф Бермессер выказал свою осведомленность:

— Матушка новой королевы Гаунау с младшими детьми.

Не успели Хоссы вытянуть шеи, чтоб рассмотреть эту без сомнения, любопытную особу, как чарующий голос произнес:

— Представьте мне ее, господин граф.

Это было не вопиющим, но все же нарушением этикета, тем не менее, герцогине Фельсенбург отказать не смели. Особенно теперь, когда она впервые после траура показалась при дворе.

Вернер почтительно провел и теперь еще красивую герцогиню к гостям из Талига, офицер сопровождающий талигцев, оценив обстановку, отступил, склонившись в поклоне и граф Бермессер сперва на дриксен, а потом на Талиг церемонно представил герцогине госпожу Арамона, а потом… потом граф все же вывернулся из деликатной ситуации, представив и герцогиню Фельсенбург, но никто этого не заметил, никогда еще прекрасная Элиза ни на кого не смотрела с такой страстной ненавистью, как на мать гаунасской королевы. С трудом оторвав потемневший взгляд от узкогубого лица госпожи Арамоны, она едва кивнула, и удалилась, опираясь на руку графа.

* * *

Это было очень внезапно и невероятно волнующе. Луиза могла бы поклясться, что видела эту женщину впервые. Тем не менее, та смотрела на госпожу Арамона так, словно… Луиза не могла припомнить такого взгляда вообще. Ей не хватало воздуха, сопровождающий дворянчик молчал, разглядывая мраморную колонну, к госпоже Арамона, отделившись от на редкость некрасивой пары, подошла женщина, далеко не юная, но симпатичная капитанше уже хотя бы своей доброжелательностью. Госпожа Арамона никогда не любила дриксенцев, знала, что эта вражда навсегда и все же в той, яростно ненавидевшей ее герцогине было что-то, бОльшее, чем просто обычная злость.

Поэтому, подошедшая приветливая дама показалась талигойке очень даже приятной.

— Графиня Хаас, — она мило улыбнулась, — Дагмар Хаас.

Луиза вспомнила, что эта фамилия означает зайца, и хотя забавному имени улыбнуться не смогла, но была благодарна за то, что заячья дама говорила сама.

— Представьте, кое-кто обвинял меня в том, что я выбрала второго супруга из-за сходства его имени с моим девичьим. Забавно, не так ли? Вижу, вы перевели мое имя на талиг.

Госпожа Арамона кивнула, все еще не в силах поддерживать светскую беседу и зайчиха заняла веселым разговором на довольно беглом талиг Амалию и Жюля. Она со знанием дела расхваливала ту или иную достопримечательность Эйнрехта и довольно точно указала, где находятся лавки с товаром, который заинтересует как юношу, так и девочку лет Амалии.

— Вижу, вы тоже мать, — наконец-то оттаяла Луиза.

Зайчиха весело кивнула: — Даже дважды.

— Ваших детей здесь нет?

— Увы, мы не родичи королевы, даже если это королева чужой страны, — улыбнулась Хаас.

— Мои дети сейчас гостят у брата, к тому же старший мальчик после последнего сражения приходит в себя после второго ранения.

Луиза немедленно вспомнила о Герарде и исполнилась сочувствия.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— О, нет. Сыну удалось напугать меня и получить красивый шрам через всю грудь.

— Даже не знаю, выражать вам свое сочувствие или порадоваться вместе с вами оттого, что ваш мальчик так смел, — Луиза пожалела о своей откровенности, но оказалось, что напрасно.

— Лучше посочувствуйте. Я мечтала о славной тихой дочери и вот у меня два сорванца, — Дагмар невесело усмехнулась, — Которые могут думать только о саблях и победах. Счастье, что судьба младшего пока в моей руке. Хотя старший двенадцати зим улетел на войну со своим дядей, меня не спросив. Чудом я не прокляла ни сына, ни брата.

Двенадцать зим? Луиза изо всех сил попыталась скрыть обуявший ее ужас.

— Сколько же юному герою теперь?

— Пятнадцать.

Дриксенка казалась удрученной, потом совладела с эмоциями. Луиза ее понимала, ох уж эти мальчишки.

И тут встряла Амалия, которая давно с восторгом разглядывала платье зайчихи и теперь робко похвалила его.

Хаас улыбнулась, тронула серо-желтую жесткую ткань.

— Это наподобие тафты. Брат привез из дальних странствий и меня в нем удерживает только тщеславие, не слишком мне идет оттенок и очень трет кожу.

Амалия рассмеялась и робко умолкла.

— До Большого выхода есть время, давайте подойдем ближе, там вы сможете рассмотреть королеву Гаунау, когда все начнется, — предложила Дагмар.

Она подвела госпожу Арамона к той некрасивой паре, оказалось, это ее брат и невестка, они были приветливы настолько, что Луиза простила ему внешность, некрасивым же дамам она симпатизировала с юности. Однако было кое-что, что отравило госпоже Арамона всю радость знакомства с госпожой Хосс. То, как брат Дагмар смотрел на свою корягу-жену. Это бесило и весьма.

Луиза отвернулась к зайчихе.

— Я хотела бы у вас кое-что узнать, — тихо сказала она, пытаясь отыскать ту мегеру в сером взглядом.

— Вы про герцогиню Фельсенбург? — Так же тихо спросила Дагмар и госпожа Арамона кивнула.

— Это печальная история, сударыня. Ее старший сын был влюблен в вашу очаровательную Селину, и хотя, он был претендентом на дриксенский трон, герцог отказался ото всего после того, как юная Селина его отвергла. Руперт Фельсенбург погиб в Седых землях. Матери привезли его останки.

— Создатель…

Так вот почему в глазах этой женщины было столько ненависти. Да, Луиза ее теперь понимала. Надо защитить Жюля и Амалию, переехать туда, где остановилась Селина, причем сегодня же.

— Госпожа Хаас, — Луиза слушала свои интонации и отчего-то вспоминала то, как она разговаривала с Манриком в Олларии, — Как вы считаете, эта герцогиня… может быть она опасна?

Дагмар отвела свои очень светлые глаза и с неохотой кивнула.

— Не напрямую, конечно, но, госпожа Арамона, Элиза Фельсенбург долго была первой красавицей и умела сохранять дружбу. Ее многие любят и теперь и будут рады оказать ей услугу.

Такая откровенность дорогого стоила.

Госпожа Арамона не вопросила о том, что ей теперь делать, но Дагмар так же тихо посоветовала ей искать приюта у короля Гаунау.

— Кто бы что не говорил о Хайнрихе, он славный человек и умеет быть родичем. Теперь, когда Фридриха нет, его дочь попытается претендовать на что-нибудь в Дриксен, будучи вдовой принца, но ваша дочь родила Хайнриху сына и Гаунау вобщем, утратило для Дриксен ценность. Тем более, войдя в союз с Талигом.

Зайчиха поджала губы, сожалея об упущенных возможностях своей державы, потом криво улыбнулась.

— Вы услышите рассуждения наших радетелей за отчизну о том, как Создатель покарал Хайнриха, думаю здесь не только лишь вина вашей девочки, но сказался и возраст этого медведя.

Зала была достаточно отоплена, но Луиза вдруг замерзла.

— О чем вы говорите, сударыня?

Разумеется, умнее было бы промолчать, но речь шла о Селине и внуке.

— В местечке, откуда я родом, такая хворь чаще всего приключалась с женщинами, — Льдинки в глазах Дагмар переливались оттенками весенней зелени, — Больных этим недугом коров обычно забивали, а мясо не давали ни людям ни псам, сжигая вдали от жилья. Но часто мясник, забивающий такую корову к вечеру оказывался достаточно богат, столько женщин приходило за молоком, ставшим ядом. И это так удобно — доказать подобное невозможно, а безумие к выпившим такого молока приходит далеко не сразу. Спасения от этого недуга нет и дети, рожденные отравленными женщинами слабы и недолговременны…

В голове Луизы словно колокол ударил.

Она любила молоко, очень любила, но после рождения Циллы, с ней что-то случилось, и она не могла пить молока. А молочница, впоследствии оказавшаяся любовницей Арнольда, то и дело приносила молоко и даже давала его ни беря ни монеты… Младших на время разрешения Луизы взяла к себе бабушка, а Селина и Герард отчего-то оставались в Кошоне с хворой после родов матерью, и молоко пили они… И ведь эта дрянь поила ее детей отравой, кружку за кружкой подавала и умилялась. Только раз сама Луиза выпила кружку дареного яда и молоко ей показалось то ли горьким, то ли кислым.

— Госпожа Арамона! — Дагмар крепко подхватила капитаншу под руку, с другой стороны ее поддержал брат зайчихи.

— Мама, — у Амалии задрожали губы. Жюль, белее снега, уставился на мать, сопровождающий господин вопросительно взглянул на Луизу, потом на Дагмар. Дриксенка достала из кружевного кошеля изящный флакончик, умело откинула крышку в виде очаровательного зайчика, повисшего на цепочке, остро запахло нюхательными солями…

— Прошу простить, — Луиза с трудом, но сдерживала и крики и слезы, все это было… слишком ужасно. Сияющие неземным светом глаза Селины в последние годы, слишком фанатично сияющие и ее непонятная вдохновенность, и то, что девочка и Герард постоянно «видели Циллу и папеньку»… Сама Луиза не видала ничего, но вусмерть напуганная детям верила…

От Луизы наконец-то отошли, а детей заняли беседой Хоссы, Дагмар бережно обмахивала женщину веером и тихо сказала:

— О недуге Селины не сразу стало известно. Точнее, телесные проявления пришли к ней с ожиданием ребенка. Тогда лекари догадались. Но Хайнрих любит супругу и потом, безродная и больная Селина его ключ к сердцу Савиньяка. Политика… О судьбе вашего сына я предполагать не могу. Мужчинам подобные вещи подливали редко на моей памяти, возможно, все кончится быстро. Не представляю, кому вы могли быть настолько ненавистны, сударыня.

Взгляд красивой дриксенки был откровенен — Луиза и сама знала, что не хороша собой.

Она криво улыбнулась.

— У меня был привлекательный супруг.

— Вот как, — Дагмар была само сочувствие, — Но я вижу, ваши младшие дети прекрасны и крепки, их беда миновала… Невелико утешение, но хоть так. Знаете, моя бабушка, мать моего отца, всегда отдавала предпочтение своему пасынку. Он был одно лицо со своим отцом, прекрасен, но и гневлив, недобр, властен, жесток, прям, словно алебарда и малоудобен в общении. Дядя закончил тем, что его убили простолюдины, возделывающие овощи на его земле. Его младший брат, мой отец, столь же красивый, но более гибкий нравом, подавил бунт и бросил к ногам моей бабушки головы бунтовщиков. Но она долгие годы была безутешна, пока не появился Говард — точная копия бабушки. Хвала Создателю, не только внешне.

Луиза покосилась на брата красавицы-зайчихи. Мужчина с такой внешностью должен быть знатен, а женщина с подобными чертами — чудовищно богата.

— Печальная история, — Луиза пыталась говорить о чем угодно, лишь бы не о своей нежданной беде.

— О, да. О Говарде чего только не говорят, фрош… ваши соотечественники объявляли его повешенным, и никто бы не сказал, что его жизнь была ровной дорогой. Но он жив, не знаю, надолго ли. И он умеет радоваться каждому моменту своей жизни. Давайте попробуем последовать его примеру, госпожа Арамона. Я много раз видела, как это действенно для самых разных вещей.

— Вы столь же жизнерадостны? — Луиза была уже рада тому, что ком отступил, и она не боялась расплакаться.

— Увы, не столь. Даже вовсе не жизнерадостна, — Дагмар взяла Луизу под руку, слегка сжала, — кстати, я родилась в бабушкином замке. В ту зиму отряд кесарских гвардейцев ловил в наших лесах лихих людей, было интересно и опасно. История с разбойниками кончилась очень кроваво. Настолько, что как только мои родители смогли, мы переехали в Витфурт.

Звуки труб и возгласы прервали их беседу. По зале прошло движение, придворные кланялись, большинство, впрочем очень сдержанно и Луиза наконец-то увидела Селину. В первый миг матери показалось, что дочь пленительно хороша. Потом материнская слепота отступила и Луиза увидела, что, несмотря на блеск дорогого платья и камней Селина… сдала. Иного слова Луиза не могла подобрать. Светлые волосы казались немытыми очень давно, кожа Селины выглядела рыхлой, но хуже всего были взгляд и неуверенная походка. Так двигались впавшие в слабость ума.

Супругу бережно держал под руку Хайнрих, Дагмар наклонилась к Луизе и доверительно сказала, что король Гаунау похудел и побледнел, но по-прежнему роскошен.

«Для такой супруги, как Селина» мысленно договорила Луиза, и ей стало дурно.

Селина обвела взглядом залу, миновала Луизу… вернулась взглядом к Луизе, решительно выдернула руку у своего супруга. И пока объявляли выход регента кесарии Дриксен, Амадеуса Хохвенде, девушка стремительно шла к матери, брату и сестре, придворные с ее пути расступались, стараясь не коснуться королевы Гаунау даже краем одежды.

Вблизи улыбка Селины казалась совершенно безумной.

— Матушка… — Луиза ужаснулась зловонию, исходящему из прекрасных губ Селины, но это была ее дочь, ее первая любимая доченька!

— Девочка моя, — голоса не было, мыслей об этикете тоже.

— Селина… — робко пробормотал Жюль.

— А, папенька явился… — Селина словно птица склонила голову к плечу и хищно улыбнулась. Церемония прервалась, сам король Гаунау шел к ним и больше Луиза ничего не увидела.

— Скверна!!!! Вы осквернены!!!! — Луиза оттаскивала Селину от Жюля, сын кричал, лицо Луизы загорелось, Селина вцепилась уже в нее, — Все исполнены скверны! — Давясь желтоватой пеной, выступившей изо рта прохрипела Селина в руках матери и обвисла на руках подоспевшего Хайнриха. Селину он бережно передал своим людям и только чуть кивнул Луизе. Оно понятно, за безумную жену тещу не благодарят… У ног Луизы осталось пятно резко пахнущей мочи, любой лекарь по такому запаху скажет, что Селина больна, это понимала даже не сведущая в лекарском деле Луиза. Однако, на защиту Хайнриха теперь можно не рассчитывать.

— Он казнит всех, на кого укажет ваша дочь, — Прошептала вернувшаяся к Луизе Дагмар.

Создатель!!! Неужто договор с Талигом так важен Хайнриху?!

— Но я думаю, что его дни сочтены, уже казнены многие родовитые люди, Хайнрих сейчас цепляется за Талиг… Против внутренних распрей бессилен даже Савиньяк.

Дагмар подала Жюлю руку, — Молодой человек, вас с сестрой сейчас проводят в мою карету… Вы понимаете, что вам необходимо теперь уехать.

Жюль, прижимающий к исцарапанному лицу платок, кивнул.

— Госпожа Арамона, то что я сейчас делаю, я делаю для вашего Жюля и вашей Амалии… Вы сядете в карету и поедете к границе. Гонец с подорожной прибудет в гостиницу спустя пару дней, после того, как вы в нее заселитесь, это на границе, господин Шульц добрый знакомый нашей семьи. Подорожную и деньги я вам пришлю. Можете принять от меня эту защиту, либо надеяться на покровительство своей дочери и зятя.

Луиза подняла глаза от лужи на полу и встретилась взглядом с герцогиней Фельсеньбург. Женщина в трауре не торжествовала, она ненавидела еще пуще и… О, нет, Жюля и Амалию эта красивая стерва не получит, кого бы там она не потеряла!

— Полагаю, у вас могут быть неприятности? — спросила госпожа Арамона, хотя ей было плевать что там будет с зайчихой — лишь бы та помогла вывезти Жюля и Амалию. О Селине Луиза поплачет позже — и одна.

— Скорее, они могут быть от регента, — вздохнула зайчиха. Она сжала локоть Луизы.

— Обещаете молчать о том, что в Гайнау против Хайнриха зреет настоящий заговор, госпожа Арамона? Конечно, Савиньяк занят Талигом, но говорят, они с Хайнрихом друзья, а этот фрошер умеет дружить…

— Обещаю! — Да кошки с две. Стоит Луизе пересечь границу, она найдет способ связаться с Савиньяком.

— Тогда, в добрый путь. Жюль, Амалия, — дриксенка с настоящей нежностью взяла за руки детей Луизы и та отвела глаза, — прощайте. Берегите матушку и надейтесь на милость Создателя. Госпожа Арамона, оставайтесь в гостинице, ждите моего гонца.

— Почему вы это делаете на самом деле? — не выдержала Луиза, такие подарки от врагов не принимают, но Дагмар с досадой перевела свой взгляд на Амалию и Жюля. Значит дриксенка не лгала. Это было понятно, зайчиха сама мать. И Луиза, сопровождаемая уже другим слугой и не видя ничего, кроме строк своего еще не написанного письма Савиньяку, шла коридорами из замка, а потом тряслась в карете, а потом смотрела на спящих детей и не могла насмотреться…

* * *

— С Амадеусом будешь объясняться сама.

— Говард, — Дагмар улыбнулась, — конечно, было бы неплохо, если бы дочь растерзала мать, но не в Дриксен же. И не в этом дворце. Между прочим, здесь был мой первый бал.

— Я помню, ты дня два вообще не могла говорить, а потом тебя было не унять, — глаза мужчины потеплели, он улыбался, — Платье цвета меди с сизой оторочкой, и дымчатые топазы. Отец гордился тобой и твоими успехами так, что рассказывал всем за тебя, как все прошло, причем по дюжине раз, пока матушка не швырнула в него вазой. Но все же, Дагмар…

Женщина погладила брата по руке, очень светлые зеленые глаза ее весело заблестели.

— Говард, милая Луиза будет сидеть у Шольца столько, сколько нам нужно. Вознице даны указания, талигские гости осмотрят множество городишек, им исценируют погоню, поверь, пока они доберутся в гостиницу, Хайнрих уже выпьет в Гаунау отравленную чашу. В Гаунау будет сидеть прекрасный новый король, который помнит, что мы, северяне, должны держаться вместе.

Брат и сестра помолчали. В коридоре раздались шаги, Дагмар затеребила кружево на своем поясном кошеле, увидев приближающегося Хохвенде.

— Говард, но сейчас вступись за меня.

— Этого не потребуется, — Амадеус криво улыбнулся, — Сударыня, как будто я на вас когда-то мог долго сердиться.

Дагмар изобразила раскаяние. Хосс не сводил в друга взгляда. Очень встревоженного.

— Что случилось? — Тихо спросил он.

— Селина случилась. Заколола супруга. Все бы ничего, но один из ударов пришелся в шею — весьма неудачно, был фонтан крови, а второй в глазницу.

Хоссы молчали.

— Одна радость, все это случилось при большом скоплении народа, в том числе при талигойском после.

— У тебя кровь, — отмерла Дагмар.

— Я бросился разнимать, но было поздно. Господа, я тороплюсь к Кримхильде.

— Вот как? — Поднял голову Хосс.

Хохвенде улыбнулся, но его собеседники поежились.

— Мне не нужна жена, больше не нужна, но мне нужна Гаунау. И ради этого…

— Говорят, Кримхильде — добрая женщина. — Заметила Дагмар.

Хохвенде кивнул.

— Возможно, я буду регентом двух государств. Возможно, я солью их в одно. Возможно, я уйду в Гаунау. И не бледней, Хосс, пока что твоему Ольгерду ничего не угрожает. Но мне надо, чтоб он рос при тебе… Мальчик очень слаб здоровьем. Очень. Пока что ему везет. А там посмотрим.

— Я тебя понял, — интонации Говарда были абсолютно бесцветными.

— Теперь вы мне оба нужны. Бермессер в полной прострации — второй выход и грязное убийство случилось прямо перед глазами Вернера, сейчас он недвижим, словно парковая статуя весь облитый королевской кровью, пытается не вспоминать особо сочные моменты и думает о последствиях, которые отчего-то в его понимании, как обычно все фатальные. Пойдемте, у нас много дел.

— Действительно… — Хосс и Дагмар пошли вслед за Амадеусом Хохвенде и сестра прошептала брату : — А ты боялся, что будет скучно…

Подавив неуместный смешок, Хосс с укоризной взглянул на сестру. Самое интересное действительно только начиналось.

К о н е ц