Ты не исчезнешь (гет)

Том стоял перед зеркалом. Отражение в нём — чужое, и всё же до боли знакомое. Черты лица ещё хранили слабые отголоски его юности — высокие скулы, тень чёрных бровей, очертания глаз, в которых когда-то жила жажда знания. Теперь в них — только пустота. И боль. Слепящая, душная, неумолимая.

Он поднял руку, и в зеркале она дрогнула — будто запоздалая тень. Кожа была бледной, почти серой. Вены — синие, тонкие, словно паутина. Пальцы — чуть длиннее, чем должны быть. Как будто тело само пыталось стать другим. Или — распасться.

— Моё тело… клетка, — прошептал он.

Слова не имели цели. Они вырывались из него, как дыхание перед смертью. Он не знал, говорил ли это вслух, или всё происходило в его голове. В последнее время грань между мыслями и реальностью стиралась. Так же, как и грань между человеком и тем, кем он становился.

Он создал пять крестражей.

И каждый раз, когда Том рвал душу — он рвал себя. Не сразу, нет. Сначала это было эйфорией: власть, контроль, неуязвимость. Но теперь…

Теперь каждый вдох давался с усилием. Тело не слушалось. Иногда он просыпался — и не помнил, как звали его мать. Или отца. Или… себя.

Том знал: Нагайна — последняя. Последний осколок. Последний якорь. И она стояла рядом, в полумраке — не как змея, не как чудовище, а как женщина. С глазами, полными боли, но ещё живыми.

Её голос был тихим, почти детским:

— Том...

Он вздрогнул.

Это имя... Его имя. Как будто с ним кто-то обращался из далёкой жизни, из того времени, когда он мечтал стать самым великим волшебником, а не... этим.

Он не ответил сразу. Слова застревали в горле. Вместо них — горечь.

— Ты не понимаешь, — сказал Том. Голос был сухим, как пергамент. — Я... я больше не могу остановиться. Я не знаю, кто я. Только... знаю, что не могу быть тем, кем был.

Нагайна подошла ближе. Её лицо, казалось, светилось в тусклом свете. И в этом свете он увидел: она всё ещё человек. Она всё ещё живая. Она была той частью его, что он когда-то забыл — но не уничтожил. Не успел. Не захотел.

— Тогда зачем ты продолжаешь? — спросила Нагайна. Не обвиняя. Просто... с тоской.

Он не знал. Он действительно не знал. Всё, что он делал, имело цель — власть, бессмертие. А теперь цели не было. Осталась только привычка — идти вперёд, разрушая всё на своём пути.

— Потому что… если остановлюсь — я исчезну, — признался Том. — Меня уже почти нет. Только магия. Только страх. Только тень.

Он смотрел на неё — и чувствовал: пока она рядом, он ещё есть. Ещё может думать. Чувствовать. Но и это ускользало.

— Ты — моя последняя нить, Нагайна, — сказал он. — После тебя… будет только тьма.

Она смотрела на него так, как никто другой не смотрел уже много лет. Не с ужасом. Не с преклонением. С… жалостью.

Том отвёл взгляд. Он не выносил жалости. Он убивал за неё. Но сейчас — не мог.

Если он потеряет Нагайну — он потеряет последнюю каплю себя.

Том резко сжал кулак и ударил по зеркалу. 

Хруст разлетелся по комнате, осколки стекла посыпались на пол, отражая тусклый свет в сотнях холодных и мертвых фрагментов. Он смотрел на разбитое отражение: теперь оно было не просто чужим, а разорванным, как и он сам. Слишком много кусков — уже не собрать. 

Кровь медленно стекала с порезанной ладони, но он даже не смотрел на неё. 

Нагайна сделала шаг вперёд. В её взгляде не было страха — только усталость и боль. 

— Том... — сказала она с трудом. Голос дрожал. 

Он не обернулся. Слышал, как она тяжело дышит, слишком часто и прерывисто, будто воздух уже не принадлежал ей. 

Нагайна попыталась заговорить, но вместо слов вырвалось резкое шипение. Её тело изогнулось, плечи дёрнулись, и она схватилась за живот. Пальцы дрожали, кожа на шее побледнела и покрылась пятнами. 

Она сделала ещё шаг. Тело изящно дёрнулось. Сначала едва заметно — как судорога. Потом сильнее. Позвоночник напрягся, плечи вздрагивали. Её дыхание стало рваным. Она не закричала. Только сжала зубы. Том видел, как её лицо меняется — не резко, а постепенно, неотвратимо. 

— Это снова начинается, — прошептала Нагайна. — Оно… отнимает у меня всё. 

Том повернулся. Нагайна уже стояла на коленях, держась за себя, словно пытаясь сдержать что-то внутри. Он видел, как её кожа темнеет, как пальцы вытягиваются, как движения становятся нечеловеческими. Но её глаза не менялись. В них всё ещё было то, что он когда-то чувствовал. Жизнь. Память. Смысл. 

— Я не брошу тебя, — сказала Нагайна. — Даже если всё остальное исчезнет, даже если я исчезну. 

— Ты не должна была становиться частью этого, — сказал Том тихо, почти беззвучно. 

— Но я стала, — ответила она. — Потому что ты — стал моей судьбой. 

Том присел рядом. Осторожно коснулся её плеча, даже когда оно уже начало менять форму. Он всё ещё чувствовал тепло под кожей, ещё не до конца утратившей человеческий облик. Он закрыл глаза. 

— Пока ты здесь, я ещё что-то чувствую, — сказал Том. — Когда ты исчезнешь... останется только пустота. 

Нагайна посмотрела на него. Её глаза были наполнены тем, что он потерял — и тем, что всё ещё мог бы спасти, если бы знал как. 

Том не знал. 

Он чувствовал, как проклятие накрывает Нагайну с головой; как каждый вдох даётся ей с усилием; как тело изгибается под невидимой тяжестью. Её лицо теряло очертания, кожа натягивалась, вытягивалась шея. Но глаза оставались прежними. В них было и понимание, и страх — и слепая, до конца непоколебимая вера в него. 

— Это пройдёт, — сказал он почти шёпотом. — Я найду способ. Я обещал. 

Её губы задрожали. Но вместо слов — только сдавленный хрип. Она кивнула. Совсем чуть-чуть. И в этом движении — вся её вера. 

Том не сказал, что уже не верит сам. Не сказал, что давно понял — лекарства не существует. Что все знания мира, вся магия, которой он владеет — ничто перед этим проклятием. 

Маледиктус теряет облик. Всегда. Рано или поздно. Это не порча. Это не злой рок, который можно обмануть. Это кровь. Это наследие. Это конец. 

Он будет продолжать делать вид, что ищет. Будет приносить ей фолианты, делать наброски, сжигать письма, которые никогда никому не отправлял. Всё — чтобы Нагайна верила. 

И она будет. Даже когда станет змеёй — полностью, навсегда. Она останется рядом. Будет скользить в его тени, подниматься по его плечу, обвиваться вокруг его трона. Будет смотреть на него теми же глазами. Говорить с ним. 

На Парселтанге. 

И Том будет отвечать ей. Тихо. Только для неё. Потому что никто больше не поймёт этих слов. Никто не должен. Никто не заслужил. 

Сегодня она вновь теряла форму. Тело изогнулось, изломалось. С тихим шипением она рухнула на пол, и вместо неё осталась змея. Гладкая, длинная, с черепаховой чешуёй и глубокими глазами. Нагайна посмотрела на него. 

Том сел рядом. Протянул руку. Она приблизилась и коснулась его пальцев тёплым языком. 

— Т-с-с-с… — прошептал он. И дальше — уже на Парселтанге: 

— Ты здесь. Всё пройдёт. Я с тобой. 

Она ответила. Шёпотом, почти песней: 

— Я верю тебе. Я верю. Ты найдёшь...

Он не отвёл взгляда. Не моргнул. Не солгал в ответ — не словами. Только тихо прошипел: 

— Я ищу.

Прошло несколько минут. Нагайна дрожала, снова извиваясь. Проклятие не хотело отпускать. И всё же — отпустило. На этот раз. 

Перед ним вновь была она. 

Девушка сидела на полу, тяжело дыша, слабо опираясь на ладони. Проклятие отступило, но след всё ещё жил в её движениях, в дрожащем теле, в том, как глубоко и неровно поднималась грудь. 

Тёмные, гладкие волосы рассыпались по плечам. Бледная кожа отливала перламутром в полумраке. Черты — тонкие, восточные, почти фарфоровые, с высокими скулами и мягким изгибом губ. В её лице было что-то от старинных шелковых свитков, от изысканной хрупкости, будто бы сама природа рисовала её кистью, бережно и точно. 

Глаза — тёмные, глубокие, живые. Необычные. Они будто хранили в себе целый мир, и в то же время — скрывали за собой бездну. 

Она была красива. По-своему — тихо, деликатно, как утренняя дымка, которую хочется разглядеть, но невозможно удержать. Казалась почти не от мира сего. Та, кого нельзя было представить в обычной жизни — только в тенях, только рядом с ним, в этой полуразрушенной тишине. 

Том смотрел на неё, зная: именно такой он её и запомнит, когда всё закончится. Когда она больше не сможет вернуться. 

Она подняла глаза. Улыбнулась. Совсем слабо. 

— Ты ведь почти нашёл, да? 

Он кивнул, ответив:

— Почти.

Слова звучали спокойно. Но в этом тоне — молчание. Его молчание. Его ложь.

Пока Она возвращается — он не один. 

Пока Она говорит — он будет слушать. 

Пока Она верит — он будет искать.