I was flying (джен)

— Здешние жители говорят: если вам не нравится погода, подождите пятнадцать минут, и она изменится — но не факт, что результат понравится вам больше, — пытается шутить Невер, когда Илья возвращается к машине промокшим до нитки. Пять минут отлучки стоили ему попадания под внезапный ливень.

— Спасибо за информацию, — едко отвечает Нео, втискиваясь на правое сиденье и зябко обхватывая себя руками за плечи. Под ладонями — непривычно торчащие острые кости. — Но не ты ли говорил, что у нас времени в обрез?

Невер молча выводит машину с заправки, не глядя на напарника. А потом несвоевременно, но почти примирительно сообщает:

— В багажнике должны быть непромокаемые плащи.

Дождь продолжает хлестать по крыше, по стеклам бегут потоки воды. Илья ежится, поводит лопатками — и с трудом сдерживает стон. Спину все последние дни отчаянно ломит; не до конца перестроенные мышцы застряли где-то между естественной и синтетической нормой.

Вердикт медиков был коротким: «К полевой работе пригоден».

Зачем-то он срочно понадобился для этой самой полевой работы — настолько срочно, что его не закончили переделывать обратно после миссии и выпихнули на следующую как есть, с незатертыми там и тут следами генных модификаций.

Сам он едва ли считал себя пригодным, но спорить с приказом свыше не мог.

Весь остаток дня они колесят вдоль берега Балтийского моря, по временам останавливаясь для «более тщательного осмотра местности и визуального поиска следов аномалии». В переводе на человеческий язык — для того, чтобы облазить окрестные дюны под жгучим солнцем, ледяным ветром или проливным дождем, опять ничего не найти, погрузиться в машину и ехать дальше.

Погода в этих краях и впрямь меняется стремительно, но солнце — неизменно яркое, и Невер не расстается с шикарными очками-«авиаторами», что вообще-то ему несвойственно… Но Илье чересчур хреново для того, чтобы шутить на вечную тему «старость — не радость».

Каждый вдох словно застревает в горле, воздух кажется слишком влажным и слишком густым — как в тропиках.

Предыстории задания он не знал, однако по скупым отчетам мог представить, как все происходило.

Аномалия возникла в атмосфере, на заоблачной высоте, доступной разве что ракетам и самолетам. С помощью последних ее и попытались исследовать — но излучение аномалии выводило из строя все системы, и грозные машины сыпались вниз как спелые груши.

И тогда, поняв, что стандартные инструменты не работают, кто-то в верхушке отдал приказ выковать нестандартные.

Илья внутренне ожидает, что их движение продолжится и ночью, но с закатом Невер объявляет привал.

Они паркуются в ложбине между заросшими бурьяном дюнами, по уже отработанной схеме осматривают берег вокруг и устраиваются на ночлег. Точнее, устраивается Илья; Невер щадит его и заступает на дежурство первым.

Нео притуливается на заднем сиденье, подложив ладони под щеку. Посеченное ветром и припеченное солнцем лицо горит, но он закрывает глаза и честно пытается заснуть.

И тогда темнота под веками оборачивается ослепительным куполом ярко-синего в черноту неба, где нужно бороться за каждый глоток иссушающего разреженного воздуха, за каждый метр высоты.

На той миссии он не помнил себя-прежнего; не должен он был и пронести в «обычную» жизнь воспоминания о тех событиях. Но они, из-за спешки медиков затертые не полностью, прорываются в сознание.

Их было пятеро — безликих, беспамятных, измененных снаружи и внутри. Ударный отряд «Скай-шесть». Пять человек, генномодифицированных и уподобленных птицам.

Но эти «птицы» могли подняться на пятнадцать километров над уровнем моря — и не только выжить, но и эффективно выполнить задание.

Это похоже на сновидение — и наутро будет вспоминаться так же смутно. Но сейчас, в полусне, Илья как заново переживает все произошедшее.

После всех операций им дали сутки на адаптацию. Требовалось привыкнуть и научиться управляться с перестроенными хрупкими телами, громадными крыльями, принципиально иной дыхательной системой и речью на вшитом в подсознание языке.

(По голосам они друг друга и различали).

Они не говорили — обменивались сложными пронзительными трелями со множеством модуляций, но то и дело не могли сформулировать желаемое. Не хватало «слов». Этот язык, даром что отчетливо искусственный, позволял быстро передавать информацию даже при сверхнизкой плотности среды — а большего от него и не требовалось.

Саму аномалию он тоже помнил — не лучше и не хуже всего остального. Она была не полностью постижима человеческим восприятием, возле нее переставали работать механизмы — но они пятеро смогли подобраться достаточно близко, чтобы найти ее уязвимое место.

И тогда аномалия, кем или чем бы она ни была, показала зубы.

Летающие существа не боятся высоты. Это аксиома, нечто, не требующее доказательств.

Однако падать с перебитым крылом, не в силах уцепиться за редкий воздух, оказалось как никогда страшно. И он заорал — не сигналом «Опасность!» или чем-то подобным, а просто инстинктивным воззванием о помощи, втиснутым в монотонный пронзительный звук.

…Илья подрывается на сиденье, перепуганный до нервной дрожи. В ушах звенит его собственный не крик, не визг, не вой, а какой-то чудовищный агонический вопль, отражение клича из сна; ребра ноют от слишком сильного выдоха, горло дерет наждачкой.

Как и многое в нем, голосовые связки после миссии подлежали обратной трансформации — но тоже временно остались в промежуточном состоянии. Однако ему непрозрачно намекнули, что если он хоть раз «пикнет» или как-то иначе выдаст свою не вполне человеческую сущность, то выговором не отделается.

Дверь машины вдруг открывается, и Илья обнаруживает за ней своего напарника, смотрящего серьезно и тяжело.

Он не паникует. Просто искренне не знает, что делать — бить или бежать.

— Посмотри на меня, — странно приказывает Невер, перекладывая светящийся реверс в другую руку.

Илья в любой момент ожидает выстрела в упор, но Невер лишь поворачивает оружие так, чтобы свет падал на его лицо. И что-то в увиденном кажется совершенно неправильным.

Спустя несколько секунд Илья все же понимает, что именно. Глаза.

Они у Невера — темно-синие, с нечеловечески большой радужкой и чисто-голубым белком. Измененные для полетов на огромной высоте при минус пятидесяти и давлении на порядок меньше атмосферного.

— Ты… знал? — хрипло спрашивает Илья.

Его собственные глаза — уже обычные. И это значит, что Невер может помнить больше него.

— Я подозревал, — его напарник неприятно знакомым жестом ведет плечами, пытаясь ослабить напряжение в спине. — Но был уверен, что для подобного задания выберут только агентов первого уровня.

Глубоко в его голосе клокочет сдерживаемая злость.

Они были пушечным мясом. Неспособность держаться в воздухе равнялась смертному приговору; в борьбе с аномалией не было времени спасать «сородичей».

И все же он помнил, как один из членов отряда спикировал вслед за ним.

— Так это был ты. Ты меня тогда спас, — не спрашивает, но утверждает Илья, у которого с плеч незримо сваливается Эверест, не меньше; даже надоевшая боль притихает. — Черт, и почему я не удивлен?

— Удивляться из нас двоих должен я, — с притворной суровостью отзывается Невер, — тому, что ты до сих пор ничего не замечал.

Конечно, если знать, куда смотреть, «остаточных признаков» на нем видно множество. Взять хоть часы, застегнутые на непривычно худой руке не на то отверстие.

— …Спасибо, — наконец говорит Илья.

В комплекте с ангельски-синими глазами промельк улыбки его напарника смотрится непривычно.