Молодая березка (гет)

Деревня Высокий Бор будто застряла во времени. Резные наличники на почерневших избах, запах дыма, сена и влажной земли. Кира, городская девушка с каштановыми волосами и слишком новенькими кроссовками, чувствовала себя здесь одновременно восхищенно и неуютно. И всё из-за него. Саши.

Они познакомились три дня назад на вокзале, когда она безнадежно искала автобус до этой глуши. Он предложил подвезти — у него тут «родовое гнездо». Его улыбка была теплой, глаза — искренними, а рассказы о древних духах леса и рек завораживали. За три дня Кира потеряла голову. Саша был таким… настоящим. И вот они здесь.

— Ну что, впечатляет? — Саша обнял Киру за плечи, указывая на раскинувшуюся перед ними деревенскую площадь. На краю стоял древний дуб, увешанный ленточками. У колодца сидела старуха, прядущая кудель, но ее лицо казалось странно моложавым, а пальцы двигались с неестественной скоростью.

— Да… — прошептала Кира. — Такое чувство, будто время здесь течет иначе. И все смотрят… по-особенному.

— Ага, глядишь — и домовой за печкой копошится, — рассмеялся Саша, но в его смехе была тень напряжения, которую Кира списала на волнение перед «знакомством с родными местами». — Пойдем к реке? Там у нас… самое интересное.

По дороге к реке Кира заметила высокую, стройную девушку с венком из полевых цветов на голове. Она стояла на краю ржаного поля, неподвижная, как статуя. Ее глаза, ярко-голубые, были устремлены прямо на них.

— Кто это? — спросила Кира, замедляя шаг.

— Полудница, — ответил Саша, не глядя. — Лучше не мешай ей в полдень. Может увести… или свести с ума жаром. Проходи быстрее.

У реки было прохладно и влажно. На старом, покрытом мхом коряге сидел коренастый старик с зеленоватой кожей и длинными водорослями вместо волос. Он мурлыкал себе под нос и чинил сеть из ивовых прутьев.

— Доброго здравия, Водяной! — крикнул Саша, слишком громко, слишком весело.

Старик поднял мутные глаза. Его взгляд скользнул по Кире, задержался на ее светлых кроссовках.

— Хлюп-хлюп… Новенькая? — прохрипел он. — Осторожней на моем бережку, дитятко. Берега зыбки… а глубины темны. — Он снова уткнулся в сеть, бормоча: — Три дня гость — пора и честь знать…

Кире стало не по себе. Саша потянул ее дальше, к опушке леса. Там, в тени вековых сосен, кружились в легком танце две девушки неземной красоты — Вилы. Их длинные волосы струились, как туман, а смех звенел, как колокольчики.

— Лель! Лель! — запела одна из них, увидев Сашу. — Привел? Готова?

— Готова ли, готова ли? — подхватила вторая, подлетая так близко к Кире, что та почувствовала ледяное дуновение. — *Сердце-то у нее трепетное… нежное… для Темного Господина — лакомый кусочек!*

— Оставьте, сестры, — Саша (Лель?) отмахнулся, но голос его звучал жестко. — Не ваше дело. Идите, играйте.

Вилы засмеялись, закружились вихрем и растворились среди деревьев. Кира стояла как вкопанная.

— Саша… Лель? Что они… Кто такой Темный Господин? И почему они назвали тебя Лелем? Ты же Саша!

Он обернулся к ней. Его лицо, такое знакомое и любимое за эти три дня, вдруг показалось чужим. В глазах, обычно теплых, мелькнул холодный расчет.

— Имена… они здесь условны, Кира. Лель — это дух страсти, влечения… — Он шагнул ближе, взял ее за руки. — Я привел тебя сюда, потому что ты особенная. Ты чувствуешь этот мир, правда? Чувствуешь его силу?

— Да, но… — Кира пыталась совладать с нарастающей паникой. — Мне страшно, Саша. Эти… существа. Этот Водяной… Полудница…

— Не бойся, — его голос стал шепотом, убедительным, как змеиное шипение. — Ты нужна здесь. Нужна мне. И… Высшим Силам. Мы идем на Великое Святилище. Там тебе откроется истина.

Он повел ее вглубь леса, по тропе, которую видела только она. Воздух сгущался, пахло прелыми листьями и чем-то медным. Деревья стояли теснее, их ветви сплетались в темный свод. Внезапно тропа вывела на поляну. В центре горел костер, окруженный странными фигурами.

Рядом с костром, на пне, сидела худая женщина в серых одеждах — Мара. Ее бледные пальцы перебирали нити, которые тянулись куда-то в темноту. Она подняла голову, и Кире показалось, что нити вьются и вокруг ее собственного сердца, сжимая его.

— Пришла… — проскрежетала Мара. — Поздно спохватилась, пташка. Сети сплетены.

Из-за огромного валуна вышел старик с лицом, напоминающим кору дерева — Домовой? Он молча покачал головой, глядя на Киру с немой жалостью.

А потом грянул гром. Не с неба, а откуда-то из земли. Воздух зарядился энергией. На поляну шагнул исполин с седой, как грозовая туча, бородой и глазами, сверкавшими молниями. В руке он сжимал каменный топор. Перун.

— Лель! — прогремел его голос. — Ты перешел черту! Жертва Чернобогу на нашей земле?!

Саша-Лель оттолкнул Киру и выпрямился. Его облик как будто задрожал, стал ярче, прекраснее и одновременно опаснее. Он был духом влечения, но влечения, ведущего к погибели.

— Она добровольно пришла, Громовержец! — крикнул Лель. — Влекомая страстью! Ее сердце — ключ к вратам! Чернобог ждет свою дань!

Кира отшатнулась, сердце бешено колотилось. «Жертва? Дань?» Она посмотрела на Сашу — на Леля. На того, чьим поцелуям она доверяла, чьим словам верила без оглядки. Трехдневный роман, вспыхнувший как пожар… и оказавшийся ловушкой.

— Ты… ты меня… заманил? — выдохнула она, голос дрожал. — Все эти три дня… улыбки… разговоры… Это все было ложью? Чтобы привести меня… на заклание?

Лель повернулся к ней. Ни тени сожаления, только холодная целеустремленность.

— Ты была идеальна, Кира. Чиста сердцем, открыта миру, готова верить в чудо. Такая страсть… такая доверчивость — лучшая приманка. И лучшая жертва для Того, Кто жаждет силы от разбитых сердец. Чернобогу нужна твоя боль, твое отчаяние от предательства.

Перун взмахнул топором, молнии заплясали по небу.

— Не допустим!

— Допустите! — раздался новый голос, тихий, но заполнивший все пространство. Из самой глубокой тени за костром материализовалась фигура. Высокий, одетый в черное, словно сотканное из ночи. Лица не было видно, только две точки холодного света вместо глаз. Чернобог. — Ритуал начат. Девушка пришла по зову сердца. По зову страсти, посланной моим слугой. — Он указал длинным, костлявым пальцем на Леля. — Ее боль… ее преданное и растоптанное чувство… уже принадлежит мне. Это врата. Откройте их полностью, Лель.

Лель выхватил из складок одежды короткий, изогнутый нож с черной рукоятью. Его прекрасное лицо исказила гримаса фанатичной решимости.

— Прости, Кира, — прошипел он, и в этих словах не было ни капли искренности. — Твоя любовь послужит великой силе!

Кира замерла. Не от страха перед ножом, а от всепоглощающей, ледяной волны предательства. Вся ее нежность, все ее доверие — все было оружием против нее. Она посмотрела на Леля — на Сашу. На того кого она, как ей казалось, любила. И в ее глазах, полных слез, вспыхнуло нечто большее, чем ужас — осознание.

— Ты прав, — прошептала она так тихо, что услышали все. Ее голос, дрожавший от боли, вдруг обрел странную силу. — Я пришла по зову сердца. По зову любви. — Она сделала шаг навстречу ножу, глядя Лелю прямо в глаза. — И эта любовь… она и есть моя сила. Ты думал, что можешь украсть ее? Обратить в твою темную жертву? — Вокруг Киры, казалось, сгустился воздух. Мара нахмурилась, ее нити затрепетали. Перун замер с поднятым топором. Даже Чернобог слегка наклонил голову. — Ты взял мое доверие и растоптал его. Ты взял мою нежность и осквернил ее ложью. Но ты не можешь взять саму любовь, Лель. Она была настоящей. Моей. И даже сейчас… — Слезы катились по ее щекам, но голос креп. — Даже сейчас, зная, что ты монстр… часть моего сердца все равно кричит тебе вслед. И эта боль… — Кира выпрямилась. — Эта боль — не твое оружие. Это мой щит. Потому что она доказывает — то, что я чувствовала, было настоящим. А ты… — Она посмотрела на него с бесконечным презрением и странным, трагическим сочувствием. — Ты всего лишь слуга тьмы, который даже любовь может только подделать.

Нож в руке Леля дрогнул. На его лице мелькнуло нечто похожее на смятение, замешательство. Он привык к страху, к отчаянию жертв, но не к такому… чистому горю, смешанному с силой и презрением. Ритуал требовал отчаяния, а не этой ослепительной, горькой правды.

— Замолчи! — проревел Лель, замахиваясь ножом. — Твои слова ничего не значат!

Но момент был упущен. Атмосфера жертвенной покорности разрушена. Перун взревел, и молния ударила в землю между Лелем и Кирой, ослепив всех. Водяной с реки завыл тревожно. Вилы закричали с ветвей. Даже Мара вскрикнула, когда нити вокруг ее пальцев вдруг натянулись и порвались.

Когда свет молнии погас, Киры на поляне уже не было. На месте, где она стояла, лежал только ее яркий шарфик, оброненный в суматохе. И росла тонкая, хрупкая березка, которой там не было секунду назад, ее листья дрожали, как от рыданий.

Лель стоял с опущенным ножом, лицо его было бледным и искаженным яростью и… чем-то еще. Чернобог медленно растворился в тенях, издав шипящий звук, похожий на разочарование. Перун тяжело дышал, его молнии потухли.

— Упустил, искуситель, — прорычал Громовержец. — Сила настоящего сердца оказалась крепче твоей лжи.

Лель ничего не ответил. Он смотрел на тонкую березку, выросшую на месте предательства. В его глазах, таких искусных в подделке чувств, на миг мелькнуло что-то неуловимое, похожее на досаду или даже на запоздалый укол. Он повернулся и исчез в лесу, оставив поляну божеств в тревожном, гнетущем молчании. А молодая березка продолжала тихо дрожать под внезапно налетевшим холодным ветром, уносящим запах дыма и горечи.