Пока она спит (гет)

Время текло медленно, как вязкая чёрная жидкость, заливающая улицы моего сознания. Мрак, что вечно опутывал город, давно стал частью меня. Его холодные стены слились с моей душой. Проклятые огни фонарей были так тусклы, что казались скорее пятнами грязи, чем источниками света. В воздухе ощущался запах дождя, пропитавшего пыль и тлен, как если бы всё живое в этом мире было лишь тенью, покорно поддающейся закону разложения. Тот самый дождь, который не мог смыть кровь с асфальта, не мог вернуть утраченное. Всё, что я помнил — лишь эфемерные обрывки реальности, отражённые в мутных витринах. Но есть вещи, которых не забыть, даже если мир вокруг них растворяется в бездне. Например, её лицо — пустое, как лик забытого бога. В её глазах не было ни надежды, ни сожалений, а только пустота — вселенская, абсурдная, как сам мир.

Она танцевала в цирке уродов. Нагайна. Я знал её имя. Знал её движения, как знал каждую тень в этом городе. Но её танец был не тем, чем казался. Он был танцем рабства, измождения, проклятого вечного круга, который никто не мог разорвать. Толпа всегда встречала её выступление улюлюканьем, и это улюлюканье разрывалось на рваные куски, смешиваясь с криками, свистом и ненавистью. Они кидались в неё яблочными огрызками, бутылками. Иногда под ногами появлялись горы обломков, словно она была просто вещью, на которую можно скидывать мусор. Но хуже всего было то, что этот спектакль был не только публичным унижением. Он был её жизнью.

Директор цирка, эта отвратительная личность, — грубый мужлан с мачо-подходом и кожей, как у взрывопотама, — был её главным палачом. Он подталкивал её палкой, как будто Нагайна была просто предметом, которым можно манипулировать, зажимал её в клетке, которую она сама не могла открыть. «Давай, давай, Нагайна! Танцуй! Или ты, сука, получишь ещё пару ударов!» — его голос был таким же грубым и острым, как палка в его руках. Он осыпал её ругательствами за выдуманные проступки, требовал, чтобы она оставалась в том же униженном состоянии, в котором он её держал. И каждый раз, когда Нагайна пыталась показать хоть малую искорку достоинства, он давал ей новые порции боли.

Но самое страшное было то, что она не могла уйти. Цирк был её клеткой, и стены этой клетки были не просто железными — они были невидимыми, ментальными. И каждый день Нагайна переживала, будто теряла части себя, её душа становилась всё более разбитой. Каждый вечер, когда я приходил и смотрел на её танец, я видел не красоту. Я видел страдание, из которого не было выхода. И чем больше я погружался в её мир, тем сильнее чувствовал, что именно я, этот бездушный зритель, был тем, кто запер её здесь, в клетке этой страшной реальности.

Но я не мог уйти. Я не мог не смотреть. И не мог оставить её в этом аду. Я знал, что спасение будет невозможно, но что-то внутри меня не позволяло просто уйти. Возможно, я хотел верить, что могу освободить её. А может, мне просто не хотелось отпускать это последнее, что оставалось для меня по настоящему живым и важным в этом мире.

Иногда я думал, что в её глазах появляется искра. Но это было иллюзией. В её глазах не было надежды на спасение. Ни единого шанса. И может быть, мне следовало бы стать её спасением. Но у меня не было сил. Не хватало смелости.

Сегодня я знал одно: если она останется здесь, в этом цирке, её будут ломать до конца её дней. И если я не смогу спасти Нагайну, то потеряю и себя.

* * *

Я открыл глаза, и мир внезапно стал мягким, тёплым и… обычным. Это был сон. Кошмар, который я пережил, растворился в нежном свете утреннего солнца. Сначала я не мог понять, где нахожусь, но потом почувствовал, как что-то тёплое и мягкое обвивает меня. Моя рука скользнула по прохладной ткани, а потом я ощутил её — Нагайну. Она спала рядом, её дыхание ровное и спокойное, а волосы чуть разметались по подушке, словно облака после дождя.

Я лежал неподвижно, не решаясь поверить, что этот кошмар был лишь игрой моего разума. Мои пальцы скользнули по её руке, и я почувствовал, как её ладонь сжалась в ответ на прикосновение. Она повернулась ко мне, и её лицо озарилось мягкой улыбкой, даже во сне.Её глаза были закрыты, но выражение лица было таким мирным и безмятежным, что весь тот ужас, что я пережил, исчез в мгновение ока.

Я наклонился и, не в силах сдержать себя, поцеловал её ладонь. Её кожа была тёплой, мягкой, и я ощутил, как она стала частью меня, как будто мы были одно целое.

Нагайна слегка пошевелилась, обняла меня, и я почувствовал её дыхание на своей шее. Мир снова был привычным, живым. Я закрыл глаза, и вдруг совершенно неожиданно, уголки моих губ изогнулись в лёгкую улыбку.

Всё хорошо. Мы были вместе.