Гимн двух сердец (гет)

Холодное ноябрьское утро залило город бледным, размытым светом. Николай стоял на почти пустой улице, кутаясь в куртку, и смотрел на невысокое здание из красного кирпича с аккуратным крестом на фронтоне. «Дом молитвы» — гласила скромная вывеска. Внутри всё было ему знакомо и одновременно совершенно ново, чуждо. Запах старого дерева, воска и чего-то неуловимого, книжного — запах церкви. Он чувствовал легкую неловкость, как всегда, попадая в новое место, где у каждого уже есть свое привычное место и круг общения.

Он вошел внутрь, стараясь двигаться бесшумно. В притворе стояли несколько человек, уже снявших верхнюю одежду; они кивнули ему с дружелюбными, но немного отстраненными улыбками. Николай пробормотал в ответ что-то невнятное и поспешил вглубь зала, почувствовав привычный спасительный импульс — затеряться, стать невидимкой.

Еще со школы он усвоил простое правило: садиться сзади, у стены. «За тобой не видно, что происходит впереди», — говорила учительница, и с тех пор это стало его жизненной стратегией. Найти тихую гавань, откуда можно наблюдать, не привлекая внимания. Он выбрал скамью в последнем ряду, с краю, прислонил сумку к стене и сел, стараясь занять как можно меньше места. До начала службы оставалось минут десять, и зал потихоньку наполнялся людьми. Приглушенный гул голосов, шуршание пальто, детский шепот — знакомая симфония воскресного утра.

Пара человек с доброжелательными улыбками подошли познакомиться, коротко пожали руку, спросили, откуда он, пожелали благословения и отошли, не задерживаясь. Он был благодарен за эту ненавязчивость. Входить в новые воды он всегда предпочитал медленно, осторожно, давая себе время осмотреться и привыкнуть.

Он позволил себе оглядеться. Семейные пары средних лет, несколько пожилых женщин с добрыми, уставшими лицами, молодежь, сбившаяся в кучку. Его взгляд скользил по лицам, стараясь ни на ком не задерживаться надолго, пока не остановился на ней.

Солнце, боровшееся с ноябрьскими тучами, на мгновение прорвалось сквозь стекло, и луч света, разбившись о разноцветные стеклышки витража, упал на рыжие волосы девушки, сидевшей на два ряда впереди. На ней был большой, уютный свитер песочного цвета, из-под которого виднелся воротник белой блузки. Хрупкая фигура казалась немного потерянной, беззащитной в этом просторном зале. Она о чем-то тихо говорила с девушкой рядом, и Николай поймал обрывок фразы — низкий, мягкий, спокойный голос, похожий на звук виолончели.

Его сердце неожиданно и глухо ёкнуло. Он отвел взгляд, почувствовав, как по щекам разливается тепло. «Нечего пялиться», — отругал себя мысленно, уставившись на узор паркета под ногами. Но образ уже впечатался в сознание: рыжие пряди, тонкая шея, сосредоточенный профиль. Он рискнул взглянуть снова.

В это время она обернулась, чтобы что-то сказать своей подруге, и ее взгляд на секунду скользнул по залу. Николай успел заметить большие, светло-карие глаза, серьезные и внимательные. В них не было рассеянности или скуки, свойственной многим перед началом службы; в них читалась какая-то внутренняя собранность, глубокая дума. Казалось, она была полностью погружена в момент, ожидая чего-то важного.

Он поймал себя на мысли, что разглядывает незнакомую девушку, и снова уткнулся в пол, чувствуя себя подростком. В голове пронеслись обрывки песен из мюзиклов, которые он так любил, романтичные и возвышенные строчки, вдруг показавшиеся удивительно уместными. «И глупые мечты, предчувствие любви, что где то рядом ты» — прошептали губы почти беззвучно.

В этот момент зазвучали первые аккорды пианино, и пастор поднялся за кафедру. Служба началась. Николай попытался сосредоточиться на происходящем: пении, молитвах, чтении Писания. Но его внимание снова и снова возвращалось к ней. Он заметил, что когда все вставали для пения гимнов, она пела тихо, почти шепотом, но очень вдохновенно, с закрытыми глазами, полностью отдаваясь моменту.

Пастор Иван, мужчина лет пятидесяти с добрыми, умными глазами и сединой на висках, начал говорить. Его голос был ровным и спокойным, наполнявшим зал не громкостью, а убежденностью. Он говорил о благодати, о том, что часто кажется людям слишком простым, чтобы быть истиной. Николай слушал, но краем глаза он продолжал наблюдать за девушкой. Она достала из сумки небольшой блокнот в тканевой обложке и ручку и время от времени что-то в него записывала, не отрывая взгляда от пастора. Эта ее внимательность, серьезность тронула его что-то глубоко внутри.

— Часто мы думаем, — голос пастора звучал проникновенно, — что должны сначала исправиться, стать лучше, чище, и только потом приходить ко Христу. Но это ловушка. Он зовет нас такими, какие мы есть. В наших грехах, в нашей слабости, в нашем отчаянии. Нет такого падения, из которого нельзя было бы подняться Его рукой. Нет такого сердца, настолько очерствевшего, чтобы Его любовь не могла его растопить. Если вы сегодня чувствуете тяжесть на сердце, если вам кажется, что вы слишком далеко зашли, что вам нет прощения, вспомните разбойника на кресте. Ему хватило нескольких слов, искренней веры в последний момент жизни, чтобы услышать: «Ныне же будешь со Мною в раю». Христос принимает каждого. Без исключений.

Эти слова отозвались в Николае тихим, болезненным эхом. Он сглотнул комок в горле, отвел взгляд от рыжеволосой девушки и уставился на свои руки. «Принимает каждого… Без исключений». Он так хотел в это верить.

И вновь его взгляд непроизвольно находил ее. Она слушала, подперев рукой подбородок, все так же серьезная и внимательная. «О чем ты думаешь? — пронеслось в его голове. — Что записываешь в свой блокнот? Какие тайны скрываются за твоим спокойным взглядом?»

Мысль пронеслась внезапно и настойчиво: а вдруг это Она? Та самая, о которой он иногда позволял себе мечтать? Он тут же отогнал ее прочь. Нельзя, нельзя так сразу, нельзя влюбляться в образ, в силуэт, в солнечный блик на рыжих волосах. Он видел её впервые в жизни. Нужно сначала понять, нравится ли он ей хоть капельку. Но что-то теплое и трепетное уже поселилось внутри, отказывалось уходить.

Проповедь закончилась общей молитвой. Потом объявили о предстоящих событиях, помолились о нуждах общины. Служба подошла к концу, многие направлялись в сторону небольшого зала, где накрывали столы для чаепития. Пастор объявил, что всех ждут чай и общение. Николай видел, как несколько человек направились к нему, явно с целью познакомиться, но он по старой привычке быстро направился к выходу, надевая куртку на ходу.

Правда была в том, что переизбыток нового общения, даже самого доброго, пугал его. Ему нужно было время, чтобы освоиться, переварить впечатления, прийти в себя. Он видел, как некоторые люди легко и естественно вливаются в новые компании, но сам он к таким не относился. «Я просто не таков», — с легкой грустью констатировал он про себя, надевая куртку.

Мелкий осенний дождь уже перешел в моросящую изморось, застилая улицу серой пеленой. Николай застегнул куртку и засунул руки в карманы, направляясь к автобусной остановке. Образ девушки с рыжими волосами не выходил из головы. Он пытался вспомнить ее лицо в деталях, но получалось смутно, только общее впечатление тишины, серьезности и какой-то бесконечно далекой, хрупкой красоты.

«Лиза… Кажется, ее подруга так назвала», — вдруг сообразил он, поймав обрывок того разговора у скамьи. Имя подходило ей идеально — простое, мягкое, без вычурности. Лиза. Он проговорил его про себя несколько раз, и оно показалось ему теплым и уютным, как тот большой свитер на ней.

Автобус подъехал почти сразу. В салоне было пусто и пахло сыростью. Николай сел у окна, наблюдая, как по стеклу стекают капли, размывая очертания города. Он думал о проповеди, о надежде, которая не постыжает. Думал о том, что ему уже двадцать пять, а он все еще одинок, все еще ищет свое место, все еще борется с собой. Переезд в новый город, новая работа — все это было попыткой начать с чистого листа. Но старые чернила проступали сквозь тонкую бумагу, напоминая о прошлых ошибках, о грехах, которые он так старался оставить позади.

Мысленно он вернулся к тому моменту, когда впервые заметил Лизу. Не только ее внешность привлекла его, хотя она, безусловно, была мила. Нет, в ней было что-то большее — глубина, сосредоточенность, тихий свет, исходящий изнутри. Она казалась человеком, который знает цену молчанию, который не разменивается на пустые слова. Таким, каким ему хотелось быть самому. И в этом было что-то невероятно притягательное.

Он вышел на своей остановке, еще пару кварталов прошел под моросящим дождем, пока не подошел к своему новому, пока еще чужому дому. Небольшая пятиэтажка, его маленькая однокомнатная квартира на первом этаже. Ключ щёлкнул в замке, дверь открылась, впуская его в тишину и прохладу.

Николай включил свет в прихожей и снял мокрую куртку. Квартира была почти пустой: необходимая мебель, несколько коробок с книгами, которые еще предстояло разобрать, ноутбук на полу возле единственного кресла. Он обошел свои скромные владения, зажег в маленькой гостиной ароматическую палочку с ладаном, воткнутую в груду пепла на блюдечке. Привычный, успокаивающий запах смолы и дерева медленно пополз по комнате, наполняя ее своим древним, молитвенным ароматом. Он был протестантом, баптистом, но какое-то время, еще в поисках, ходил в католический храм, и некоторые привычки — вроде любви к ладану — остались с тех времен.

Он сел в кресло, закрыл глаза, пытаясь помолиться, поблагодарить за день, за возможность пойти в церковь. Но мысли снова и снова возвращались к ней. К Лизе. К ее серьезным глазам, к тихому голосу.

Но тут же накатила привычная волна сомнений. «А вдруг у нее уже есть возлюбленный? Или она замужем?» Сердце неприятно сжалось при этой мысли. Он заставил себя остановиться. «Прекрати. Ты видел ее один раз. Ты даже не познакомился. Не строй воздушные замки». Он вздохнул, встал и пошел на крохотную кухню, чтобы вскипятить чайник. Нужно было заземлиться, вернуться к реальности.

Реальность же была такова: он, Николай Миронов, двадцати пяти лет, работающий в строительной лаборатории, недавно переехал в этот город, взял в ипотеку эту самую однокомнатную квартиру и теперь пытался наладить жизнь с чистого листа. Церковь была важной частью этого плана — найти новую духовную семью, служить, расти. Романтические мечтания, тем более такие мгновенные и наивные, в этот план не входили. Они были опасны, они могли отвлечь, ранить, сбить с пути.

Он заварил пакетик обычного черного чая, без изысков, и вернулся с кружкой в кресло. Дождь за окном усиливался, стуча по подоконнику. Николай взял Библию, потрогал шероховатую кожаную обложку, но открывать не стал. Вместо этого он снова позволил мыслям унести себя назад, в церковный зал.

Он вспомнил, как она пела. Закрыв глаза, полностью отдавшись музыке. В этом было что-то очень искреннее, чистое. Не для вида, не потому что «надо», а потому что не петь она не могла. Так же, как и он сам, когда оставался один и мог не сдерживаться. Он представил, как их голоса могли бы слиться воедино, тихо и гармонично. И снова поймал себя на романтичной ереси.

Нельзя. Нельзя позволять себе влюбляться в того, кто, возможно, даже не посмотрит в твою сторону. Нужно сначала понять, интересен ли он ей хоть капельку. А как это понять, если он даже не знает, как с ней заговорить?

Он допил чай, уже остывший, и поставил кружку на пол. Чувство одиночества, всегда дремавшее где-то на дне души, снова поднялось к горлу горьким комом. Он выглянул в окно на темнеющий город, на огни машин, на мокрый асфальт. Где-то там была она, эта незнакомая Лиза со своим внутренним миром, своими мыслями, своими молитвами. И он тут, в своей тихой норке, с своими страхами и надеждами.

Николай не знал, увидит ли ее снова. Не знал, захочет ли она с ним говорить. Не знал, что ждёт его в этой новой церкви. Но образ ее, озаренный утренним солнцем в церковном окне, уже стал для него каким-то символом, точкой света в туманном будущем. Символом тишины, глубины и, возможно, той самой надежды, которая не постыжает.

Он тихо прошептал в почти уже ночную тишину комнаты, обращаясь к Тому, Кто один мог его услышать: «Господи, помоги. Дай мудрости. Дай не наломать дров. И если это от Тебя… то приготовь мое сердце. И ее сердце тоже».