Возвращение из Тьмы (гет)

Тёмные, неестественно высокие изгороди лабиринта поглощали свет, превращая мир в хаос из теней и неверных очертаний. Воздух, густой и спёртый, обжигал лёгкие с каждым коротким, прерывистым вздохом Гарри. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо, но он почти не чувствовал боли — только всепоглощающий, острый как бритва страх, заставлявший сердце колотиться где-то в горле. Он уже столкнулся с боггартом, принявшим облик дementора, едва ускользнул от когтей скрюченного великана-шута. Каждый нерв был натянут до предела.

И тут — крик. Пронзительный, женский, полный абсолютного, животного ужаса. *Гермиона?* — мелькнула мгновенная, слепая паника в голове. Нет, это невозможно. Но разум отказывался работать. Он рванул на звук, расталкивая живые стены лабиринта, не чувствуя ничего, кроме всепоглощающей необходимости бежать.

Крик повторился, совсем близко. И теперь он узнал — это Флёр. Свернув за очередной поворот, он увидел кошмарную картину: гигантский скрюченный паук, его брюшко, покрытое редкой щетиной, лоснилось в лунном свете, а мощные хелицеры смыкались над упавшей девушкой. Блестящие чёрные глаза-бусины сияли хищным голодом.

Без единой мысли, чисто на инстинкте, Гарри выставил вперёд палочку.

— Релашио! — его голос прозвучал хрипло и громко.

Струя ослепительной энергии ударила чудовище в незащищённое брюшко, заставив его отскочить с противным, шипящим звуком. Флёр, белая как мел, отползла, зажимая рукой рану на плече.

— Ступефай! Иммобулюс! — закричал Гарри, вставая между ней и тварью, продолжая посылать заклинания одно за другим. Паук, оглушённый и покрывающийся инеем, отступал в тень.

— Беги! — крикнул он, не оборачиваясь, чувствуя, как адреналин жжёт ему кровь. — Беги же!

Услышав её торопливые шаги, он перевёл дух. И тут же увидел "это. В конце аллеи, на небольшой круглой площадке, мерцал тусклым светом Кубок Турнира. Он был так близко.

И из другой аллеи, почти одновременно с ним, выбежал Седрик. Его лицо было бледным, одежда порвана, он тяжело дышал. Их взгляды встретились — усталые, измождённые, полные одного и того же вопроса: что теперь? И в ту же секунду оба нашли ответ. Без слов. Без колебаний. Они кивнули друг другу. Это будет честно.

— На трёх! — прокричал Гарри, голос срывался. — Раз… два… ТРИ!

Они рванули вперёд, вытянув руки. Пальцы Гарри обхватили холодную, ребристую рукоять Кубка в ту же миллисекунду, что и пальцы Седрика.

Мир взорвался.

Его швырнуло вперёд с такой силой, что показалось, будто внутренности отрываются от привычных мест. Его закрутило, сжало, вывернуло наизнанку в водовороте кричащих красок и оглушительного рёва в ушах. Казалось, это длилось вечность.

И вдруг — тишина. Давящая, могильная. И холод. Он с силой ударился о что-то твёрдое, выронив Кубок из онемевших пальцев. Воздух пах сыростью, пылью и смертью. Он лежал на замшелой, неровной земле, и первое, что он увидел, расплывчатое через линзы очков, — это мраморные ангелы и кривые кресты. Кладбище.

И голос. Высокий, холодный, шипящий, словно чешуя о камень.

— Убей лишнего.

Всё произошло слишком быстро. Вспышка ослепительно-зелёного света, такая яркая, что на мгновение ослепила его. Удивлённый, почти вопрошающий взгляд Седрика. Нелепый, тяжёлый звук падающего тела. И тишина, воцарившаяся после. Гарри застыл, не в силах осознать. Его разум отказывался принимать увиденное.

— Седрик? — его собственный голос прозвучал слабо и глупо. — Вставай… Надо… надо возвращаться…

Но Седрик не двигался. И тогда из-за высокой гробницы показалась фигура. Низкорослая, тщедушная, с чем-то маленьким и уродливым на руках. Петтигрю. Но Гарри едва взглянул на него. Его, как магнитом, потянуло к большой мраморной гробнице в центре clearing. Из-за неё выплыла другая фигура — высокая, худая, в чёрном, с бледным, как осколок луны, лицом и алыми глазами, горящими в прорезях-щелях.

Лорд Волан-де-Морт. Не призрак, не дневник, не память. Он был здесь. Во плоти. Настоящий.

Он медленно поднял руки, разгибая длинные, бледные пальцы с неестественно острыми ногтями, словно впервые видя их. Его тонкие, бескровные губы растянулись в улыбке, не сулящей ничего хорошего.

— Смотри, кто вернулся, — его голос был ледяным шипением, пронизывающим до костей. Он повернулся, и его алые глаза уставились на Гарри, пригвождая его к месту. — Смотри и трепещи. Хотя… ты и так уже дрожишь, не так ли, Гарри Поттер? Маленький, испуганный мальчик в очках. Ты чувствуешь это? Запах страха? Он сладок.

Гарри попытался поднять палочку, но рука не слушалась, тяжелея с каждой секундой.

— Вы… вы убили его, — прохрипел он, и голос его был чужим.

— Мелкая помеха, — Волан-де-Морт отмахнулся, будто отгоняя мошку. — Пыль на ботинке. Мальчик, который оказался не в том месте. Его смерть — это начало. Пролог к новой эре. А ты… ты, Гарри Поттер, подарил мне величайшую услугу.

Он сделал шаг вперёд, и Гарри инстинктивно отпрянул, спина упёрлась в холодный камень.

— Твоя кровь… кровь врага, насильно взятая… она течёт в моих жилах. Она сломила глупые чары старого дурака Дамблдора, что защищали тебя. Теперь его защита служит мне. Ты связал нас ещё крепче. Я почти что твой родственник. Почти что семья.

Он засмеялся — сухим, безжизненным звуком, от которого по коже побежали мурашки.

— И теперь настал момент истины. Момент, которого я ждал долгих тринадцать лет. Ты посмел уничтожить меня. Ты, сопляк, щенок, не знающий ни сил, ни могущества тёмных искусств. Ты жив лишь благодаря слепой случайности и сентиментальной жертве твоей мамаши. Но сегодня удача отвернулась от тебя. Сегодня Гарри Поттер умрёт. И весь мир увидит, что он был никчёмным, ничтожным мальчишкой, чья слава зиждилась лишь на трупе и удаче. И когда я сотру тебя с лица земли, я примусь за остальных. За всех, кто посмел верить, что Волан-де-Морт может быть побеждён. Я сотру в порошок тех, кто тебе дорог. Старика Дамблдора, грязнокровку Макгонагалл, предателя Снейпа… этих жалких Weasley… и ту… — он сделал паузу, и его голос приобрёл сладостную, ядовитую интонацию, — …ту умненькую, всезнайку mudblood. Твою милую little friend… Гермиону Грейнджер. Я найду её. И она будет кричать. Она будет молить о пощаде. И я её не пощажу. Никто не придёт тебя искать. Твоя смерть будет всего лишь… несчастным случаем. Ещё одним павшим на Турнире. Трагично. Романтично. Глупо.

Каждое слово било Гарри, как ножом. Страх, парализующий и всепоглощающий, начал медленно отступать, сменяясь чем-то иным. Чистой, белой, обжигающей яростью. Он думал о Гермионе. О её умных глазах, о её улыбке, о её непоколебимой верности. Нет. Нет. Я не позволю. Никогда.

— НЕТ! — закричал он, и в его голосе, сорвавшемся на визг, было столько ненависти и отчаяния, что даже Волан-де-Морт на мгновение замер.

Гарри рванулся вперёд, палочка нацелилась прямо в сердце Тёмного Лорда.

— Экспеллиармус!

Волан-де-Морт даже не пошевелился. Легким, почти небрежным движением запястья он парировал заклинание, и красная вспышка ушла в ночное небо.

— Круцио!

Боль. Агония, о которой нельзя было ни прочитать, ни представить. Она пронзила каждую клеточку его тела, выжигая разум, скручивая кости, разрывая мышцы. Он рухнул на землю, извиваясь в немом крике, его тело било в конвульсиях, мир померк, оставив только всепоглощающую боль. Это длилось вечность.

— Очень… показательно, не правда ли? — раздался спокойный, насмешливый голос сверху. — Ты даже представить не можешь, как я ждал этого.

Боль отступила так же внезапно, как и накатила. Гарри лежал, судорожно хватая ртом воздух, по щекам текли слёзы, которых он не мог сдержать.

— Встань, — приказал Волан-де-Морт. — Встань и сражайся. Покажи мне немного… достоинства. Как твой отец перед смертью. Дай мне немного… спортивного интереса.

Собрав всю волю в кулак, Гарри поднялся на шаткие ноги. Его тело пронзала боль, рука дрожала, но он поднял палочку. Его взгляд, полный ненависти, встретился с алым, бездушным взором Волан-де-Морта.

— Импедимента! — Ступефай! — Экспеллиармус!

Он сыпал заклинаниями одно за другим, отступая, уворачиваясь, падая и снова поднимаясь. Ответные зелёные вспышки Круциатуса и Авады Волан-де-Морт посылал почти лениво, насмехаясь, играя с ним. Одна из зелёных молний угодила в надгробие позади Гарри, разнеся его в пыль и щебень. Другая опалила ему рукав, прожгла ткань и кожу.

— Ты ничто, Поттер! — шипел Волан-де-Морт, продолжая наступать, его тёмная мантия развевалась, как крылья летучей мыши. — Ты живешь на подачках! На защите стариков и дружбе с отбросами! Ты не имеешь ни малейшего понятия о настоящей силе! О той силе, что даёт только тёмное искусство! Тёмная метка на руке каждого, кто мне служит! Страх, что я вселяю в сердца! Это — сила! Склонись! Склонись перед смертью!

— Никогда! — прохрипел Гарри, откатываясь за очередное надгробие, чувствуя, как силы на исходе.

Он был измотан, изранен, но ярость за Седрика, за родителей, за всех, кого threatened этот монстр, давала ему силы подниматься снова и снова.

И тогда Волан-де-Морт остановился. Его насмешливая ухмылка исчезла, сменившись ледяной, безграничной злобой.

— Хватит, — прошипел он. — Я устал от этой комедии. Пора заканчивать. Авада Кедавра!

— Экспеллиармус! — крикнул Гарри в тот же миг, уже не думая о защите, только о том, чтобы ударить, контратаковать, сразить.

И произошло невероятное. Золотой свет его разоружения столкнулся с ослепительно-зелёным смертоносным лучом ровно посередине, между ними. Они не погасли, не отскочили. Они слились в единый, ослепительный шар из переплетающегося золотого и зелёного пламени. Из кончиков их палочек вырвались тонкие нити света — золотая и алая — и соединились в самой середине, создавая ослепительную, вибрирующую сферу.

Гарри почувствовал, как его палочка затряслась в руке, стала невыносимо горячей, будто раскалённый докрасна металл. Его оторвало от земли, и он парил в нескольких дюймах над травой, соединённый с Волан-де-Мортом этой ослепительной, пульсирующей связью. Тот тоже парил, его алое глаза широко распахнулись от изумления и чистейшей, немой ярости. Он тоже не ожидал этого.

— Борись, Гарри! Борись! — послышался отчаянный, знакомый крик. Это был голос Седрика. И из огненного клубка вырвалась полупрозрачная, страдальческая тень. Она закружилась вокруг них.

Затем ещё одна. Тень Берты Джоркинс. И ещё. И ещё. Призраки жертв Волан-де-Морта, вызванные обратной силой Priori Incantatem, вырывались на свободу из его палочки. Они кружили вокруг них, как торнадо из страданий, шепча, нашептывая слова ободрения Гарри, попрекая, мучая Тёмного Лорда.

И последними — двое. Мужчина и женщина. Джеймс и Лили Поттер. Их образы были яснее, светлее остальных.

— Держись, сын, — сказал призрак Джеймса, его голос был полон силы и бесконечной любви. — Мы здесь.

— Ты не один, — прошептала Лили, улыбаясь сквозь слёзы. Её глаза были такими же, как у него. — Мы с тобой. Держись… Его палочка… она не сможет против твоей… против той связи…

Их слова, их присутствие дали ему последние, неведомые доселе силы. Гарри сконцентрировал всю свою волю, всю свою ненависть к тому, кто стоял перед ним, и всю свою любовь к тем, кого потерял, и вложил это в свою палочку. Он "захотел", чтобы связь порвалась. Он "захотел" выжить.

— НЕТ! — завопил Волан-де-Морт, впервые почувствовав нечто новое — страх. Он чувствовал, как его собственная мощь обращается против него.

Сфера света взорвалась с оглушительным грохотом.

Гарри отбросило назад, как тряпичную куклу. Он ударился о могильную плиту, мир померк, поплыл. Последнее, что он увидел перед тем, как сознание начало уплывать, — это силуэт Тёмного Лорда, тоже отброшенного взрывной волной, и его истошный, полный бессильной, яростной злобы крик. Гарри из последних сил, движимый одним лишь инстинктом, потянулся к телу Седрика, нащупал холодную рукоять Кубка…

* * *

Вернулся он не победителем, а беглецом, вырвавшимся из самой пасти ада. Его выбросило из небытия в воздух над трибуной, и он с силой рухнул на траву, его кулаки до боли сжимали рукоять Кубка и мундир Седрика. Крик торжества, сорвавшийся с тысяч губ, смолк, сменился леденящим душу, гробовым молчанием, а затем — всеобщим воплем ужаса и недоумения.

Гарри не отпускал Седрика, его тело сотрясали конвульсии, он задыхался, пытаясь выкричать непроизносимое, выплюнуть тот ужас, что сидел в нём. «Он вернулся! Волан-де-Морт вернулся! Седрик… он убил его!»

Кто-то силой разжал его закоченевшие пальцы, оттащил от бездыханного, бледного тела Седрика. Мелькали испуганные, непонимающие лица, громовые раскаты голоса Дамблдора, испуганный крик профессора Макгонагалл… Его подхватили, потащили прочь, в замок. Мир плыл перед глазами, как в дурном сне, окрашенный в зелёный и красный.

Он очнулся в белой, до боли знакомой палате госпитального крыла. На койке. За занавесками. Мадам Помфри влила в него что-то сладкое и успокоительное, но дрожь, прошивавшая всё его тело, не проходила. Он сжимал простыни, видя перед собой вспышку зелёного света. Слыша тот шипящий, холодный голос. Чувствуя на себе бездушный, алый взгляд.

Занавеска с лёгким шорохом отодвинулась. На пороге, залитая светом единственной лампы, стояла Гермиона. Её глаза были огромными, полными слёз, которые она даже не пыталась смахнуть, а руки мелко дрожали. Она подошла к койке неслышными шагами, словно боясь спугнуть.

— Гарри, — её голос был тихим, прерывистым шёпотом, в котором помещалась вся вселенская боль мира. — О, Гарри…

Он не мог говорить. Он лишь смотрел на неё, и в его взгляде было столько немого ужаса, незаживающей боли и потерянности, что она ахнула, и её рука сама потянулась к сердцу. Гермиона опустилась на край кровати, её пальцы, тёплые и мягкие, осторожно, словно прикасаясь к чему-то хрупкому, коснулись его руки, сжимавшей одеяло так, что кости белели.

— Он… Седрик… — выдавил наконец Гарри, и голос его сорвался, стал сиплым и чужим. — Он сказал… «убей лишнего»… и он… он просто упал… даже не понял… а потом… он… Волан-де-Морт… он… он говорил… говорил о тебе… хотел…

Слёзы, которые он сдерживал всё это время, хлынули потоком, беззвучными, тяжёлыми рыданиями, которые выворачивали наизнанку. Всё тело затряслось с новой, неконтролируемой силой. Гермиона не сказала больше ни слова. Она просто обняла его. Обвила руками его шею и притянула к себе с такой силой, словно хотела вобрать в себя всю его боль, весь его ужас, позволяя ему рыдать у неё на плече, пряча лицо в её густых, пахнущих чем-то знакомым и родным волосах. Её пальцы вплелись в его растрёпанные, влажные от пота волосы, ласково, успокаивающе и нежно гладя их, шепча что-то неслышное прямо у его уха.

— Всё хорошо, — наконец прошептала она, её губы касались его виска, его щеки, смачиваясь его слезами. — Я здесь. Я с тобой. Ты не один. Я никогда не оставлю тебя одного.

Он уткнулся лицом в изгиб её шеи, вдыхая знакомый, успокаивающий запах — пергамент, чернила, корица и что-то неуловимо-её, тёплое и живое. Этот запах означал дом, безопасность, разумность, Гермиону. Его яростные, беззвучные рыдания постепенно стихли, превратившись в прерывистые, глубокие всхлипы.

Он оторвался, пытаясь грубо вытереть лицо рукавом, но она опередила его, мягко проведя большими пальцами по его мокрым, разгорячённым щекам, смахивая слёзы, словно стирая следы кошмара.

— Он вернулся, Гермиона, — прошептал Гарри, глядя на неё в полумраке, заливаемом лишь тусклым светом луны из окна. Его глаза были огромными, тёмными, полными непрожитого ужаса. — По-настоящему. Во плоти. И он убил его. Просто так. Потому что мог. Потому что он был «лишним». И он… он говорил… что найдёт тебя… что…

— Тссс, — она легонько, почти что нежно приложила палец к его губам, останавливая поток кошмара, не давая ему выплеснуться наружу и снова поранить его. — Не сейчас. Не сейчас. Он не достанет меня. Он не достанет нас. Я знаю, — её голос приобрёл ту твёрдость, которую он знал так хорошо, — я знаю, что ты говоришь правду. Я всегда буду знать. И мы справимся с этим. Вместе. Мы всегда справляемся вместе.

Её рука скользнула под одеяло, нашла его холодную, всё ещё дрожащую руку, и их пальцы сплелись в тёплом, крепком, нерушимом замке. Её ладонь была маленькой, но сильной и надёжной.

— Я так испугался, — признался он, и в этих простых словах, наконец произнесённых вслух, не было ни капли стыда, только бесконечное облегчение.

— Ты имеешь право бояться, — она прикоснулась лбом к его лбу, закрыв глаза, и он почувствовал её тёплое дыхание на своих губах. — Ты видел самое страшное, что только можно представить. Но ты вернулся. Ты жив. Ты сражался с ним… и ты выжил. Снова. И пока ты жив, есть надежда. Мы будем бороться. Я буду сражаться рядом с тобой. Я буду учиться, исследовать, думать. Я помогу тебе. Я всегда буду помогать тебе. Я не отступлю. Никогда. Пока я дышу, я буду с тобой.

Он посмотрел на неё — на её твёрдый, умный взгляд, сияющий даже сквозь слёзы, на её губы, подрагивавшие от переполнявших её эмоций, на непокорные пряди каштановых волос, выбившиеся из пучка и падавшие на её лицо. И впервые за этот бесконечно долгий, страшный вечер что-то дрогнуло и потеплело в его сжавшемся от ужаса и боли сердце. Это было не просто дружба. Это было нечто гораздо большее, глубокое и настоящее. То, без чего он уже не мог дышать. То, за что он готов был сражаться, ради чего стоит жить. Его якорь. Его самый надёжный тыл. Его Гермиона.

— Гермиона… — его голос сорвался на шёпот, в нём была мольба, признание и обещание одновременно.

Она поняла всё без слов. Её взгляд смягчился, наполнился такой бездонной нежностью, преданностью и любовью, что у него перехватило дыхание. Она медленно, давая ему время отстраниться, понять, приблизила своё лицо к его. Её глаза заглядывали в его, спрашивая, ища разрешения. И найдя его, она коснулась его губ своими.

Поцелуй был несмелым, солёным от слёз, немного неуклюжим, но бесконечно правдивым и исцеляющим. В нём было всё: разделённая боль, общая утрата, страх перед будущим, но также обещание, надежда и та невероятная сила, которую они всегда черпали друг в друге. Это было убежище от всего ужаса мира. Это было исцеление для его израненной души. Это был единственно верный ответ на хаос и смерть — тёплый, живой, настоящий и принадлежащий только им двоим.

Когда они разъединились, Гарри смог сделать первый за этот вечер по-настоящему глубокий, спокойный вдох. Дрожь почти прошла, сменившись тёплой, спокойной усталостью. Он не отпускал её руку, как будто это была его единственная связь с реальностью.

— Останься, — попросил он тихо, почти по-детски. — Пожалуйста. Просто… побудь со мной. Я не хочу оставаться один.

— Я никуда не уйду, — она прошептала в ответ, её губы снова коснулись его лба в лёгком, нежном поцелуе. — Никуда и никогда.

Она устроилась поудобнее рядом с ним на подушке, не выпуская его руки, и накрыла их вдвоём одеялом. Её голова легла на его плечо, а её свободная рука легла на его грудь, чувствуя ровный, наконец-то успокоившийся стук его сердца.

— Спи, — прошептала она. — Я буду здесь, когда ты проснёшься. Всегда.

И он поверил. Закрыв глаза, он всё ещё видел отблески зелёного света, слышал эхо того шипящего голоса. Но теперь их отгоняло тёплое дыхание на своей щеке, стук её сердца рядом, надёжное присутствие и сплетённые пальцы. Битва только начиналась. Впереди была тьма, страх и потери. Но он был не один. С ним была она. И в этом был самый главный, самый важный залог той победы, что ждала их впереди.