Объект "Клетка" (гет)

Поселок городского типа Крапивинское располагался в сотне километров от мегаполиса и стоял среди лесостепи в Южной Сибири, но многие из окрестных поселков и небольших городов почему-то рвались сюда, хотя смотреть, по большому счету, здесь нечего. Но все приезжающие сюда говорят, что тут лучше, чем в мегаполисе или другом поселке. Я как местный согласился бы с ними, если бы все эти "туристы" не были подростками, которым своих заброшек мало.

"Хорошо у вас. Не то что в нашем городе!" — они говорят так не про чудесный фонтан или вымощенную плиткой и обсаженную цветами площадь; не про храм Святой Троицы на холмике, который видно даже далеко от поселка Крапивинское, и его купола с крестами, блестящими днем подобно солнцу; не про огромную школу, рядом с которой их продолговатые бараки смотрятся, как избы рядом с Москва-Сити. Они имеют ввиду пустыри, заброшенные здания, где можно в тайне от всех взрослых побухать или обдолбиться. Но порой они приезжают в наш старый дом культуры, где каждую субботу проводятся дискотеки, нередко заканчивающиеся пьянками, драками, изнасилованиями или уничтожением туалета. Занятно, что на эти дискотеки ходят только много о себе возомнившие школьники и забившие на все и всех птушники — словом, неокрепшая разумом прослойка общества, разрушающая свою жизнь в таком молодом возрасте, когда они должны создавать себя и на сильных крылья молодости влетать в двери будущего.

Хотя о чем это я? Они скажут мне что-то по типу: я сам хозяин своей жизни. Или такое: жизнь одна, и надо прожить ее так, чтобы потом не жалел. Ну а "пацаны" и вовсе не найдутся ответа и набычатся.

Продолжая говорить о молодом поколении Крапивинского, на который — как и на других ребят — возлагается долг поднимать и развивать нашу бескрайнюю и многогранную Родину, стоит сказать, что одеваются и понтуются они не хуже городских. Но учится все-таки уже, хотя и в Крапивинском гениев хватает: начиная многочисленными спортсменами и заканчивая дюжиной художников, группой музыкантов и одним писателем.

В поселке много стариков, но подавляющее число жителей — взрослые люди лет сорока-пятидесяти. В поселке не хватает учителей, врачей, блюстителей порядка, поэтому полно приезжих.

Одной из таких является Славя — семнадцатилетняя девушку с глазами небесного цвета, в которых можно утонуть. Ее родители — газовик, исколесивший всю тундру, и учительница истории, сменившая немало школ. Надо отметить, что Славя была точной копией своей матери, на отца совсем не была похожа. Сама она родом с Кольского полуострова, название города я не запомнил — слушал и наслаждался ее звонким, легким и добрым голосом.

В тот холодный апрельский день, когда мы, учащиеся десятого класса, витали в своих облаках и мысленно пребывали на летних каникулах, Славя пришла в класс вместе с классным руководителем. Я не обратил на нее никакого внимания, а она с неуверенной, но добродушной улыбкой оглядывала своих новых одноклассников. Наконец ее представили и подсадили ко мне. Класс наш был небольшой — десять человек, поэтому сидели как хотели, и я сидел за третьей партой второго ряда — ближе всех к доске.

Именно в тот момент я и посмотрел впервые на нее и проникся глубоким, заботливым взглядом ее больших голубых глаз и влюбился. С того момента рядом с ней мое сердце словно начало взлетать, чтобы подняться высоко в небо и сказать всему миру: "Я люблю Славяну Феоктистову!" Я искренне улыбался, хоть серьезность и не слезала с моего лица, когда доводилось дотрагиваться до ее золотых волос, заплетенных в две толстые косы. Я не раз ловил себя на мысли, что Славя очаровала меня — в прямом смысле. Ведь только я приходил в восторг от ее взглядов и улыбок. Других парней Славя почему-то не интересовала — отворот или заклинание на них навела, наверное, про себя шутил я.

Прошел уж с момента нашего знакомства месяц. Признался я ей в чувствах буквально на следующей неделе после знакомства. С тех пор мы часто проводили время вместе, и сегодня — не исключение. Обычно мы гуляли где-то в центре или ходили по магазинам, отдыхали в моем палисаднике. А сегодня отправились покорять окраины поселка, словно нормальных мест больше нет. Скажу, что природа вокруг поселка изумительна. Нигде не встретить таких высоких тополей и берез. А сегодня, в свете заката, они выглядели особенно красиво. Но именно сегодня я заметил в себе перемены: сердце больше не хотело взлетать, а улыбка сменилась на привычную серьезную мину. Но любовь не угасла — это я ясно чувствовал. Интересно, что чувствует Славя?

Мы гуляли по окраинам Крапивинского и болтали на разные темы, шутили. Шли по объездной дороге, то и дело встречая на своем пути спешащих машин, которые нарушали вечернюю романтическую тишину. Впереди нас ожидали конец поселка и перекресток, позади дорога нас приветливо вела вглубь поселка, в другую его часть. Слева расположились частные дома, свиноферма и непонятные, огороженные бетонным забором строения. Где-то возле их пыталась дотянуться до неба сотовая вышка, а неподалеку разваливалась заброшенная водонапорная башня. Справа — домики и целые стоянки с автомобилями и тракторами, грузовиками — настолько хорошо живут жители Крапивинского! И все это, включая левую сторону, находилось в низине, за пышными кустами и широко раскинувшимися деревьями, росшими прямо из болота.

Поначалу небо над нами было синее, переходящее в розовый, с бронзовыми облаками. Солнце уже скрылось, но его последние лучи, самые яркие и теплые, не желали уходить, как отважные и стойкие солдаты — поле боя. Но навстречу нам двигалось грозовое иго. Где-то вдали, над лесами вспыхнула молния. Потом — в другом месте, где-то над городом.

Однако мы не остановились, не повернули назад, чтобы быстрее добраться до дома, — пошли дальше. Мне-то ничего, я волновался за Славю. Главное, чтобы она не промокла, а я уж как-нибудь доберусь до своего дома. Мне не в первой возвращаться домой с дождем. Однако по ее милому и спокойному лицу можно понять, что она ничуть не заволновалась. Я всмотрелся в ее глаза. Казалось, она только рада надвигающейся грозе. Меня это встревожило лишь на малость.

— Как бы до дождя успеть, — сказал я.

— Ничего — да него еще долго, — произнесла с улыбкой Славя.

— Почему ты так спокойно говоришь об этом? — не понимал я.

Опустившаяся на землю предгрозовая тьма поглотила закат, распространилась по небу, провожая тяжелую лиловую тучу к Крапивинскому. Подобно казачьей сотне проносился неприятный, холодный ветер. От вечерней тишины ничего не осталось.

— Знаешь, в грозе своя романтика, — сказала Славя и зачарованно посмотрела в небо.

— Это почему же?

— Гроза не похожа на тихий вечер, ясный день или звездную ночь, которые часто романтизируются, но при этом как ничто лучше выражает чувства влюбленных и сближает их. Мне так кажется, по крайней мере. Я думаю, что бушующая гроза подобна сердцу крепко влюбившегося человека: гром раскатывается — сердце волнуется, гулко стуча; молнии сверкают — это свет любви и милосердия хочет вырваться наружу; а ливень — слезы тоски по любимому человеку. Или слезы радости. Когда влюбленные вместе, между ними возникает какая-то странная связь, которая заставляет их сердца бушевать подобно грозе.

Славя пристально посмотрела мне в глаза.

— Тогда почему люди прячутся от грозы? — спросил я холодным и безжизненным голосом, не ожидавший такое услышать от Слави. Она необычный человек — в хорошем смысле. Я чувствовал себя ущемленным: я, который столько книг прочитал, сколько пытался их писать, и не смог сам додуматься до такого!

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное, настоящей любви не знают.

Она хихикнула и продолжила:

— Конечно же боятся, что в них молния ужарит и бегут розетки выдергивать.

И вдруг плотный туман дождя накрыл нас, застал врасплох, окружил. Но я сразу же сообразил, что можно укрыться на остановке, что на перекрестке напротив таблички с перечеркнутым красной линией названием поселка. Я приобнял Славю и ускорил шаг. Небесный грохот рассек воздух; казалось, земля содрогнулась. Молнии били будто рядом.

Но мы уже встали в будку остановки, где ничего не было, кроме лавочки. Сюда влага не попадала — и славно. Мы сели, плотно прижавшись друг к другу, я обнял Славю. Из-за дождя ее волосы потяжелели и потускнели, а синеватое, с белым узором платье прилипло к телу, подчеркивая фигуру и добавляя е ней пикантные детали.

Мы сидели молча, крепко обнявшись, наслаждались шумом дождя, свежим запахом сырости и озона и преображающимся видом. Все стало темным и мрачным. Даже на моей душе стало тоскливо, хоть я и вспомнил слова Слави о грозе. Казалось, что я люблю ее как-то по-другому. Не так, как показывают в фильмах или пишут в книгах. Сильнее, крепче, вернее. Но при этом я ничего не ощущал. Может, я просто привык к ней, привязался к ней? Нет. Опустившаяся ближе к бедрам рука, обнимавшая ее, дала знать — любовь не окончена. И ладно, если бы это было просто влечение, но мне на подсознательном уровне хотелось заботиться о ней, радовать ее, прожить с ней всю жизнь.

Хотя чего я понимаю в любви? Читаю и пишу я фантастику и боевики, в отношениях был четыре раза, и постоянно меня бросали. Славя необычна, добра, весела, умна и спокойна — это меня и привлекало больше, чем ее манящие бедра или бледная, налитая грудь вкупе с красивой, женственной талией и прекрасными, длинными ногами.

— Теперь ты понимаешь, почему гроза сближает влюбленных? — тихо спросила Славя и крепче обняла меня, зарывшись головой в мою грудь. По ее дрожи я понимал, что она замерзла.

Ничего не ответив, я кивнул и задумчиво всмотрелся в дождь.

— Я люблю тебя, — прошептала Славя.

— И я тебя, — пробасил, буквально прохрипел я задумчивым философским тоном.

Пустота в моей душе стала наполняться. Я хотел поцеловать Славю, чтобы выразить, насколько сильно я ее сейчас люблю и буду любить, но вдруг одна за другой стали ослепительно сверкать молнии. Небо в прямом смысле раскололось: с одной стороны оно было серым, а с другой — черным, дымчатым, низко парящим. Земля сильно затряслась.

Я был дезориентирован, но спокоен. Испуганный крик Слави и ее впившиеся в мою кожу ногти ввели меня в панику...

Больше ничего не помню...

Мне снился сон...