Сумрачье (гет)

В чаще, на краю Сумрачья, где тень ложится гуще всего, стояла её избушка…

Ей было всего девятнадцать, но за плечами — знание, которое иному не снилось и за сотню лет. Она была худа и невысока ростом, и чтобы казаться внушительнее перед мужиками из деревни, ей приходилось выпрямляться во весь свой стан и говорить низким, нарочито хриплым голосом. Но это помогало мало. Они всё равно видели лишь острые черты лица, слишком бледную кожу да длинные, чёрные, как смоль волосы, что она заплетала в тугую, строгую косу.

Но если бы они осмелились взглянуть в её глаза, то сразу бы всё поняли.

Серые, как осеннее небо перед ливнем, как дым от священных трав. В них светился не по годам старый, усталый ум и та самая пропасть знания, что отделяла её от них — живых, тёплых, простых. В её взгляде читалась постоянная настороженность зверька, что всегда чует опасность.

Одевалась она просто и практично: грубая рубаха, тёмная безрукавка из выделанной кожи, юбка, собранная из кусков ткани. На шее — несколько оберегов: закрученный причудливо корень, гладкий камень с дыркой, пучок засушенных трав. Не для красоты. Каждый что-то значил. Каждый был договором или напоминанием.

Внутри этой юной девушки жили две сущности. Одна — Ведана, знающая, холодная, ведунья, что говорила с духами на их языке и бросала вызов дружинникам. Другая — просто девчонка, что до смерти хотела тепла, простого человеческого смеха и чтобы хоть кто-то увидел за её даром — не колдунью, а Ведану. Ту, что ведает. И от этого одиночества у неё сжималось сердце по ночам.

Но днём она была твёрда. как кремень. Ведь от её знания зависело, взойдёт ли солнце над деревней следующим утром.

ГЛАВА 1, ЦЕНА СПОКОЙНОЙ ВОДЫ

Дым от пылающей на глиняном поддоне полыни стелился по избе густыми, тягучими кольцами. Он выедал глаза, но зато выгонял прочь всё лишнее — и мошкару, и дурные мысли, и навязчивых духов-лизунов. Ведана пальцем водила по поверхности воды в деревянной чаше, всматриваясь в узоры, что слагали на дне опавшие былинки и крупинки земли.

«Опять…» — прошептала она беззвучно.

Стук в дверь прозвучал как гром средь ясного неба. Несмелый, готовый тут же умолкнуть. Человеческий.

— Входи, коль пришёл. Дверь не заперта, — не оборачиваясь, бросила Ведана. Её голос был хрипловатым от дыма и долгого молчания.

В избу вошёл Староста Гремячего Лога, Федосей. Вошёл, сгорбившись, хотя притолока была высокая, и нервно переминая в руках шапку.

— Ведунья… Прости, что потревожил…

— Не ведаешь, так чего ждёшь? Говори, Федосей. У меня спокойной воды про запас не так много, чтобы на визиты вежливые её тратить.

— Водяной… — выдохнул мужик. — Опять беснуется. Мост на кольях шатает, на прошлой неделе тёлку утащил… Теперь… теперь ультиматум выставляет.

Ведана медленно обернулась. Её глаза, серые, как осеннее небо перед дождём, упёрлись в старосту.

— Ультиматум? — она произнесла слово непривычно, словно пробуя его на вкус. — Дедушка Водяник слова такие не знает. Он привык говорить яснее. Чего он хочет?

— Жертвы, — просипел Федосей, опуская глаза. — Живой. К закату. Иначе реку вспять повернёт и всю деревню в болото превратит.

Ведана тяжело вздохнула. Она знала. Знала, что так будет. Люди перестали оставлять ему на закорках у брода молоко и хлеб, перестали уважать старые договоры. А когда он напомнил о себе — попытались прогнать железом и огнём. Глупцы. Со стихией не воюют. С ней договариваются.

— И кого же вы собрались ему отдать, Федосей? — спросила она ледяным тоном. — Дочку свою? Внучку?

Мужик побледнел. — Да что ты, Господь с тобой! Мы думали… деньгами… золотом…

— Он в золоте рыбу ловить будет? — Ведана с презрением фыркнула. — Он дух. Ему нужна жизнь, сила, признание. Не ваша блестящая мишура.

Она отвернулась к окну, за которым уже сгущались сумерки. Она знала, что делать. Нужно было идти к омуту. Говорить с ним. Предложить иной договор. Более страшный, но не требующий человеческой крови. Возможно, ей пришлось бы отдать ему часть своего года жизни, или свою способность видеть сны, или что-то ещё столь же дорогое.

Но пока она размышляла, снаружи донёсся новый звук — гулкий топот конских копыт, бряцание железа и уверенный, жёсткий мужской голос, отдающий приказы: «Осмотреть всё вокруг! Тревоги не поднимать!».

Сердце Веданы сжалось. Не от страха. От предчувствия беды.

Федосей аж подпрыгнул, и шапка наконец-то выпала у него из рук.

— Княжеские дружинники! Это ж они… Ратибор, что ли… Говорили, из стольного града прислан нечисть выводить! — в его голосе был не только страх, но и крошечная надежда. Может, этот железный человек с мечом — то решение, которое им нужно?

Ведана закрыла глаза. Глупцы. Они принесли ему готовую жертву. Себя. И этот Ратибор… его не остановить словами. С ним можно говорить только на языке силы, зыке, который он поймёт».

Она резко распахнула дверь своей избушки, чтобы встретить угрозу лицом к лицу. Не девушка, но Ведунья. Не жертва, но защитница.

В сумерках, посреди её заросшего двора, сидя на могучем коне, был он. Ратибор. Его плащ был подоткнут за пояс, обнажая рукоять тяжелого меча. Лицо, ещё молодое, но уже огрубевшее в походах, было неподвижным, как камень. Его глаза, холодные и ясные, оценивающе скользнули по её худой фигурке, по скромной избушке, и в них не было ни страха, ни уважения. Лишь плохо скрываемое презрение ко всему этому «непотребству».

— И что же ты здесь делаешь, дед? И кто эта… дикарка? — его голос был низким и уверенным, как удар камня о камень.

Ведана выпрямилась во весь свой невысокий рост, глядя на него сверху вниз с порога.

— Она, — тихо, но чётко произнесла она, — та, кто сейчас спасёт твоих людей от твоей же глупости, воин. Убирайся с моего порога. Ты пугаешь духов.

Тишина, наступившая после её слов, была громче любого крика.