Ошибка курьера (гет)

Вечером, когда мягкий снежный покров уже окутывал Париж, а на улицах зажигались гирлянды, Маринетт вернулась домой и обнаружила у двери аккуратно оставленную коробку. На этикетке значилось её имя, но стоило девушке вскрыть упаковку, как стало ясно — подарок предназначался не ей. Внутри лежал мужской шарф из мягкой шерсти, тщательно связанный вручную, и маленькая записка с тёплыми пожеланиями. Почерк явно не был адресован Маринетт: ни одно слово не имело к ней отношения.

Сначала она хотела просто позвонить в курьерскую службу, но взгляд невольно задержался на мягких складках шарфа. Что-то в этой вещи дышало искренностью и теплом. В голове промелькнула мысль: а если адресат ждёт этот подарок, и он для него действительно важен? Маринетт, как человек, знавший цену вещам, сделанным с заботой, решилась отвезти коробку лично.

На следующий день она, укутанная в свои старое пальто и шарф, стояла у нужного подъезда. Табличка с фамилией "Буржуа" заставила её удивлённо вскинуть брови. Её память тут же выдала образ: Клод, сын мэра, с которым она почти не общалась. Он всегда оставался в стороне, не любил внимания, хотя за его спиной ходили самые разные слухи.

Нажав на кнопку звонка, Маринетт почувствовала лёгкое волнение. Дверь открыл сам Клод — высокий светловолосый парень с удивительно мягким взглядом голубых глаз. На нём был домашние свитер и брюки, и волосы слегка растрепались, будто он только что оторвался от книги или музыки.

— Эм... привет. — Маринетт смутилась, протягивая коробку. — Кажется, курьер ошибся. Этот подарок предназначался тебе.

Клод удивлённо посмотрел сначала на коробку, потом на неё. Во взгляде мелькнуло что-то светлое, будто он не ожидал, что кто-то принесёт лично. Он взял коробку осторожно, словно боялся повредить.

— Ты... специально пришла, чтобы отдать? — тихо спросил он.

Маринетт кивнула, вновь немного смутившись от его искренности.

— Мне показалось важным, чтобы он попал к тому, кому предназначен.

На его лице появилась тёплая улыбка — та самая, которая сразу делает зиму мягче. Он сделал шаг в сторону, приглашая войти. Внутри пахло свежесваренным какао и еловыми ветками. На столе в гостиной стояла маленькая ёлка, украшенная не дорогими игрушками, а простыми бумажными фигурками, явно сделанными вручную.

Они сидели на диване, держа кружки с горячим шоколадом. Снег за окном падал большими хлопьями, а в комнате было спокойно и уютно. Клод благодарил её за то, что она не просто передала коробку курьеру. Маринетт же ловила себя на том, что ей приятно слушать его низкий, немного хрипловатый голос.

— Знаешь, — сказал он, глядя на огоньки гирлянды, — иногда кажется, что всё вокруг слишком суетное и холодное. Но вот такие мелочи... Они делают мир теплее.

Маринетт улыбнулась, поднеся к губам кружку.

— Может быть, именно из таких мелочей и складывается настоящий праздник.

Они обменялись взглядами, в которых было что-то хрупкое и зарождающееся, как первые снежинки декабря. Мир за окном продолжал спешить, а внутри этой небольшой квартиры время будто остановилось. И в этот момент Маринетт поняла: иногда ошибочные доставки могут приводить к самым правильным встречам.

Последние дни декабря будто соревновались в том, кто подарит Парижу больше магии. Снег ложился на крыши ровным мягким слоем, и дома выглядели как игрушечные; на витринах магазинов сверкали гирлянды, отражаясь в стёклах, словно множились в сотни огоньков. Люди торопились по делам, но в их спешке не чувствовалось усталости — наоборот, каждый шаг был наполнен предвкушением праздника.

Маринетт шла по улице, вдыхая воздух, в котором смешивались запах корицы, жареных каштанов и лёгкая свежесть снега. В руках она несла пакеты с новыми тканями и лентами — будущие наряды для её коллекции. На щеках играли розовые пятна от мороза, а в сердце — едва заметное тепло.

Телефон завибрировал в кармане. Она достала его и замерла на секунду: Клод Буржуа.

— Алло? — Её голос прозвучал чуть осторожно.

— Привет, — в трубке отозвался знакомый, удивительно мягкий баритон. — Знаю, вопрос может прозвучать внезапно, но… Ты уже решила, где встретишь Новый год?

Маринетт слегка улыбнулась, кутаясь плотнее в шарф.

— Дома. С родителями. А потом, наверное, сяду за эскизы.

— Это мило, — в его голосе прозвучала тёплая усмешка, — но как насчёт прогулки? Встретить Новый год там, где огни сияют ярче всего. На этот раз — не по ошибке.

Её сердце пропустило удар. В памяти всплыл тот вечер, когда она принесла ему чужой подарок: запах шоколада, мягкий свет его кухни, и его слова, что настоящий подарок — не в коробке, а в том, что они сидят вместе. Маринетт почувствовала, как к щекам прилила краска.

— Думаю… — Она замялась, но в голосе прозвучала улыбка. — Я не против.

Тридцать первое декабря.

Толпа у подножия Эйфелевой башни гудела, как море: то смеялась, то перекликалась, то хлопала в ладоши под игру уличных музыкантов. Огни башни вспыхивали и переливались, словно гигантское рождественское дерево. Воздух был холоден, но в нём витало что-то пьянящее — смесь ожидания чуда и радости тысяч людей.

Клод ждал её у входа в парк. На нём было тёмное пальто и тот самый вязаный шарф, волосы слегка припорошены снегом. Когда он заметил её, глаза наполнились теплом, будто в этом море людей он видел только её.

— Дежавю, — произнёс он с лёгкой усмешкой, протягивая ей бумажный стаканчик. — Опять горячий шоколад. Но теперь я не собирался допускать ошибок.

Маринетт взяла напиток и не смогла сдержать улыбку. От тепла стаканчика согрелись её пальцы, а от взгляда Клода — сердце.

Они шли бок о бок сквозь толпу. Париж сиял — золотыми гирляндами на деревьях, разноцветными фонариками в руках у детей, даже отражения снежинок в фонарях казались искрами. Маринетт чувствовала, как шум вокруг растворяется: смех, разговоры, хлопки — всё превращалось в далёкий фон. Рядом был он, и этого хватало.

Без пяти минут полночь. Толпа стала плотнее, люди вскидывали телефоны, кто-то уже готовил шампанское. Маринетт подняла глаза к башне — её огни сверкали так ярко, что дыхание перехватило.

— Красиво, правда? — Её голос прозвучал почти шёпотом.

Клод не отводил взгляда от её профиля. На её щеках играли тени от гирлянд, глаза светились ожиданием. В шуме толпы он наклонился ближе:

— Ты даже не представляешь, насколько.

Сердце Маринетт болезненно кольнуло — от этих слов, от его интонации. Она не знала, что ответить, и просто сжала в руках стаканчик, будто тот мог помочь ей удержать равновесие.

И вот — бой курантов. Париж взорвался криками, смехом, салютами. Небо над Сеной раскрылось разноцветными вспышками: красные, золотые, зелёные огни рассыпались фейерверками, отражаясь в воде.

Маринетт задрала голову, заворожённо глядя, как небо превращается в живую картину. Снег кружил медленно, словно тоже был частью фейерверка. Она чувствовала, как её сердце стучит в такт гулу толпы.

Клод не смотрел на небо. Он смотрел на неё. На то, как она прикусывала губу от восторга, как в её глазах отражались огни, как снежинка таяла в её тёмных волосах.

Он сделал шаг ближе. Их плечи соприкоснулись. Его рука на секунду задержалась на её перчатке — осторожно, будто спрашивая разрешения. Она не отстранилась.

— Маринетт, — его голос был едва слышен сквозь шум салюта, — я рад, что курьеры иногда ошибаются.

Она повернулась к нему. В её глазах смешались смущение, тепло и лёгкая дрожь — как от предстоящего шага в неизвестность.

— А я рада… — её голос дрогнул, но улыбка была ясной, — что ты умеешь ценить такие ошибки.

И в этот миг Париж взорвался новым залпом золотого света, и всё вокруг — снег, толпа, огни, даже холод — стало лишь фоном к тому, что было главным: они стояли рядом, и между ними было что-то новое, хрупкое и прекрасное.

Так Новый год вошёл в их жизнь не шумом толпы и не блеском салютов, а тёплым прикосновением, робкой улыбкой и чувством, что в этот раз подарок судьбы был самым настоящим.