Тихий голос (джен)

Десятый час вечера. Офис колл-центра тонул в сизой мгле, которую не могли развеять даже ряды холодных светодиодных ламп. Воздух был густым и спертым — коктейль из запахов остывшего кофе, пыли от серверных стоек и человеческой усталости. Алексей Ковалев, оператор второй линии, смотрел на мерцающий монитор, чувствуя, как тяжесть дня давит на виски. На экране рядом с его именем горел безрадостный статус: «Перерыв окончен». Он потянулся к картонному стаканчику, сделал глоток холодной горькой жижи и сглотнул комок в горле. Не от кофе.

«Еще пять часов», — беззвучно прошептал он, и мысль эта показалась ему одновременно и надеждой, и приговором.

И тут же, как по сигналу палача, пронзительная ледяная электронная трель разрезала тишину. Звонок. Всегда через секунду после «Готов». Система, казалось, жаждала крови.

Алексей сделал глубокий вдох, вжимаясь в спинку кресла, и нажал кнопку принятия вызова. Микрофон щелкнул.

— Служба поддержки «Квант-банка», меня зовут Алексей, здравствуйте. Чем могу помочь? — Его голос, вышколенный сотнями часов тренировок, звучал ровно, почти тепло. Маска была надета безупречно.

В трубке послышалось шуршание, а затем — тягучий, дрожащий от возраста и беспомощности голос.

— Алло? Алло, девочка? Мне вот… я не понимаю… — начала абонентка. Алексей мысленно отметил: «Екатерина Петровна, семьдесят три года, тариф "Базовый"».

— Я вас слушаю, Екатерина Петровна, — сказал он, пока его пальцы уже порхали по клавиатуре, вызывая на экран историю ее обращений. Пусто. Значит, впервые.

— Я через это… приложение хотела за свет заплатить. А оно мне пишет: «Ошибка операции». Деньги-то есть! Я пенсию только получила! — Голос старушки задрожал сильнее, гранича с истерикой.

Алексей чувствовал, как у него закипают нервы. Очевидная вещь. Скорее всего, не так CVV ввела. Тысяча первый раз.

— Сейчас разберемся, Екатерина Петровна, не волнуйтесь, — его голос оставался шелковым, но внутри, под ребрами, что-то шевельнулось. Небольшой тугой комок, холодный и живой. Он появился недели три назад, и с каждым днем становился все ощутимее. — Откройте, пожалуйста, раздел «Платежи». Видите синюю кнопку внизу?

— Милок, я не знаю… У меня тут все синее. Глаза уже не те…

Комок качнулся, наполняясь тяжестью. Алексей сжал кулак под столом. Еще пять минут этого лепета, и он взорвется. Он знал. Это было не метафорой. Это было физическое предчувствие.

Он вел ее еще десять мучительных минут. «Введите сумму». «Нет, не там, Екатерина Петровна, чуть правее». «Нужно подтвердить смс-кодом».

Комок внутри рос, питаясь ее беспомощностью, его раздражением, этой бесконечной, унизительной бутафорией помощи. Он питался.

Наконец платеж прошел. Старушка расплакалась от благодарности. Алексей механически ответил: «Обращайтесь, всего доброго», — и разъединил вызов.

Тишина оглушила. Он откинулся на спинку кресла, вытер ладонью влажный лоб. Комок под грудной костью медленно утихал, насытившись на время, словно пиявка, отваливающаяся от раны. Но Алексей знал — это ненадолго.

Он закрыл глаза, и память, как кинопленка, отмоталась назад, к тому самому звонку. Три недели назад. Мужчина, представившийся Виктором, позвонил из-за блокировки карты. Голос был хриплым, агрессивным с первых секунд.

— Вы что, идиоты, карты блокируете?! Деньги нужны срочно!

Алексей, следуя инструкции, запросил кодовое слово. Мужчина начал кричать. Кричал так, что динамик захлебывался, а у Алексея заложило ухо. Он пытался вставить слово, объяснить процедуру, но поток брани был нескончаем. И вот, уже отключаясь, не выдержав молчания Алексея, клиент прошипел в трубку что-то личное, гадкое, острое как бритва:

— И молчишь, как тварь безгласная. Наверное, вся жизнь твоя — этот вот этот стул и наушники. Жалкое зрелище.

Связь прервалась. И Алексей, не выдержав, тихо, почти беззвучно, в мертвый эфир выдохнул:

— Иди ты, урод.

Клиент не услышал. Никто не услышал. Система не записывает паузы после разрыва. Поступок был совершен. Безнаказанный. Низкий. Трусливый. Удар из темноты.

И тут же, мгновенно, волна стыда накатила на Алексея, горячая и удушающая. Он сгорал заживо. Он был не таким! Он всегда держал себя в руках, был профессионалом. А эта тихая, никем не услышанная вспышка яда перечеркивала все.

Он провел остаток смены в оцепенении, прокручивая тот момент снова и снова. А ночью, ворочаясь в постели в своей тихой, пустой квартире, он впервые почувствовал это — не просто чувство вины, а нечто иное. Нечто холодное и плотное, что устроилось под самым сердцем, свернулось клубком и… пошевелилось.

Именно в ту ночь комок внутри окончательно ожил.

Следующие недели слились в одно сплошное, монотонное «purgatorio». Офис колл-центра с его вечным искусственным светом и гулкой тишиной, нарушаемой только трелью звонков и приглушенными голосами коллег, стал для Алексея камерой пыток. Но самая изощренная пытка происходила внутри.

Комок, который он поначалу пытался списать на гастрит или невроз, обрел характер. Он был не просто сгустком тяжести. Он был паразитом, тонким и проницательным сомелье его негативных эмоций. Когда звонил очередной хам и волна ярости накатывала на Алексея, комок набухал, становился теплым и пульсирующим, словно наслаждаясь каждым проклятьем, которое Алексей мысленно посылал в эфир. Когда наступали редкие минуты затишья и Алексей пытался ухватиться за обрывки спокойствия, комок сжимался, становясь ледяным и колючим, напоминая о своем голоде. Он не просто питался — он требовал. Он дирижировал его состоянием.

Алексей перестал спать. Вернее, он проваливался в короткие обрывистые забытья, из которых выходил еще более разбитым. Однажды в три часа ночи он лежал, уставившись в потолок, и вдруг услышал… не звук, а его подобие. Тихий, влажный шепот на самой границе восприятия, похожий на шипение воздуха из проколотой шины. Шепот был бессловесным, но наполненным смыслом — он был сгустком презрения, насмешки над его слабостью.

Алексей резко сел на кровати, сердце колотилось где-то в горле. В комнате, залитой лунным светом, никого не было. Но ощущение присутствия было таким осязаемым, что по спине побежали мурашки. Он включил свет, и шепот исчез, растворившись, но тяжесть в груди никуда не делась. Она была с ним всегда.

На работе он стал раздражительным. Коллега Лиза, которая всегда делилась своими глупыми историями, получила от него сухое «Не сейчас, Лиз». Он видел, как она обиженно сморщилась, и комок внутри с удовольствием содрогнулся, впитав эту крохотную порцию чужого огорчения.

Спасителем, вернее вестником, оказался дядя Миша — пожилой оператор, работавший здесь, казалось, с момента появления первых телефонов. Он был молчаливым и нелюдимым, его лицо, испещренное морщинами, напоминало старую, потрескавшуюся от времени карту. В его глазах стояла такая глубокая вековая усталость, что смотреть на него было почти больно.

Однажды, в особенно скверную смену, когда один за другим шли самые неприятные, придирчивые клиенты, Алексей, с трудом сдерживая дрожь в руках, пошел в крошечную комнату отдыха, именуемую «капсулой релаксации». Комната была пуста, если не считать дядю Мишу, сидевшего в углу с кружкой чая, от которого шел едва заметный пар.

Алексей плюхнулся на диван напротив, закрыл лицо ладонями. Он чувствовал, как комок внутри ликует, переваривая последнюю порцию его унижения — клиентка обвинила его в мошенничестве и потребовала уволить.

— Ты плохо выглядишь, Лексей, — раздался спокойный хриплый голос.

Алексей опустил руки. Дядя Миша смотрел на него не с обычной отстраненностью, а пристально, изучающе.

— Не высыпаюсь, — буркнул Алексей, отводя взгляд. — Нервы.

Старик медленно покачал головой, его взгляд скользнул куда-то мимо Алексея, словно он видел что-то за его спиной.

— Это не нервы, — произнес он тихо, но так весомо, что слова показались осязаемыми. — И не недосып. Это на тебе Хим висит.

Алексей почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Слово было незнакомым, чужим, но отозвалось внутри тем самым ледяным спазмом.

— Что? — переспросил он, не понимая.

— Дух такой. Не призрак из сказок, нет. Существо. Появляются они после всяких… аномалий. Сопряжений, как говорят. Цепляются к тем, у кого совесть нечиста. Совершил низкое дело, сожалеешь — он тут как тут.

Алексей хотел рассмеяться, сказать, что это бред, но смех застрял в горле. Потому что он вспомнил. Вспомнил тот звонок. Тихий шепот в трубку. И волну стыда, которая за ним последовала.

— Он… питается? — тихо спросил Алексей и сам удивился, что задает этот безумный вопрос.

Дядя Миша мрачно кивнул, отхлебнув чаю.

— Твоими переживаниями. Стыдом, злостью, отчаянием. Но, как ненасытный пес, насытиться не может. Поэтому он их снова и снова в тебе и вызывает. Ты для него — и обед, и повар. А увидеть его не можешь. Почти никто не может.

От этих слов в груди у Алексея все похолодело. Это была не метафора. Это был диагноз. Точный и ужасающий.

— И… как от него избавиться? — голос Алексея дрогнул.

Старик посмотрел на него с странной смесью жалости и суровости.

— Два пути. Убить можно. Но для этого его нужно увидеть, а силы найти… — он махнул рукой, словно отгоняя нереальную возможность. — Или выманить хитростью. Он привязан к твоей боли. Лишишь его ее — он ослабнет. Но он хитер. Он будет цепляться. Обмануть его — все равно что пройти по лезвию.

Прогремел гонг, оповещающий об окончании перерыва. Алексей медленно поднялся. Его мир, и без того серый, теперь накренился окончательно. Он больше не был просто уставшим оператором. Он был носителем. Кормом для невидимого голодного духа. И единственный, кто знал правду, был этот молчаливый старик, чей взгляд видел то, что скрыто от глаз.

Он вышел из капсулы, и первый же звонок прозвучал для него уже не просто раздражающим сигналом, а зовом его личного невидимого надзирателя.

Слово «Хим» повисло в спертом воздухе комнатки отдыха, тяжелое и зловещее, как похоронный звон. Оно казалось абсурдным, вырванным из дешевого мистического романа, но внутри Алексея оно отозвалось леденящим душу резонансом. Это не было простым совпадением. Это было ключом, который с треском открыл дверь в его новую — испорченную — реальность.

— Выманить хитростью? — повторил Алексей, и его голос прозвучал чужим, сдавленным. — Что это значит? Как можно обмануть… это?

Дядя Миша отставил свою кружку, на пластиковой поверхности остался полупрозрачный след от чая. Его пальцы, узловатые и жилистые, медленно постучали по столу.

— Он привязан к твоей боли, парень, как репейник к шерсти, — произнес старик, и его взгляд снова ушел вглубь, в какие-то свои воспоминания. — Он знает ее вкус, ее оттенки. Твоя злость для него — острый перец, отчаяние — горькое пиво, стыд — прогорклое сало. Он требует своего привычного пайка. Лиши его этого. Подсунь что-то другое.

— Фальшивое? — с надеждой спросил Алексей. — Сделать вид, что я не злюсь?

Старик резко качнул головой, и его седые пряди упали на лоб.

— Нет! Он чует фальшь за версту. Он выпьет твое притворное спокойствие, как стакан пустой воды, и потребует настоящего вина. Хитрость — не в подделке, а в… отравленной приманке. Надо заставить его захотеть чего-то нового, что окажется для него ядом.

Алексей сглотнул. Комок в груди, до этого притихший, словно прислушиваясь, слабо шевельнулся. Ему почудилось нечто похожее на настороженность.

— Какое же чувство для него яд?

— Прощение, — тихо, но отчетливо сказал дядя Миша.

Алексей смотрел на него, не понимая.

— Прощение? Но… кого? Того хама?

— В первую очередь — себя, — старик ткнул себя в грудь костяшкой пальца. — Ты совершил пакость. Мелкую, трусливую, но пакость. И ты съедаешь себя за это. Это его основная пища. Перестань себя есть. Прими это. Скажи: «Да, я тогда был тварью. Но я не тварь сейчас». Без злости к себе. Просто как факт. Как погоду в прошлый вторник.

Мысль об этом показалась Алексею кощунственной. Как можно принять тот свой поступок? Это было бы предательством по отношению к самому себе, к своим принципам.

— Я не могу просто так это простить, — прошептал он. — Это неправильно.

— А кормить его правильно? — жестко спросил дядя Миша. — Он тебя до ручки доведет, Лексей. Уже доводит. Вижу по глазам. Ты на волоске.

Он помолчал, давая словам впитаться.

— Он демон из иных миров, говорят некоторые. Не вселяется, а является сам, в своем истинном облике. Но для нас, людей, он — лишь холод в груди и шепот в тишине. Невидимый почти ни для кого.

Звонок, оповещающий об окончании перерыва, прозвучал для Алексея как выстрел. Он медленно поднялся, чувствуя, что ноги стали ватными. Мир за стенами этой комнаты больше не был просто скучной офисной реальностью. Он стал полем боя. Боя с невидимым противником, который знает все его слабые места.

— Спасибо, — хрипло сказал Алексей, не зная, благодарить ли ему старика или проклинать за открытую правду.

Дядя Миша лишь кивнул, снова уставившись в свою пустую кружку, погрузившись в привычное молчаливое оцепенение.

Выйдя в общий зал, Алексей почувствовал, как на него обрушивается гул десятков тихих голосов, щелканье клавиатур, мерцание мониторов. И сквозь этот привычный хаос он теперь ощущал его. Хима. Не просто комок в груди, а незримое присутствие, тень, привязанную к его душе. Следующий звонок на его терминале загорелся с особой зловещей настойчивостью. Алексей сделал глубокий вдох, надел наушники. Его палец завис над кнопкой принятия вызова.

Он больше не был просто Алексеем, оператором колл-центра. Он был Алексеем, носителем Хима. И первый шаг в этой войне, как ни парадоксально, должен быть направлен не против монстра, а против самого себя.

Палец Алексея дрогнул и все же нажал кнопку. В ушах щелкнуло, и в наушниках раздался визгливый, пронзительный голос.

— Наконец-то! Я уже полчаса жду! Это безобразие! Меня зовут Ирина Викторовна, и я требую немедленно соединить меня с руководством!

Комок в груди Алексея, до этого бывший просто тяжелым и холодным, внезапно вздрогнул и потянулся, словно зверь, учуявший знакомый любимый запах. По телу пробежала мелкая дрожь — не его собственная, а словно наведенная извне. Волна раздражения уже подкатывала к горлу, горячая и знакомая.

«Спокойно, — приказал он себе. — Приманка. Отрава».

— Здравствуйте, Ирина Викторовна, — его голос прозвучал на удивление ровно, хотя внутри все сжалось. — Служба поддержки, Алексей. Чем могу помочь?

— Ничем вы мне помочь не можете! Вы все incompetent! Мне нужен ваш начальник! Немедленно! У меня сломался личный кабинет, я не могу оплатить ипотеку, а из-за вас мне сейчас начислят пени!

Алексей механически открыл ее учетную запись. Проблема была стандартной — истек срок действия сохраненного пароля.

«Скажи ей, что это ее вина, что она не обновила данные. Скажи, что начальника нет. Сорвись. Дай ему поесть», — нашептывал какой-то внутренний голос, от которого стало муторно. Это был не его голос.

Он чувствовал, как Хим внутри напрягся в предвкушении, ожидая привычную порцию яда.

— Понимаю ваше беспокойство, Ирина Викторовна, — сказал Алексей, заставляя каждый звук быть мягким и обволакивающим, как вата. — Ситуация и правда неприятная. Давайте я помогу вам ее решить прямо сейчас. Это займет не более двух минут.

— Я не хочу ничего решать! Соедините с…

— Я могу это сделать, — перебил он все так же спокойно, и в его тоне впервые за долгое время прозвучала неподдельная холодная уверенность. — Но тогда вы потеряете еще двадцать минут, пока вас будут переводить, и вам придется объяснять все снова. Со мной — две минуты, и вы уже будете платить по ипотеке. Выбор за вами.

В трубке на секунду воцарилась тишина. Ирина Викторовна была ошарашена. Комок в груди Алексея замер в недоумении. Ожидаемой злобы не последовало. Вместо нее появилось нечто другое — твердая безэмоциональная решимость.

— Ну… ладно, — нехотя буркнула она. — Что делать?

Алексей стал диктовать ей шаги. Его голос был ровным инструментом, его пальцы быстро выполняли действия. Он не чувствовал ни раздражения, ни подобострастия. Он был оператором, решающим задачу. Когда Ирина Викторовна ворчала: «Куда жать? Я не вижу!», он не вздыхал, а просто повторял: «Синюю кнопку в правом нижнем углу. Да, вот именно».

И тут он почувствовал это впервые. Небольшой, но отчетливый спазм в той самой точке под ребрами, где обитал Хим. Спазм был похож на судорожный вздох голодного человека, которому поднесли не аппетитное блюдо, а безвкусный питательный батончик. Он съел бы его, но без удовольствия.

Через три минуты проблема была решена. Ирина Викторовна, все еще ворчливая, но уже без прежнего огня бросила: «Ну, ладно, спасибо», — и положила трубку.

Тишина.

Алексей откинулся на спинку кресла. Ладони были влажными. Он не чувствовал победы. Он чувствовал пустоту. Хим внутри не исчез. Он был там, все тот же холодный, плотный комок. Но теперь в его тяжести читалось нечто новое — настороженное недовольство. Раздражение гурмана, которого накормили фастфудом.

Это был не яд. Это была просто пустышка. Но это был первый шаг. Первая попытка обмануть голод.

Следующий звонок был от растерянного студента. Алексей снова надел маску спокойного профессионализма, отсекая все личные эмоции, превращаясь в бесстрастный голосовой помощник. И снова, когда звонок закончился, он уловил тот же самый слабый, но яростный спазм в груди. Хим требовал своего. Настоящего. Острого. Сытного.

Алексей смотрел на мерцающий экран, на очередь из ожидающих клиентов. Война только началась. И его оружием было не железо, а титаническое изматывающее самообладание. Он должен был морить голодом собственного демона, и каждый звонок был новым раундом этой изнурительной битвы на истощение.

День тянулся, бесконечный и изматывающий. Каждый звонок был теперь не просто работой — это была дуэль. Алексей превратился в машину по обработке запросов. Его ответы были точными, голос ровным, как поверхность озера в безветренный день. Но внутри шла борьба, тихая и невидимая.

Когда звонил очередной хам, кричавший о «бездарном сервисе», Алексей не подавлял ярость — он ее отделял. Он представлял свой гнев в виде красного пульсирующего шара, мысленно вынимал его из себя и отставлял в сторону. А в эфир посылал лишь обезличенную техническую часть себя.

— Понимаю ваше недовольство. Давайте решим ваш вопрос.

Хим в его груди корчился от негодования. Он чувствовал, как его лишают пищи. Алексей улавливал эти моменты — короткие, болезненные судороги под сердцем, словно кого-то рвало впустую. Это были крошечные сигналы победы, но они давались огромной ценой. К концу смены он чувствовал себя выжатым как лимон. Его лоб покрывала испарина, руки слегка дрожали. Удерживать свои эмоции на расстоянии оказалось труднее, чем кричать в ответ.

Последний звонок. Женщина, плачущая в трубку, потому что мошенники сняли с ее счета последние деньги.

— Мне не на что жить до пенсии… — всхлипывала она. — Что же мне теперь делать…

Старая добрая знакомая горечь сочувствия и бессилия подкатила к горлу. Комок внутри встрепенулся, ожидая долгожданной качественной трапезы. Алексей закрыл глаза. Он не позволил себе прочувствовать ее боль. Вместо этого он мысленно построил между собой и ее горем стеклянную стену. Он видел его, но оно не проникало внутрь.

— Вам необходимо заблокировать карту и написать заявление в полицию, — произнес он, и его голос прозвучал до безобразия спокойно. — Я перенаправлю вас в отдел по мошенничеству.

Он сделал все по инструкции. Быстро. Эффективно. Без души.

Когда он положил трубку, в груди что-то дернулось с такой силой, что он невольно ахнул. Это была не судорога, а настоящий яростный толчок. Словно невидимый зверь в ярости лягнул его изнутри. Потом последовало новое ощущение — не физическое, а ментальное. Чувство острого, направленного на него недовольства. Почти что ненависти.

Хим сердился. По-настоящему.

Алексей медленно снял наушники. Его руки дрожали уже не от усталости, а от нервного напряжения. Он посмотрел на часы. Смена закончилась.

Он шел по пустынному, залитому холодным светом офису, и чувствовал, как та самая Тень, невидимая почти ни для кого, идет за ним по пятам. Она была голодна, обозлена и теперь… внимательна. Первая попытка обмана не прошла незамеченной. Хим понял, что его пища пытается взбунтоваться.

Война была объявлена. И Алексей сделал свой первый робкий выстрел. Но теперь он знал: монстр не будет просто так сидеть сложа руки. Он будет мстить. Он будет искушать. Он найдет способ добраться до своих любимых яств — до подлинного, неконтролируемого отчаяния и гнева.

Выйдя на улицу, Алексей вдохнул холодный ночной воздух. Город жил своей жизнью, не подозревая, что в нем идет тихая невидимая битва. Он посмотрел на свое отражение в темном стекле витрины — усталое лицо, тени под глазами. И ему почудилось, что за его спиной, в самом отражении, на миг дрогнула и поплыла еще одна, более густая и бесформенная тень.

Он резко обернулся. Никого. Но ощущение, что за ним наблюдают, не исчезло. Оно стало только острее.

Хим не остался в офисе. Хим шел домой вместе с ним.

Путь домой был похож на перемещение по враждебной территории. Улицы, обычно нейтральные, теперь казались наполненными скрытыми угрозами. Громкий смех компании у подъезда резанул слух и заставил вздрогнуть — комок в груди отозвался колющей болью, словно требуя раздражения. Алексей лишь глубже засунул руки в карманы и ускорил шаг, мысленно возводя ту самую стеклянную стену.

Квартира встретила его гробовой тишиной и запахом пыли, смешанным с запахом вчерашней еды. Он щелкнул выключателем, и желтоватый свет от старой люстры упал на немытую посуду в раковине и разбросанные по столу бумаги. Обычный беспорядок. Но сегодня он видел в нем нечто большее — идеальную питательную среду для отчаяния.

Он бросил сумку на стул и прошел в комнату, чувствуя, как невидимая тяжесть следует за ним, заполняя пространство. Он сел на кровать и закрыл лицо ладонями. Тишина давила на барабанные перепонки, и сквозь нее снова начал пробиваться тот самый шепот — бессловесный, но полный презрительного ожидания.

«Сломаешься, — словно говорил он. — Устал. Злись. Ненавидь. Это проще».

Алексей резко встряхнул головой.

— Нет, — прошептал он в тишину. — Не дамся.

Он встал и подошел к раковине. Включил воду. Механически начал мыть тарелки. Горячая вода обжигала пальцы, но это было хоть какое-то ощущение, отвлекающее от внутренней борьбы. Он сосредоточился на тактильных ощущениях: скользкая поверхность тарелки, пена моющего средства, струйки воды. Он строил баррикады из быта против метафизического врага.

Но Хим был хитер. Пока руки Алексея были заняты, он сменил тактику. Вместо шепота в голове поплыли воспоминания. Не сегодняшние звонки, а старые, давно забытый стыд. Как он провалил важный экзамен в университете. Как трусливо промолчал, когда несправедливо обвинили его друга. Как его бросила девушка, сказав, что он «серый и безвольный».

Каждое воспоминание било точно в цель. Комок в груди вздрагивал и тянулся к этим образам, как к лакомым кусочкам. Горечь и стыд, выдержанные годами, казались ему особенно изысканными.

Алексей остановился, сжимая в руке мокрую тарелку. Дыхание его сбилось. Слезы подступили к глазам. Это было невыносимо. Слишком реально.

«Приманка, — с трудом поймал он мысль. — Отрава… Прощение».

Он с силой поставил тарелку на сушилку и, облокотившись о столешницу, уставился на стену.

— Да, — хрипло сказал он вслух. — Я завалил тот экзамен. Я был молод и глуп. Я ошибся.

Он ждал. Ничего. Лишь холодная тяжесть внутри.

— Да, я струсил тогда и не заступился за друга. Мне было страшно. Я сожалею об этом.

Слова повисали в воздухе, пустые и бессильные. Он не чувствовал прощения. Он лишь констатировал факты, и Хим, казалось, с удовольствием переваривал эту формальную уступку.

— Нет, — прошептал Алексей, понимая. — Не так.

Он выпрямился, глядя на свое бледное отражение в темном окне.

— Я… прощаю себя, — выговорил он с трудом, чувствуя фальшь в этих словах. — Я был не прав. Но я не могу нести это всю жизнь.

И тут случилось то, чего он не ожидал. Комок в груди не дернулся в спазме — напротив, он на мгновение как будто… распух, стал горячим и плотным. И из него, словно щупальце, в мозг Алексея ударила новая, ослепительно яркая картина.

Он увидел себя. Сидящим за этим же столом, но не сейчас, а через неделю, может — две. Он в ярости швыряет наушники о стену, кричит в никучто, его лицо искажено гримасой чистого, неконтролируемого бешенства. И он чувствует… облегчение. Дикое, животное облегчение оттого, что наконец-то сорвался. Оттого, что перестал бороться.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Алексей отшатнулся от окна, сердце бешено колотилось. Это не было воспоминанием. Это было обещанием. Искушением.

Хим показывал ему выход. Быстрый, простой и разрушительный. Он предлагал сделку: сдайся, накорми меня по-настоящему — и получи временное облегчение от этой невыносимой борьбы.

Алексей медленно выдохнул. Дрожь в руках прошла, сменившись ледяным спокойствием. Теперь он понимал правила игры до конца. Враг был не только голоден. Он был умнее, чем можно было предположить. И он играл на долгую дистанцию.

Он посмотрел в темноту за окном, туда, где таилось невидимое присутствие.

— Не выйдет, — тихо, но четко сказал он. — Я не сдамся.

В ответ — ни шепота, ни новых видений. Лишь тяжелое недовольное молчание в его груди, которое было красноречивее любых слов. Первый раунд окончился ничьей. Но ночь была еще длинной, а война только начиналась.

Неделя пролетела в изматывающем ритме осады. Каждый день Алексей уходил на работу как на передовую. Каждый звонок был очередной атакой, которую он должен был отразить, не дав противнику ни крохи. Он стал виртуозом самообладания. Его голос в трубке был эталоном спокойствия, его ответы — выверенными и безличными. Он научился дробить свои эмоции, как атом, выпуская наружу лишь безопасную холодную энергию решения проблем.

Но цена была чудовищной. К концу дня он чувствовал себя выжатым до последней капли. Его сны стали прерывистыми и тревожными, полными образов паутины, которая опутывала его грудь и сжималась с каждым вдохом. Просыпался он более уставшим, чем засыпал.

Хим, лишенный привычной пищи, менял тактику. Прямые атаки гневными клиентами сменились изощренными провокациями. Теперь Алексею чаще звонили несчастные, потерянные люди. Женщина, умирающая от рака и не могущая разобраться со страховыми выплатами. Молодой парень, который только что потерял работу и у него забирали единственную машину. Их голоса, полные неподдельного, глубокого отчаяния, вонзались в него острее любого хамства.

И каждый раз комок в груди напрягался, словно говоря: «Ну что? Возьми их боль. Посочувствуй по-настоящему. Это же не гнев, это — благородная грусть».

Но Алексей научился отстраняться даже от этого. Он мысленно надевал белый халат врача, который констатирует симптомы, но не заражается болезнью. Он предлагал алгоритмы решения, слова поддержки из корпоративного скрипта, но не пропускал их страдания через себя.

Он морил голодом своего демона, и это начинало сказываться.

В среду утром, заваривая чай на офисной кухне, он случайно встретился взглядом с дядей Мишей. Старик, помешивая сахар в своей кружке, медленно кивнул ему — не одобрительно и не сочувственно, а скорее с признанием. Как равный, видящий, что другой еще держится на ногах.

— Ослабел? — тихо спросил дядя Миша, не глядя на него.

Алексей мотнул головой, наливая кипяток в стакан.

— Сердится. Шепчет по ночам. Показывает… картинки.

— Картинки? — старик нахмурился.

— То, что может случиться. Если я сорвусь.

Дядя Миша тяжело вздохнул.

— Значит, признал в тебе угрозу. Будь осторожен. Голодный зверь опаснее сытого. Он может пойти на отчаянный шаг.

— Какой? — Алексей почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— На самое простое. На правду, — старик поднял на него свой мутный всевидящий взгляд. — Он может перестать искушать и просто показать тебе… тебя. Без прикрас. И иногда самая ужасная правда — та, от которой не спрячешься за стеклянными стенами.

Алексей не понял тогда до конца. Но предупреждение запомнил.

Опасность пришла оттуда, откуда не ждал, в пятницу вечером. Последний звонок на смене. Алексей уже мысленно собирался домой, когда на линии возник знакомый ненавистный голос. Хриплый, агрессивный. Это был он. Тот самый клиент. Виктор. Чей звонок три недели назад положил начало всему этому кошмару.

— Алло, опять вы?! — проревел в трубке знакомый голос. — Карту опять заблокировали! Вы там совсем охренели?

Вся кровь отхлынула от лица Алексея. Он онемел. Комок в его груди, до этого вялый и почти невесомый, взорвался. Не спазмом, а ликующим, мощным ударом. Он распух, заполнил всю грудную клетку, и Алексей чуть не задохнулся от волны жгучей ненависти, которая хлынула в него, не его собственной, а навязанной, чужой.

Это была не случайность. Это был расчет. Хим привел его сюда. Натравил на него его личного дьявола.

— Здравствуйте, — с трудом выдавил Алексей, чувствуя, как пальцы сами сжимаются в кулаки. — Чем могу…

— Молчи, тварь! — перебил его Виктор. — Мне нужен твой начальник! Сейчас же! Или я сам приеду и найду тебя, червяка офисного! Я тебе морду набью!

Слова, как раскаленные иглы, вонзались в мозг. Алексей видел перед собой его лицо — налитое кровью, перекошенное злобой. Он слышал тот самый прошлый шепот: «Иди ты, урод». И стыд — старый, ядовитый — смешался с новой свежей яростью.

Он чувствовал, как Хим внутри ликует. Пирует. Это был пир во время чумы. Это была та самая настоящая, сочная пища, которой он так жаждал.

Алексей закрыл глаза. Он видел себя, бьющего кулаком по столу. Кричащего в ответ. Чувствующего дикое, животное упоение от срыва. Видение, посланное Химом, стало навязчивой идеей.

И тут в его памяти всплыли слова дяди Миши. «Самая ужасная правда — та, от которой не спрячешься».

Он сделал последнее, что мог. Не для того, чтобы обмануть Хима. А чтобы спасти себя.

Он нажал кнопку, переводящую звонок на старшего менеджера.

— Соединяю вас со специалистом, который решит ваш вопрос, — произнес он абсолютно ровным, пустым голосом.

И положил трубку.

Он не дал ему еды. Он не сорвался. Но он и не победил. Он отступил.

Комок в груди взвыл от ярости. Чувство бешенства, исходящее от него, было почти осязаемым. Пир был сорван в самый последний момент.

Алексей сидел тяжело дыша, глядя на темный экран монитора. Он не чувствовал облегчения. Он чувствовал себя побежденным. Он не накормил монстра, но и не переиграл его. Он просто убежал с поля боя.

Он поднял голову и увидел, что дядя Миша стоит в дверях своего кабинета и смотрит на него. В его глазах не было осуждения. Было понимание. Понимание того, что иногда отступление — это не поражение. Это единственный способ дожить до следующего сражения.

Алексей медленно собрал вещи и пошел к выходу. Он знал, что Хим не простит этого унижения. Расплата не заставит себя ждать.

Воздух за пределами офиса был холодным и влажным, но он не принес облегчения. Алексей шел, чувствуя, как Хим в его груди бьется в истерике — не спазмами, а яростными, отчаянными толчками, словно пойманная птица, бьющаяся о клетку. Эта внутренняя буря была страшнее любой внешней. Он не просто злился. Он был оскорблен, унижен до глубины своей сущности. Его обманули. Лишили долгожданного пира в самый разгар трапезы.

Дома его ждала тишина. Но это была не мирная тишина одиночества, а тяжелая, зловещая тишина засады. Стоило Алексею переступить порог, как шепот возобновился. Он был уже не просто на грани слуха — он звучал ясно, отчетливо, прямо в его сознании холодными сиплыми нотами.

«Трус. Ничтожество. Не смог даже слова сказать. Просто сбежал».

Алексей зажал уши, но это не помогло. Слова рождались прямо у него в голове.

— Заткнись, — прохрипел он, бросая ключи на тумбу.

«Он тебя унизил. Снова. А ты стерпел. Как последнее животное. Ты думаешь, это сила? Это слабость. Настоящая сила — в гневе. В ярости. Дай ей волю. Прекрати эту комедию».

Видения, которые Хим показывал ему раньше как возможное будущее, теперь обрушились на него с новой силой. Он не просто видел себя срывающимся — он чувствовал это. Ощущал, как кулак с хрустом бьет по стене. Слышал собственный вопль, полный первобытного удовлетворения. Это было так реально, что его руки сами сжались в кулаки, а челюсти свело от напряжения.

Он попытался укрыться в рутине. Принял душ. Лег спать. Но стоило ему закрыть глаза, как на него обрушился кошмар. Ему снилось, что он снова в офисе, но вместо телефона перед ним зеркало. И в отражении он видел не себя, а нечто бесформенное, темное, пульсирующее тем же ритмом, что и комок в его груди. Оно шептало, и из тысячи уст одновременно сыпались оскорбления, которые он слышал за день, смешанные с его собственными самыми постыдными мыслями.

Он проснулся с криком, в холодном поту. Было три часа ночи. Тишина в квартире была зловещей. И вдруг он понял: шепот прекратился. Давление в груди ослабло. Хим затих.

Это было хуже, чем его ярость. Эта внезапная тишина была неестественной, пугающей. Как затишье перед бурей.

Сердце Алексея бешено колотилось. Он встал и прошел на кухню, чтобы налить воды. Его руки дрожали. Он чувствовал себя на грани. Еще один толчок, еще одна капля — и он сорвется. Он это знал. Хим добился своего. Он истощил его защиту до предела.

Он стоял, опершись о столешницу, и смотрел в черный квадрат окна. И в этот момент, в глубине своего изможденного сознания, он понял. Понял, что имел в виду дядя Миша. Бороться отгораживаясь — бесполезно. Это война на истощение, которую он проиграет. Нужно было не обороняться, а контратаковать. Не прятать эмоции, а превратить их в оружие. Но как?

И тут, как озарение, в его голове всплыли слова старика: «Выманить хитростью… Можно либо убить его, либо выманить из жертвы хитростью. Во втором случае хим растворяется, не оставляя ничего после себя».

Выманить. Заставить его совершить ошибку. Показать ему то, что он хочет видеть, но так, чтобы это стало ловушкой.

План, который начал формироваться в его голове, был безумным, отчаянным и единственно возможным. Он должен был не подавить свою ярость. Он должен был ее сыграть. Сыграть так убедительно, чтобы обмануть самого голодного и проницательного ценителя негативных эмоций. Он должен был подготовить приманку, в которую был бы вплетен яд.

Он посмотрел на свое отражение в окне — изможденное, с лихорадочным блеском в глазах.

— Хорошо, — тихо прошептал он. — Ты хочешь шоу? Ты его получишь.

В его груди ничего не дрогнуло. Хим молчал, выжидая. Но Алексей впервые за долгое время почувствовал не страх, а нечто иное. Холодную, безэмоциональную решимость.

Он знал, что завтрашний день станет кульминацией их войны. Он либо изгонит своего демона, либо станет его пищей навсегда.

Следующий день Алексей прожил как робот. Он выполнял свои обязанности с ледяным спокойствием, но внутри все было напряжено до предела, как струна перед разрывом. Он не оборонялся. Он копил. Каждое мелкое раздражение, каждую каплю усталости он не отсекал, а аккуратно, будто драгоценность, складывал в глубине сознания. Он готовил горючее для великого обмана.

Хим, почуяв необычное затишье, был настороже. Он не шептал, не показывал видений. Он выжидал, чувствуя, что его жертва что-то затевает. Эта тишина была напряженнее любого кошмара.

Вечером, вернувшись домой, Алексей не стал включать свет. Он прошел в гостиную и сел в кресло посреди комнаты, в темноте. Он закрыл глаза и начал.

Он не стал бороться с воспоминаниями о том хаме, Викторе. Напротив, он вызвал его образ с невероятной яркостью. Он снова услышал тот хриплый голос, оскорбления, почувствовал прилив унизительной ярости. Но на этот раз он не пытался ее подавить. Он раскачивал ее, как маятник, раздувал из искры в пожар.

Комок в его груди встрепенулся. Осторожно, с недоверием. Он чувствовал пищу, но что-то было не так.

Алексей пошел дальше. Он вызвал в памяти все свои самые темные моменты. Стыд, неудачи, трусость. Он не тонул в них, а холодно, как режиссер, выстраивал из них картину абсолютного, безысходного отчаяния. Он создавал иллюзию полного поражения.

И тогда Хим не выдержал. Искушение было слишком велико. Голод взял верх над осторожностью. Алексей почувствовал, как холодная тяжесть в его груди начинает сдвигаться, меняться. Она стала горячей, пульсирующей, она начала расползаться по его телу, как ядовитая жидкость, требуя больше, жадно впитывая этот спектакль страдания. Хим покидал свою уютную норку под сердцем, чтобы поглотить пир целиком.

И вот наступил критический момент. Алексей чувствовал, как невидимая сущность растекается по нему, опьяненная выдуманной болью. Он был на грани, еще мгновение — и иллюзия рухнет, и монстр поймет, что его обманули.

Тогда Алексей сделал последнее, что оставалось. Он резко, с невероятным усилием воли, переключился.

Он представил себя не в аду самоистязания, а стоящим на берегу огромного, абсолютно спокойного озера. Вода была зеркальной, холодной и чистой. И в этой воде не было ни капли тех эмоций, которые он только что так яростно изображал. Была только пустота. Безмолвная, безразличная пустота.

Он мысленно шагнул в эти воды.

Эффект был мгновенным и ошеломляющим.

Тот самый пульсирующий жар, что расползался по его телу, вдруг сжался в одну точку с такой силой, что Алексею показалось, будто у него внутри взорвалась граната. Раздался звук, но не в ушах, а в самом сознании, как будто лопнул стеклянный шар.

Оглушительная тишина.

Давление в груди исчезло. Полностью. Ощущение невидимого присутствия, преследовавшее его неделями, испарилось.

Алексей открыл глаза, тяжело дыша. Он сидел в том же кресле, в той же темной комнате. Но все было иным. Воздух был просто воздухом, а не средой обитания паразита. Тишина была просто тишиной, а не зловещим предвестием шепота.

Он провел рукой по груди. Ничего. Только его собственное сердце, которое постепенно успокаивалось.

Хим исчез. Растворился, не оставив ничего после себя.

Алексей медленно поднялся и подошел к окну. Город сиял внизу холодными огнями. Он чувствовал не радость, не триумф. Он чувствовал опустошение. Как будто вместе с демоном из него вырезали и какую-то часть его самого — измученную, искалеченную, но живую.

Он был свободен. Но он понимал, что эта свобода куплена ценой части его души. И он задавался вопросом: что именно он оставил в той безмолвной пустоте, на которую поменял своего мучителя?

На следующее утро, выходя из подъезда, он столкнулся с дядей Мишей. Старик, казалось, ждал его. Его проницательный взгляд скользнул по Алексею, и он едва заметно кивнул.

— Прошлой ночью, — тихо сказал Алексей, останавливаясь рядом. — Он исчез.

— Знаю, — хрипло ответил дядя Миша. — Воздух стал чище. Но не расслабляйся, Лексей. Они редко приходят по одному. Один нашел лазейку — значит, дверь приоткрыта. Другие попытаются.

Алексей посмотрел на серое небо над головой, на спешащих на работу людей. Он победил одного. Но слова старика повисли в воздухе тяжелым предупреждением. Одна битва была выиграна, но война с невидимым миром, жаждущим его боли, только начиналась. И где-то в этом городе, возможно, уже звонил чей-то телефон, рождая в чьей-то душе новый комок стыда, новую пищу для голодных духов.