Императрица (джен)

— Ну, вот… господин Спорус, вот так будет красиво…

Служанка Луцилия, рабыня для личных услуг, приставленная к вольноотпущеннику Эпафродитом — распорядителем дворца, тоже вольноотпущенником, завершив расчёсывание роскошных длинных тёмно-русых волос и собрав палочки на которые они накручивались, сунула в руки бронзовое зеркало.

Раб, закончивший выщипывать волосы на его теле, завернул бронзовые инструменты в мягкую ткань и, не поворачиваясь к нему задом, пятясь, кланяясь и угодливо улыбаясь, вышел из комнаты.

Мальчик, прекрасный мальчик придирчиво рассматривал своё лицо. Высокая причёска кудрявых от подкрутки волос — свои волосы у Сопруса были прямые — единственный недостаток тела, открывала стройную шейку, крупные серьги качались в ушах, их прокололи сразу же, как только он попал во дворец. На шее ожерелье, подаренное хозяином, на руках золотые браслеты, тоже его подарок. Губы немного подкрашены, чуть подведены ресницы, совсем немного, только чтобы сделать взгляд выразительнее. Тёмные брови безупречной формы. Юношеский, по-детски припухлый овал лица. Спорус вздохнул…

Да, он родился рабом. От матери рабыни. Император отнял его у хозяина, заплатив ему вдвое против стоимости обычного раба. Благодарение всем богам, что император освободил его, сделав своим вольноотпущенником… Но…

С самого раннего детства его красота стала его проклятием. Хозяин, заметив, что мальчик необыкновенно красив, потребовал его к себе на ложе. Что могла сделать его мать, сама будучи рабыней? Боль и слёзы преследовали Споруса — прозвище, которым его наградили в их инсуле, где они проживали вместе с хозяином. Попойки хозяина и его друзей, которых тоже приходилось ублажать. Полуголодное существование. Вечное ожидание удара, окрика. Немного легче стало после того как он немного подрос и надоел хозяину пресытившемуся его детским телом.

Но хозяин начал драться и Спорусу приходилось убегать на улицу. Пьяный, он орал на мать, бросал в неё чем попало, требовал к себе её сына. Жалея её, Спорус иногда возвращался и тогда хозяин набрасывался на него и насиловал, насиловал…

Размазывая по щекам слёзы, мальчик под тихий утешающий шёпот матери подмывал холодной водой кровоточащую задницу и молил богов забрать его к себе. Потом снова уходил на улицу. К мальчишкам. Друзьям. Таким же рабам. Воровали. Перебираясь через каменные стены, лазили по садам, таскали фрукты. Играли в камешки на еду, ставя на кон свои задницы. Почему-то Спорус проигрывал чаще всех.

Попав во дворец и став вольноотпущенником, Спорус посылал к матери. Хотел выкупить её. Но раб-прислужник вернулся, сказав, что она умерла не выдержав побоев хозяина, озлобившегося на то, что его раба, её сына, выкупил император… Так он остался один.

А сейчас… Нет, император не наказывал его. Не за что. Спорус, раб от рождения, был покорен его воле. Беспрекословно делал всё, что прикажут. Даже после того, как в порыве великодушия Нерон освободил его и сделал вольноотпущенником.

Хозяин велел учиться читать и писать и Спорус послушно сидел, внимая греку-учителю и черкая стилусом по натёртой воском дощечке. Было тяжело. Но за то время, что он жил во дворце читать он научился и иногда Нерон, заскучав, приказывал ему читать книги вслух — хозяину нравился голос Споруса, звонкий, мальчишеский. Ломка ещё не началась и голос Споруса разносился по триклинию в часы отдыха императора.

Эпафродит, распорядитель и секретарь императора благоволил ему — мальчик был чудно красив, и иной раз давал волю рукам и не только, зажимая его в тёмных закоулках, а иногда и прямо приказывая приходить к себе. Спорус молчал, справедливо полагая, что с него не убудет, а хорошее отношение Эпафродита, распоряжавшегося всем во дворце, дорогого стоит.

Были и другие поклонники, не добившиеся, впрочем, благосклонности Споруса. Особенно досаждал Нимфидий Сабин — префект претория. В силу своих обязанностей он часто бывал по дворце, фактически жил там и не спускал своего плотоядного взгляда с мальчика. Нерон, в последние годы совсем забросивший государственные дела, и погрузившийся в пучины разврата и литературного творчества ничего не замечал или делал вид, что не замечает.

Сейчас ожидался ужин в узком кругу — только для своих — Нерон чувствовал недомогание. Вызванный врач, грек Диоскорид, настоятельно рекомендовал воздержаться от пиров, вина и неумеренного поглощения пищи.

Войдя в триклиний — пиршественный зал с недосягаемо высоким потолком, убранный и приодетый в цветную шёлковую тогу до пят, Спорус сел на стул без спинки возле обеденного ложа императора. Нерона ещё не было.

Слуги-рабы расставляли блюда для хозяина и его супруги. Зажигали плошки с ароматным маслом. Сегодня на ужине будет присутствовать его жена Статилия Мессалина.

Спорус пощупал стеклянный флакончик ароматического масла, привязанный под длинной, до пола, туникой. Нижнего белья он по приказу хозяина не носил и туника имела разрезы от пола до самого пояса. Масло Спорус носил с собой всегда — смазывать член императора и свой анус перед соитием.

Послышался шум, топот, вбежали пёстро одетые рабы, встав у стен и возле ложа, и в триклиний вошёл Нерон. Полный мужчина средних лет с решительным круглым лицом, в пурпурной тоге с венком золотых лавровых листьев на голове, маскировавших начавшую появляться лысинку на темени, с густой курчавой бородой и длинными волосами. В последние годы он, в подражание грекам, которых боготворил, в противовес римским обычаям, отпустил бороду и волосы.

Подали омыть руки и Нерон возлёг на застеленное золотой парчой ложе, тут же хлопнув по нему перед собой и приглашая Споруса лечь рядом, перед ним. Спорус лёг, прижавшись тонкой спиной к массивному телу императора, а тот, вдохнув носом запах его волос, отдававших жасмином, удовлетворённо крякнул, провёл крупной ладонью по телу мальчика, так, что разрез длинной тоги разошёлся, открывая стройные ноги от самых кончиков розовых пальчиков ступней обутых в изысканные сандалии состоящих только из подошвы и тонких серебряных ремешков, до самой талии.

Спорус прикрыл глаза и приник затылком к груди Нерона.

Послышался шум шагов и шелест ткани — Статилия Мессалина в сопровождении рабыни вошла в зал и села в предназначенное ей кресло без спинки, пиршественное седалище для женщин. На таком же сидел и Спорус до того как вошёл хозяин. Поморщилась, увидев Споруса с Нероном.

По знаку Эпафродита рабы стали разносить кушанья. Жареная свинина, политая дефрутумом, и завёрнутая в огромные листья салата, фаршированные грибами и жаворонками куропатки, полупрозрачные куски ромбов (камбала) припущенные в масле, маринованные оливки, пять видов сыра, разложенных на блюдах согласно сорту, виноград, яблоки, финики и кусочки медовых сот — сегодня император ужинал скромно. Ловкие рабы-триклинарии, разрезали мясо, рыбу и раскладывали на золотые блюда, подавая их хозяевам.

Ломая кусочки хлеба и макая его в соус, Нерон жадно ел мясо, хватал куски рыбы, пачкая бороду жиром. Рыгал, запивал вином и рассказывал, захлёбываясь от восторга о том, как к нему сегодня пришло вдохновение и он начал новую трагедию. Сегодня он продиктовал рабу целых два действия — невиданный успех. Обычно на написание хотя бы одного действия у него уходил месяц, в течение которого он бывал необыкновенно раздражителен.

Все, за исключением Статилии, с подобострастными улыбками внимали литературному гению императора и только Спорус с безразлично-прекрасным томным лицом и закрытыми глазами не отлипал от толстого потеющего тела за спиной и щипал кусочки хлеба изредка запивая его глотком вина — перед ужином он, готовясь к постели хозяина, очистил кишечник, да и честно сказать, есть не хотелось, хотя голодное детство в подворотнях Рима иногда заставляло его набрасываться на еду. Но потворствовать аппетиту он старался по утрам, а не на ночь.

Прервавшись, Нерон протянул руку, взял кусочек сотового мёда и, найдя рот Споруса, сунул его туда. Розовые влажные губы ухватили толстые пальцы хозяина, втянули тягучую сладость. Белые зубы мальчика раздавили хрупкие шестигранники и рот наполнился сладостным блаженством, язык перекатил комочки воска и начал осторожно тереть подушечки пальцев господина, слизывая и слюну и мёд. Сглатывая, под нежной кожей на шее мальчика перекатился хрящик. Закрыв глаза, он слизывал с пальцев господина текущий по ним мёд, ловя их языком, а тот водил и водил ими по губам, ставшим вдруг чувствительным до озноба, снова засовывал их в горячую влажную глубину рта, цепляя ловкий скользкий язычок, задевая золочёными ногтями по зубам…

Хозяин часто забавлялся с ним так. И не только во время обедов. Каждая часть тела императора давно была известна Спорусу. Изучена, облизана и поцелована. Мёд и вино. Вино и мёд. Распалившись, в минуты близости бывало и хозяин целовал тело Споруса и тогда на краткие мгновения ему казалось, что вот оно, счастье. Его рабское счастье.

Императрица окидывала брезгливым взглядом супруга и презрительно кривила губы. Это был её пятый муж. Нерон развёл её с Марком Вестином Аттиком, приказав затем арестовать его, но тот покончил жизнь самоубийством. Вышла она за Аттика будучи любовницей Нерона. Аттик был другом Нерона, но в своё время между ними пробежала чёрная кошка — язвительный язык Аттика сыграл свою роль. Подозрительный император заподозрил друга в заговоре и тот вскрыл себе вены.

Статилия происходила из богатого рода, сама имела внушительные личные средства, род славился связями и несметным количеством клиентов, голосовавших за патрона так как надо и Нерону она была нужна. В последние годы в Риме и провинциях было неспокойно. Зрели заговоры, знать была недовольна правлением императора, хотя толпа пролетариев его боготворила. Хлеб и зрелища и этим всё сказано. А Нерон был щедр к народу Рима.

— Цезарь, по городу идут нехорошие толки.., — начала Статилия, решив прервать излияния императора и его заигрывания с этим мальчишкой, — заговор Пизона окончился ничем, но…

— Я тебе так скажу — все люди — законченные негодяи и готовы перегрызть глотку друг другу. Ха-ха-ха! Здорово сказано! Эй! Кто там! Запишите эти бессмертные строки!

— Хорошо, Цезарь, если ты считаешь, что всё спокойно, то так тому и быть. Но не говори потом, что я тебя не предупреждала!

— Отстань! Ты напоминаешь мне мою мать! Та тоже…, — вытерев мокрые после облизывания пальцы о тогу Споруса, он отхлебнул неразведённого вина и шумно рыгнул.

Статилия брезгливо сморщилась.

Нерон заметил это и уже захмелевший, рявкнул:

— Пошла вон!

Императрица молча встала и, придерживая рукой подол длинной багряной тоги, густо расшитой золотыми нитями, быстро пошла к выходу. Рабыня, прислуживавшая ей за столом, потянулась следом.

Да, ему была нужна Статилия, тем более, что она была красива и когда-то они были любовниками. Но образ Поппеи Сабины так и сидел в голове императора.

Раздосадованный Нерон приник к золотой чаше с вином, допил её почти до конца, отбросил в сторону и навалился на податливое тело Споруса. Дыша чесночным перегаром, мял и тискал ягодицы, больно щипал сосок, тянулся жирными губами к сладким после мёда губам мальчика. Затем отпрянул, растрепав причёску, вцепился в его волосы, вглядываясь в милое лицо с полуприкрытыми глазами. Снова целовал и, наконец, насытившись поцелуями, оторвался от него и, отдуваясь из-за переполненного желудка, крикнул:

— О, Поппея! Эпафродит! Я хочу, чтобы мне сделали жену из этого юноши!

— Да, господин. Слушаю, господин, — откликнулся склонившийся вольноотпущенник, не поднимая глаз на хозяина.

— И свадьба! Я хочу свадьбу, — продолжил Нерон, — но жена должна быть настоящая. Без вот этого вот…, — тут он потянулся к открытой безволосой промежности Споруса, схватил член и яички, потряхивая их.

— Сделаем, господин, — откликнулся Эпафродит, снова сгибаясь в поклоне, — но потребуется время, господин.

— Я подожду, — расслабленно махнул рукой император.

— Господин мой, — прошептал Спорус, внутренне содрогаясь, приникая к груди хозяина и целуя её сквозь расшитую тунику, — я прошу вас… Не надо… Я сделаю для вас всё. Я в огонь за вас пойду, если нужно… Как Сцевола…

— Ха-ха-ха, ты слышал Эпафродит! Ха-ха-ха! Мальчик, ты и так делаешь всё. А огонь… Эй, Эпафродит, после оскопления пусть он сам сожжёт свой член и яйца… Сцевола… Ха!

Вольноотпущенник опять поклонился. Спорус поник, отпрянув от груди императора.

— Ха-ха-ха! — гулко хохотал Нерон, вставая с ложа и звонко хлопая мальчика по обнажённой ягодице, — Надо же, Сцевола! Паллант!

К ложу хозяина подскочил раб со сложенными дощечками для записи, согнулся в поклоне.

— Пойдём! Мне пришла в голову замечательная мысль. Пиши…

Император вышел из триклиния надиктовывая рабу строфы трагедии. Рабы, вольноотпущенники потянулись следом. Спорус так и остался лежать уткнувшись лицом в согнутый локоть на ложе, ещё хранившем тепло тела хозяина…

О древнейшая Матерь, Великая Матерь богов, не знающих смерти,

грудью кормящая, чтимая всеми,

я призываю тебя, пламенея в молитве: воззри на меня благосклонно!

Ароматный дым стелился в полумраке, потрескивали, тлели угольки жаровни стоявшей перед алтарём и чёрные точки зрачков раскрашенной статуи богини восседавшей на троне в высокой короне между рыкающих львов строго взирали на коленопреклонённого юношу с распущенными волосами ниже лопаток в длинной до щиколоток тунике.

Сегодня Диоскорид осматривал Споруса и обсуждал с императором план операции. Проведение её предполагалось в два этапа. Сначала удаление яичек, а потом, когда рана в промежности подживёт, удаление члена. Только в этом случае врач обещал наиболее эстетичный облик, без ужасающих шрамов, свойственных многим евнухам.

Обсуждали в присутствии мальчика, совершенно не обращая на него внимания, как будто его нет. Врач водил пальцами между разведённых в стороны ног обнажённого Споруса распластанного на ложе, показывал императору, что он собирается делать, а Спорус, закусив до крови губу, молча лежал и смотрел на Нерона. Смотрел, не отрывая глаз, надеясь поймать его бегающий взгляд.

Молить бесполезно — Нерон был упрям и взбалмошен. И Спорус больше не просил императора. Господин принял решение от которого не отступится.

Бежать? Куда? Что он может кроме как раздвигать ягодицы? В Риме работы нет даже для граждан. Можно было бы уехать из Лация, записаться в легион, скажем, стоящий где-нибудь в Ахайе. Грек-учитель рассказывал ему о своей родине. Но служба в армии для вольноотпущенников запрещена и если узнают, что он, Спорус, беглый вольноотпущенник самого императора…

А сейчас Спорус, отпросившись у господина для посещения храма, возжёг огонь перед статуей Великой Матери Кибелы и жарко молился, прося у неё милости для себя.

Ведь все жрецы Великой Матери скопцы. И кто как не она знает об их доле. И может быть она смилостивится над ним и отведёт этот удар судьбы, Рока. Ведь она ему, Року, мать.

— Мальчик, — мягкая ладонь коснулась его плеча, жрец Кибелы покрытый белым покрывалом покачал головой, — богиня не слышит тебя…

— Я хочу брак cum manu!

— Но господин, для такого брака требуются три жреца Юпитера рождённых и состоящих в таком браке…, — спрятав руки под туникой, Эпафродит склонился в глубоком поклоне.

— И что? Разве usus невозможен? — Нерон раздражённо отбросил стилос, которым правил записи своей очередной трагедии.

Отлетевшая костяная палочка раскололась надвое, упав на мозаичный пол.

— Таких жрецов давно уже нет в Риме, господин…

— Вот! Вот до чего дошло развращение народа Рима! — пафосно воскликнул император, — Мы уже не можем жреца найти, чтобы заключить брак, как это подобает по обычаям наших предков!

Накануне свадьбы Луцилия уложила волосы Споруса наконечником копья, специально изготовленным для этой церемонии по заказу императора. Золотым наконечником. После укладки его волосы переплели шерстяными нитями и повязали красным платком и мальчика — будущую императрицу, обрядили в длинную прямую белую тунику, повязанную на поясе двойным геркулесовым узлом — он должен предотвращать несчастья.

Жертвовать богам Спорусу было нечего — ни детской одежды, ни игрушек у него не было.

И сейчас он сидит в роскошном кресле. Рядом с ним на прекрасном столике с ножками в виде львиных лап стоит резная шкатулка. Возле суетятся Луцилия и Тасита. С сегодняшнего дня, ещё до заключения брака с императором, Споруса приказано звать госпожой.

— Смотрите, госпожа, чего здесь только нет! Это подарок господина! Вот смотрите, крем для лица, а вот духи из Сирии, а эти из Египта, — Луцилия в восторге закатывает глаза, гремя маленькими стеклянными флакончиками плотно заткнутыми пробочками.

Спорус медленно, не глядя, перебирает тонкими пальцами всё это богатство. Гребни тончайшей работы, резные шпильки, щипчики, пинцеты и лопаточки для нанесения макияжа. На самом деле богатство — шкатулка обошлась почти в шесть тысяч денариев. Печально улыбается, не слыша рабыню. Тасита держит перед ним бронзовое отполированное зеркало, чтобы «госпожа» могла следить за каждым этапом наведения красоты, а Луцилия отбеливает с помощью мела лицо, а затем синеватым минеральным порошком прорисовывает линии. Требуется добиться идеального бледного цвета, так как именно этот факт указывает, что женщина, а теперь и Спорус, принадлежит к высшему классу, а не работает как какая-то рабыня весь день под солнцем. Затем палочкой удлиняются брови и идёт растушёвка пеплом.

Луцилия для подведения глаз использует чернила каракатицы и жжёные финиковые косточки. Губы подчёркиваются излюбленным в Риме ярко-красным цветом ядовитой киновари. Не забыты и другие части тела. Раб, восхищённо закатывая глаза, провёл депиляцию (скоро она будет не нужна совсем), на ладони и ступни нанесли красную краску, а на соски — золотистый порошок.

Затем «госпожу» поверх туники, надетой ещё вчера, облачают в паллу — ярко-красное платье, накидывают на голову, чуть прикрывая лицо, жёлто-красное покрывало, сверху венок из вербены и мирта (Спорус, в сопровождении рабынь, сам ходил его собирать в императорском саду). На ногах у него сандалии из тонких ремешков того же цвета, что и покрывало.

И вот пара будущих супругов торжественно шествует в атриум императорского дворца — свадьбу было решено не выносить за его пределы. В жертву заколот целый бык и жрец, правильно проинструктированный Эпафродитом и простимулированный солидным мешочком ауреев, провёл ауспиции и дал своё согласие на брак. Брачный договор подписан (Спорус черкнул не читая, едва удерживая тростниковое перо в дрожащих пальцах). Свадебный пир затянулся почти до утра. Рабы триклинарии сбивались с ног, таская на золотых подносах блюда, оделяя упившихся гостей. Визгливая музыка флейт, глухие барабаны, намазанные ароматным маслом обнажённые тела нубийских танцовщиц, специально привезённых из Египта. Здравицы императору Великого Рима и его новой супруге. Спорус заученно улыбался, тянулся губами к Нерону, тот, хмельной и разгорячённый, тискал его при всех, громогласно хохотал своим же шуткам, благосклонно кивал на льстивые речи сенаторов и всадников…

Наконец, пир окончился и два ангельски красивых мальчика лет десяти за руки ведут новую госпожу в опочивальню. Третий шагает впереди, освещая факелом переходы дворца.

Две супруги сенаторов, долженствующие изображать женщин единожды состоящих в браке, пошатываясь и пьяно хихикая, раздели «госпожу» до нижней туники и, подталкивая в спину, повели к огромной кровати. Голый Нерон, опять обожравшийся на пиру, едва держа голову, развалился на ней. Разлепил пьяные глаза, икнул, провёл рукой по лоснящимся полным губам, снова икнул и, выдернув из держала специально приготовленный факел и расплёскивая воду из кубка в ходуном ходившей руке, попробовал встретить «жену» огнём и водой. Не получилось. С исказившимся лицом, так и не вставая с кровати, бросил факел на пол и отшвырнул звякнувший кубок.

— Ubi… tu, Gaius, — Спорус сбился, произнося традиционную брачную формулу (при вступлении в брак супруга произносила Ubi tu Gaius, ego Gaia — Где ты Гай, буду я, Гайя), в горле пересохло.

— Ну, давай быстрей! — рявкнул пьяный император, — Как в первый раз! Слава богам, задница моей женушки достаточно растянута!

И широко раскрыв рот гулко захохотал.

— … e… ego Gaia…, — прошептал Спорус.

Нерон протянул руку и, дёргая узел, попытался развязать пояс на тунике. От его дёрганий узел затянулся туже. Император, потеряв терпение, потянул Споруса, завалил на кровать, подмял под себя покорное тело, разрывая тунику, завернул её мальчику на голову и, навалившись сверху, проник внутрь…

Пыхтя и отдуваясь Нерон вбивался быстро и жёстко, насухую. Опьяневшее тело не чувствовало дискомфорта, а Спорус, лёжа на животе, прижатый сверху грузным потным телом, едва сдерживал стоны от резкой, рвущей боли. Под накинутой на голову туникой нечем было дышать, тело вздрагивало от толчков, в зажмуренных глазах расплывались жёлтые круги. Наконец, растёртый анус закровил и член господина заскользил мягче, тело императора задёргалось в пароксизме короткого наслаждения. Он навалился, тиская мальчишеское тело, вбиваясь глубже и глубже и выплёскиваясь в развороченное нутро.

Нерон отвалился в сторону, отдуваясь. Сирийский раб с опахалом принялся сильнее размахивать древком с укреплёнными на нём диковинными перьями заморских птиц, переплетёнными цветными шёлковыми нитями.

Спорус сжался под тонкой тканью, уткнувшись накрашенным лицом в локоть. Слёзы текли сами собой и сейчас он только боялся как бы господин не услышал. Не в первый, далеко не в первый раз и даже не в сотый он принимал кого-то в себя. Бывало больно и раньше. И даже больнее. Особенно в детстве. Но сейчас…

Даже раньше, когда он был с господином. Тогда он был рабом, потом вольноотпущенником. Но тогда он осознавал себя… целым что ли… Хотя и раньше он не сказать чтобы стремился пользоваться своим членом. Изредка оказывал той же Луцилии знаки внимания. Но соитие всегда было коротким, быстрым, оканчивавшимся резким мгновенным удовольствием, после которого долго ныло в промежности, а Луцилия недовольно бурчала поправляя причёску и сбившуюся тунику. Но даже тогда он был счастливее и господин… Он был ласковее с ним…

Может быть, теперь, когда он стал императрицей, всё изменится? Просто это первый день супружества такой? Боги, ответьте…