Цветы для портрета Джинервы (гет)

Сон рукой снимая, ты стоишь у края.

Не иди за стадом, не дыши на ладан.

Сколько можно верить в россказни Икара?

Мрамор снова станет раскалённой лавой.

Каждый день впустую ты готова биться,

Ты не хочешь мира — мира, где убийца

Может быть спокойным, нежным, аккуратным.

Сердцем алчет крови, а затем внезапно

Ты проснешься ночью от чужого взгляда

В незнакомом доме среди маскарада,

Молодые лица — все несут букеты,

Чтобы поклониться твоему портрету.

Электрофорез — Всё что нам осталось

С напуганным взглядом миндальных очей Джинни смотрела на свои потёртые туфли из комиссионки и изодранные белые коленки, выглядывающиеся из-под школьной юбки. Бледные губы были покусаны до крови, которая каждый раз напоминает закат над Хогвартсом в тот день, когда всё кончилось, а кожа на пальцах — погрызена. Нервы, нервы, нервы… Сейчас никому нелегко, а уж мёртвому Гарри Поттеру и подавно.

Джинни сгорала от желания сбежать и даже выпрыгнуть из окна, разбившись о камни внизу, лишь бы не чувствовать удушье. Всему виной было не только её «похищение» — это слово теперь звучало в голове с ядовитой иронией, — но и картина, стоявшая прямо напротив кровати.

На холсте, обрамлённом тёмным деревом, кто-то заточил отражение Уизли. Но там была изображена не та Джинни, что сидела сейчас, скукожившись на кровати, с потрескавшимися губами и трясущимися руками. Нет. Там была она — с ярко-рыжими волосами, рассыпавшимися по плечам, и гладкой, фарфоровой, без единого изъяна молочно-белой кожей. У этой Уизли не было ни синяков под глазами, ни следов от слёз, ни этих проклятых прыщей. И самое страшное — чудесные руки с длинными, нервными пальцами, которые на картине выглядели изящными, а не такими, как сейчас с обгрызенными ногтями и следами зубов на коже.

Это была совершенно другая Джинни, к которой она уже минут двадцать испытавала жгучую… зависть.

Дверь хлопнула, заставив Уизли вынырнуть из своих мыслей. Правда, глаз она не подняла, став разглядывать длинные пальцы, украшенные лейкопластырями. От скуки она изрисовала их цветочками и мётлами, когда профессора бубнили что-то о зельях или заклинаниях, пока мысли витали где-то между прошлым и будущим.

— Джинерва.

Этот холодный голос, в котором она когда-то запуталась, попав в хитро сплетённую тенёту паука…

Не осознавая своих действий, Джинни на автомате поднесла палец к губе, ощутив на языке солоноватый привкус крови ещё до того, как зубы впились в кожу.

Нервы… Это всё нервы…

Она сходила с ума. Всевозможные противные мысли, напоминающие о сделанном в далёком прошлом, жили под кожей, как паразиты, выгрызающие её изнутри. Самое страшное — она уже не помнит, каково жить обычной, спокойной жизнью.

Сердце учащённо забилось, когда он подошёл и, вцепившись болезненной хваткой в подбородок, приподнял лицо, заставив на себя посмотреть.

Перед Джинни стоял живой Том Реддл.

У него по-прежнему были чуть растрёпанные чёрные волосы и до выженной в груди боли знакомые тёмные глаза. Правда, теперь он выглядел на двадцать пять-семь. Том был взрослым, уверенным и… невообразимо опасным. Он постарел. Ну, не сильно, и это тоже было странно.

Ей же было всего шестнадцать.

— Прошло больше пятидесяти лет, а ты всё та же — лишь с виду хрупкая, с младыми чертами лица без единой морщинки, — отчеканил Волан-де-Морт, потемневшим от невесть чего взглядом разглядывая знакомое личико. — Я думал, что ты умерла. Каково же было моё удивление, когда спустя столько лет я случайно услышал имя «Джинни Уизли». Стоит признать, что тебе удалось обдурить меня из прошлого, Джинерва.

— Я старалась, — она растянула губы в нервной улыбке.

«Но недостаточно».

Джинни испытала волну облегчения, когда Том наконец-то отпустил её лицо, перестав причинять боль. Он опустился на одно колено, стянув с девичьих ног чёрные туфли, после чего коснулся весьма неосторожно раны на лодыжке.

— Теперь я понимаю, почему ты прицепилась именно ко мне и почему даже заигрывала.

— Я хотела тебя убить, — честно ответила Джинни, после ойкнув — Реддл больно надавил на порез. — Но потом я решила попытаться «перевоспитать» тебя. Ничего не вышло, да?

— Как ты ходишь в этих туфлях? Они же тебе маловаты, — проигнорировав вопрос, спросил мужчина.

— Какие были, такие и взяли с мамой, — пожала плечами Джинни. — Что ты со мной сделаешь?

Мурашки побежали по коже, когда Волан-де-Морт медленно, почти обречённо положил голову ей на колени, рвано выдохнув, будто… даже простое действие далось ему с большим трудом. Будто он впервые за эти годы позволил себе проявить слабость. Джинни не знала, что нужно делать в такой ситуации. Всё, до чего она додумалась, — коснуться волос мужчины, став их поглаживать, так, как она это делала в далёком 1943-м. Уизли не знала, утешает ли она монстра или хоронит последние остатки того юноши, которого когда-то знала.

— Почему ты ушла?

Тело вздрогнуло от этого резкого, пропитанного раздражением вопроса, от которого веяло… опасностью. Опасностью, да. Но ещё и… обидой.

Её пальцы на миг застыли в его волосах.

— Ты стал превращаться в монстра.

— Я всегда им был, Джинерва.

— Но той весной всё стало лишь хуже, — прошептала она дрогнувшим голосом. В нём не было страха. Только усталость. Усталость от лжи, от боли, от того, что даже сейчас, когда мир рушился, они всё ещё играли в игру под названием «лже-любовь».

Пальцы Реддла внезапно впились ей в бедро, но не больно, а скорее отчаянно, будто он боялся, что она исчезнет, если хоть немного ослабит хватку.

— А ты думала, что сможешь меня изменить?

Она не ответила, потому что когда-то и правда так думала.

Это было её самой большой ошибкой.

Всё, что Джинни смогла изменить, так это будущее, и то не в лучшую сторону. Теперь Пожиратели Смерти будут нести букеты к её портрету: белые лилии с каплями росы, стекающей, как слёзы, или яхонтовые маки, напоминающие пролитую кровь.

— Ты теперь слишком старый для меня... Том.